Несмотря на бесчисленные вызовы на дуэли, на которые был щедр Александр, многих из них благодаря Никите удавалось избежать; ему не было необходимости драться в кабаках или трактирах, куда увлекал его Александр; стоило ему почуять, что дело пахнет потасовкой, Никита брал в руку одну из огромных фаянсовых пивных кружек, помахивал ею, чтобы все видели, и, не говоря ни слова, просто, спокойно и безмятежно раздавливал ее в своих пальцах на глазах у завороженной публики… Возможные участники стычки проникались этим зрелищем, и, словно по волшебству, боевой задор испарялся, разногласия сглаживались, снова воцарялись мир и покой.
По дороге я раздумывала над характером Александра; возникал образ человека благородного и милосердного. Прежде чем покинуть меня, у него хватило великодушия сказать:
– Будь покойна, ты не виновата в моей смерти, это дело касается только меня.
И добавил:
– Постарайся все забыть. Ступай в деревню.
Он даже подумал о моей будущей жизни и на прощанье дал последний совет:
– Носи по мне траур два года и потом выходи замуж, но за человека порядочного.
Прежде чем испустить последний вздох, Александр-Пигмалион осознал, что его творение не завершено; он захотел продолжить свой труд. Он даже расписал мое дальнейшее существование, желая охранять меня и после своего ухода, если только в последнем всплеске ревности не захотел управлять и руководить мною и после своей кончины. Мысли мои путаются. Воспоминания затуманиваются.
Несмотря ни на что, я превозмогла себя и приехала в Святогорский монастырь. Едва я вылезла из саней, меня посетила галлюцинация. Вызвано ли это было тяготами путешествия и усталостью? Мне показалось, что я различила доносящийся до меня голос; нет, это и впрямь был голос Александра, который по обыкновению бранил меня:
– И ты приезжаешь в такой час?
Однако вокруг не было ни единой живой души… Я повернулась к Никите:
– Ты слышал, Никита?
– Нет, Наталья Николаевна, знаете, здесь очень тихо, – сказал он, невольно про себя усмехаясь.
Потом из скромности и уважения он отошел, оставив меня в одиночестве предаваться своим мыслям перед последним пристанищем супруга. Едва он удалился, снова зазвучал голос Александра, и на этот раз я была уверена, что не ошибаюсь:
– Я жду уже четыре года, а ты все не появлялась… И смотри, сегодня ты не принесла мне даже букетика цветов! Сама видишь, ты меня не любишь, я так и думал, а теперь в этом уверился… Ты, конечно же, предпочитаешь по-прежнему встречаться с этим Дантесом и кокетничать с императором!
– Александр, не станешь же ты устраивать мне семейную сцену здесь, среди всех этих могил; это попросту неприлично.
Судьба-насмешница приберегает для нас странные сюрпризы… Через семь лет после смерти Александра я вступлю в брак с Петром Ланским. Тем самым мой новый супруг сможет испытать чисто мужскую радость победителя, который, пусть и после смерти соперника, взял верх над величайшим поэтом России.
– Это даже непристойно; если ты не прекратишь, я уйду и в жизни никогда не вернусь!
– О! Знакомые речи, Наталья Николаевна, вечный шантаж. Когда я отказывался покупать тебе новое модное платье, чтобы ты покрасовалась на балу, ты грозила, что не подпустишь меня более к своему божественному телу; я привык к такому твоему поведению.
– Ладно, хватит нам ссориться; надеюсь, тебе по крайней мере приятен мой визит! Знаешь, Александр, это стоило мне больших усилий, ведь я ненавижу смерть и еще больше кладбища. Тебе что-нибудь нужно? Скажи мне, иначе, когда я уйду, ты опять станешь корить меня за то, что я не уделяю тебе должного внимания; опять станешь утверждать, что я эгоистичная и холодная!
– Нет, нет, все хорошо; кстати, знаешь, здесь посещения редки, а соседи неразговорчивы. Я был действительно тронут, когда десятки тысяч людей пришли засвидетельствовать мне свою любовь и нежность; уверен, что однажды одна из моих поэм или какой-то стих задели их душу или сердце. Я счастлив тем, что хоть на мгновение дал им счастье. Вот что любопытно: когда умираешь, все твои недостатки исчезают; все твои шероховатости стираются, и ты внезапно предстаешь гладеньким, любезным, почти добродетельным. Твои бывшие враги становятся почти друзьями; твой уход уничтожает и хоронит как их злобу, так и их ненависть.
Моя смерть прославила меня, я и не ожидал такого успеха. Меня почти обоготворили, знаки почитания множатся. Молодой Лермонтов в своем стихотворении «На смерть поэта» посвятил мне бессмертные строки:
…он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Говорят, мне даже собираются воздвигнуть множество памятников; знаменитый и при жизни, отныне я легенда! Жаль, что нельзя умереть несколько раз, все эти почести начинают мне нравиться.
– Ты строишь иллюзии, бедный мой Саша, весь двор, все эти аристократы и дипломаты явились только для того, чтобы покрасоваться и выставить себя напоказ; твои враги – ревнивцы, лицемеры, критики – встретились здесь, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Я помню, как чопорно они себя вели, как лили крокодильи слезы.
Александр сделал вид, что не расслышал, и, как всегда, отговорился шуткой:
– Дантес должен благодарить меня и ежедневно на меня молиться.
– Почему? – осмелилась спросить я.
– До того он был известным никем, а теперь он некто известный! Он навсегда вошел в историю как «человек, который убил Пушкина». Без меня у него была бы серенькая банальная жизнь. Я уверен, моя дорогая Наталья, что ты тоже сегодня любишь меня больше, чем вчера! Мои недостатки растаяли, как снег под солнцем… Я стал чист, эфемерен, вроде ангела… В качестве почившего мужа я достиг почти совершенства, мое пребывание на Земле оказалось вполне успешным. Я жил в немилости, а отныне я бессмертен! Ты принесла мне какие-нибудь новости?
– После твоей дуэли и смерти Дантес был арестован, сидел в тюрьме, а потом был выслан во Францию.
– Это самое малое, что он мог для меня сделать.
– Что до Катерины, она присоединилась к мужу во Франции. Барона Геккерна император изгнал.
– О, наконец-то прекрасная новость, – сказал Александр. – А как ты поживаешь?
– Я занимаюсь детьми, иногда получаю приглашение на бал, в общем, рутина. Скорбим ли мы? – сказала я. – Конечно!
– Я должен винить себя, – сказал Александр, – за то, что недостаточно говорил с тобой и недостаточно тебя слушал; я не проявлял должного уважения; мне нравилось играть с тобой, как с куклой, если осмелюсь так сказать! Твои упреки были справедливы. В сущности, с самыми образованными и умными женщинами я пересекался, но никогда не встречался по-настоящему.
– Объясни!
– Я никогда никому не доверялся или же в очень малой степени. С большинством людей ты лишь пересекаешься. Настоящая встреча – исключение, она случается только при слиянии душ или разумов; это как электрический разряд, пробежавший между двумя личностями, здесь не нужны долгие обсуждения, такие люди с первого взгляда узнают друг друга; даже необязательно разделять одни и те же взгляды или пускаться в интеллектуальные диспуты; совершенно не нужно уподобляться другому; подражание было бы смешно: я не ищу в другом моего второго «я», я хочу удивления, потрясения; я всегда желал жить в окружении чего-то необычайного!
– Ты действительно считаешь, что такое единение опасно?
– Да, потому что оно подразумевает полное обнажение; мы этого никогда себе не позволяем, не так-то легко освободиться от своего прошлого, от полученного воспитания, от привычек, от предубеждений. Они для нас и опора, и защита. Не очень легко превратиться в tabula rasa, как выражаются философы; наше прошлое липнет к нашей коже, как у бедного Геркулеса[104].
– Но разве не в этом способ обновиться и вернуть себе некую невинность? – сказала я.
– Ты безусловно права, Наталья, ты женщина идеалистических представлений.
– В конечном счете остаются три основополагающих вопроса, – добавила я. – Первый, и я всегда его себе задавала: чего я хочу от жизни? Второй: в чем причина несчастливой семейной жизни? И наконец: куда мы идем?
– Вопросы без ответов, – сказал Александр.
– Прежде чем я покину тебя, ты, великий поэт, произнеси нечто историческое, – с улыбкой попросила я.
– Нет ничего легче. Предлагаю, например: Alea jacta est![105]
– Блистательно, – сказала я; – но могу предложить нечто лучшее.
– Слушаю тебя.
– Morituri te salutant[106].
– Браво, – сказал Александр.
Мы расстались, заливаясь смехом.
Эпилог
Данзас молниеносно выхватил пистолет, который поэт спрятал под подушкой.
– Кончена жизнь, – пробормотал Пушкин и закрыл глаза.
Скованные на какое-то время непримиримой ненавистью, актеры этой трагедии вились вокруг гроба Александра Сергеевича Пушкина в сумрачном погребальном хороводе. Едва он преставился, круг распался и они рассеялись на все четыре стороны.
Наталья рыдала в опустевшем доме; душа поэта покидала привычные места… Сотни студентов, желающих в последний раз приобщиться к жизни гения, заполонили его жилище. Наталья и ее семья были напуганы этим ураганом любви, обрушившимся на их пристанище.
Жестокая цензура генерала Бенкендорфа запрещала сообщать или широко распространять известие о смерти писателя. Правительство опасалось народного возмущения. Страх охватил самых высокопоставленных чинов; волнение достигло своего предела. Тело Александра Пушкина намеревались отпевать в Исаакиевском соборе Адмиралтейства, но, охваченные паникой и растерянностью перед гигантской волной осознания этой мессианской смерти, власти распорядились в строжайшей тайне перенести останки, едва пробило полночь, в Конюшенную церковь.