А верхом парадокса было то, что мать желала быть любимой «своими людьми». Ее вечной присказкой было:
– Мои люди делают то, мои люди делают се, мои люди думают, что…
Это собственническое «мои» возвышало ее в собственных глазах и поддерживало ощущение матриархата; другим доказательством было то, что она насильно отселила полусумасшедшего отца в дальний закуток дома…
Она пила все больше и больше; часто, пьяная, она начинала бредить. Как некоторые алкоголики, которые хотят с одной стороны скрыть, до какой степени они захмелели, а с другой – не терять чувства собственного достоинства, она обращалась к воображаемой аудитории и декламировала раз за разом:
– «Вино свойственно лишь человеку»
и
– «Вино является высшим проявлением культуры в этом мире!»
Произнеся эти исторические слова Рабле, она погружалась в глубокий сон, дабы проспаться после общения с «божественной бутылью».
Больше всего от нее доставалось поварам, потому что, желая сохранить стройность, она старалась соблюдать диету; ей не нравилось ни одно блюдо, и она проявляла безмерную капризность.
Любая помеха превращалась в трагедию. Ей была невыносима мысль, что она стареет; когда-то она была королевой красоты, окруженной мужским восхищением и лестью. Сегодня же она видела в зеркале отражение дурнеющей женщины; желчный характер отражался на ее лице, подчеркивая морщины; злобность натуры выплывала наружу…
– Наталья, поди сюда и надень это платье.
– Но, маменька, оно же совсем старое, я уже столько лет его не ношу и как раз собралась отдать его какой-нибудь из наших служанок.
– Нет, – не терпящим возражений тоном заявила мать, – именно его ты и наденешь, ведь оно делает тебя не такой привлекательной. В нем ты похожа на провинциальную старую деву, которая закончит свои дни в монастыре, и это ровно то, что требуется! Надень также стоптанные туфли, а волосы собери в строгий пучок; и, конечно же, не вздумай подкраситься!
Снизу, от входной двери послышались звуки боевой тревоги и раздались радостные восклицания: это был голос Александра, он шутил с встретившей его прислугой.
– Привет всем домочадцам, – зычно вскричал Александр.
Похоже, он пребывал в прекрасной форме, начало было многообещающее.
Каждое появление Александра несло с собой радость и нечто необычное.
Я нетерпеливо и с некоторым замиранием сердца ждала этого события; лишь накануне встречи я осознала, что встреча с человеком, которого давно не видела и страстно желала увидеть вновь, давала волю воображению, уносящему нас в неизведанные дали… И в сам момент воссоединения после столь долгого ожидания и постоянного напряжения – удар молнии, а потом ничего, ни единого слова… нечто вроде оргазма свидания!
Мы с сестрами всякий раз заранее наслаждались уготованным нам спектаклем. Он был словно порыв свежего воздуха в удушливой и напряженной атмосфере, царящей вокруг матери.
В этом театральном представлении Александр отвел себе благую роль: придя в дом, он задаривал презентами моих сестер Екатерину и Александру; к ногам матери он слагал самые пошлые знаки почтения, которым всегда предшествовал огромный букет редких цветов, со всей возможной деликатностью доставленный специальным посыльным ровно за час до его прихода.
Что касается меня, то я получала или драгоценное украшение, или французское платье, которое он специально заказал, загадочным образом узнав мои точные размеры…
Александр, как доблестный рыцарь без страха и упрека, припадал на одно колено; он ждал причащения от моей матери, после чего обрушивал на нас все разом – свою любовь, свои подарки, свою славу.
Когда он бывал в особенно хорошем расположении духа, его экспромты становились непредсказуемыми; он рассказывал невероятные истории, и мы никогда не знали, были ли они целиком выдуманными или же имели место в действительности. Однажды за игрой в карты он обвинил графа Зубова в нечестной игре. На следующее утро, в день дуэли, Пушкин появляется в назначенном месте, с аппетитом поедая черешню из пакета и небрежно сплевывая косточки. Полковник стреляет, промахивается, а Александр, продолжая лакомиться черешней, спрашивает противника:
– Вы удовлетворены?
Полковник кидается к Александру… с объятиями!
Тот останавливает его со словами:
– Это уже лишнее.
После чего Александр спокойно разворачивается и удаляется так же величественно, как пришел, не забывая доедать свою черешню.
Эта история не сводится к обычному рассказу; на мой взгляд, она отражает не только необычайное, бессознательное мужество, но и настоящее, полное презрение к смерти, вплоть до вызова ей. Приключение так ему понравилось, что он вернулся к нему в одном из своих рассказов – «Выстреле»; его главный герой, вымышленный или реальный, вызывает восхищение.
В другой раз на одной из вечеринок он даже бросил вызов своему близкому другу Рылееву. На месте дуэли он со своим обычным великодушием и спокойствием предложил противнику серьезное преимущество – стрелять первым. Тот нажал на курок и, к счастью, промахнулся. Пушкин же, в свой черед подняв пистолет, посмотрел Рылееву в глаза, медленно отвел оружие в сторону и… выстрелил в землю, после чего расхохотался и кинулся обнимать друга.
Моя средняя сестра Александра, которая была на год меня старше, безумно влюбилась в Пушкина. Я этого не заметила. Мне только показалось, что она проявляет необычайное внимание и предвосхищает малейшее его желание. Но я решила, что сестра лишь следует указаниям матери, желавшей придать нашему дому особую приятность, а потому велевшей ей вести себя со всяческой доброжелательностью.
Однако с течением недель между сестрой и Александром установились очень теплые и близкие отношения; я совершенно не хотела выказывать хоть тень ревности, а потому довольствовалась тем, что иногда перехватывала заговорщицкие улыбки, которыми они обменивались, но с чисто сестринским расположением делала вид, что не придаю этому никакого значения. Не желая выставлять себя перед Александром в смешном свете, я не позволяла себе ни единого резкого замечания, избегая любых комментариев и помимо воли принимая положение таким, каково оно есть.
Не хотелось бы показаться нескромной, но мне казалось, что я вполне выдержу сравнение!
Наша старшая сестра Екатерина также не устояла перед чарами Александра; решительно, он вносил губительный раскол в семейство Гончаровых…
Отныне у меня появились две соперницы: мои собственные сестры!
Екатерина была тихой и скромной; она не обладала взрывным жизнерадостным характером смешливой Александры. Екатерина любила Александра молча, в тени.
А раз уж она не могла проявлять свою пылкую любовь, то превратилась в наперсницу и больше не покидала меня ни на шаг. Всякий раз, когда мы с Александром собирались выйти в свет, будь то на бал или на концерт, она предлагала сопровождать нас; мои возражения показались бы странными. Когда я задумывала идиллическое свидание с Жоржем Дантесом, Екатерина так или иначе настаивала на своем присутствии, даже во время наших верховых прогулок.
Что до Александры, я заметила, что взгляды, которые она бросала на Александра, более не приличествовали поведению девушки с одним из моих поклонников.
У меня зародились сомнения, но не было ни одного серьезного доказательства до того дня, когда наша горничная, питавшая ко мне особую привязанность и преданность, попросила о личном и секретном разговоре.
Первым делом я подумала, что она забеременела, а ее семья ничего и знать не знала. От меня не укрылось ее крайнее смущение.
– Мадмуазель, – сказала она, – мне очень неловко, но я должна сделать вам одно признание первостепенной важности.
– Я уже поняла, Ольга, – сухо сказала я. – Сколько уже месяцев?
– Неделю, мадмуазель, – отвечала она.
– Как, вы знаете уже неделю! И вы уверены?
– Да, совершенно, мадмуазель, и я принесла вам доказательство.
Я была ошеломлена, однако ждала «доказательства».
Если она не была в положении, значит, вполне вероятно, что нужда в деньгах вынудила ее украсть у меня какую-то вещь…
– Не тратьте мое время, Ольга, я вас слушаю, в чем дело?
– Так вот, мадмуазель, – заговорила горничная, ломая пальцы, – служанка, застилавшая постель Александры, этим утром нашла в простынях пуговицу от панталон господина Пушкина, вот она!
Я молча взяла пуговицу.
– Спасибо, – наконец, промолвила я, стараясь ничем не выдать своих чувств. Однако эта находка не оставила меня равнодушной. – А пока попрошу вас не предавать огласке случившееся; это женские дела, и они должны остаться между нами, – добавила я, посылая ей заговорщицкую улыбку. – Передайте это также и служанке.
– Конечно, – ответила Ольга, – клянусь своей честью, даю слово женщины!
У меня мелькнула мысль, что такая клятва звучит не слишком убедительно… Напоминало шутку о женском умении хранить секреты, которую как-то рассказал Александр.
Один русский дворянин решил проверить, насколько можно доверять жене, и сообщил ей секрет, настоятельно попросив не разглашать его, поскольку речь шла о чем-то крайне личном: у него на ягодице вырос кустик зеленого горошка! Она поспешила поделиться этим со своей лучшей подругой, а та со своей… Когда история вернулась к нему, то ему приписывался целый огород!
Этот анекдот на какое-то мгновение развлек меня, но я начинала понимать всю чудовищность открытия горничной. Однако я так никогда и не заговаривала об этом ни с Александром, ни с Александрой.
– Здравствуйте, Наталья Ивановна, мое почтение, как ваше здоровье? – поинтересовался Александр.
– Спасибо, хорошо, – ледяным тоном отозвалась мать.
– А ваши чудесные дочери? – веселым тоном продолжил Александр.
– Спасибо, хорошо, – тем же нелюбезным тоном ответила мать.
– Я не вижу очаровательной княгини Натальи, – добавил он.
Услышав слово «княгиня», мать ошеломленно глянула на Пушкина; она едва не впала в панику! Неужели он узнал, с тревогой спрашивала себя мать.