Я реалистка и прекрасно знала о многочисленных похождениях Александра, и моим единственным утешением оставалось то, что в его гареме я была фавориткой!
В городе, на балах и концертах я была его роскошной куклой, которую он выставлял напоказ, желая, без сомнения, вызвать зависть других мужчин, а главное, почваниться своим трофеем. Дома я была лишь постельной напарницей, которую ему не терпелось оседлать что днем, что ночью, – он был ненасытен.
Александр царил, гувернантка воспитывала, домоправительница надзирала за хозяйством, мне же не оставалось места. Я сознавала, что как мыслящий человек я для него не существую, и он ясно давал мне это понять. Однако я ведь получила прекрасное образование: Олимпа де Будри открыла для меня мир литературы, она добивалась глубокого понимания, задавая мне пересказывать целые главы из романов Шатобриана или Бальзака. Я должна была давать краткие оценки главным персонажам и доказывать, что я разобралась в их психологии; значит, я не была полной дурочкой, какой меня угодно было выставлять. Я владела французским, мне посчастливилось изучать начала философии с моим учителем мсье де Лафайетом. Я брала уроки хореографии с самого раннего детства и чудесно танцевала.
Александр не упускал ни единой возможности принизить меня и ранить.
Когда он работал, я всячески старалась его не потревожить, уводила играющих детей, чтобы они не его не отвлекали.
Александр часто упрекал меня в том, что мне безразличны его труды, и я стала расспрашивать о его творениях; однажды у нас состоялся весьма резкий разговор:
– Вы закончили вашу поэму? – осторожно начала я.
– Нет, – сухо ответил он.
– О чем она?
– Вы все равно ничего не поймете, и поэзия вам чужда.
– Вы преувеличиваете, – сказала я.
– А что вас интересует, кроме платьев, лент и шляпок?
– Если бы вы меня научили, как когда-то обещали, полагаю, я смогла бы оправдать ваши ожидания; что бы вы ни думали, я не совсем глупа. Когда вы за мной ухаживали, то посылали мне очень красивые любовные письма и чудесные стихи; а ровно с того дня, как мы поженились, как ни странно, я не получала более ничего или какую-то малость. Можно подумать, что вы иссякли, как дерево, лишившееся соков! Ну конечно, вы бережете свое перо и все остальное… для новых побед! – добавила я, сознательно подначивая его.
Смущенный Александр не знал, что ответить.
– Если бы вы были графиней Фикельмон или генеральшей Хитрово, мы могли бы побеседовать, но, повторяю, вы же ничем не интересуетесь.
– Вы ошибаетесь, Александр, например, могу открыть вам маленький секрет: я прочла вашу «Историю Пугачева»; как видите, я не так невежественна, как вам угодно думать.
Удивленный Александр вытаращил глаза.
– И что? – сказал он.
– Так вот, – заявила я, нарочно потянув время… потом встала из-за стола, сделав вид, что кое-что забыла, вернулась обратно, по-прежнему не торопясь с ответом.
– Ну же! – потерял терпение Александр.
– Так вот, ваша «История Пугачева» очень скучна. Любопытно, – насмешливо добавила я, – вы назвали свое творение «История Пугачева», а вот Истории там нет!
– Как это – нет истории?
– Там всего лишь череда сражений, перечисление городов, которые были осаждены, взяты, отбиты, освобождены, покинуты; украденные или перевезенные вражеские пушки, кровавые убийства. Короче, нет никакого действия, одна суета. Что до главного героя, Пугачева, он больше похож на бродячего убийцу, чем на идеалиста, провозглашающего идеи свободы, равенства и братства, как столь любимые вами французские революционеры.
Александр был очень смущен и растерян. Он не понимал, должен ли оскорбиться моей литературной критикой или же очевидными намеками на его многочисленные похождения с женщинами.
– Ни один персонаж не привлек моего внимания. Ваш Пугачев, возможно, и бунтовщик, но у него нет ни души, ни закалки Дантона или Робеспьера; кстати, он немного походит на вас. Он даже не понял, – добавила я коварно, – почему народ восстает против несправедливости дворян и гнета сильных мира сего.
Александр, у вас какие-то ложные представления: неужели вы думаете, что народ, лишь потому, что он народ, чист, нравственен и невинен? Ваши прекраснодушные взгляды смешны и примитивны. Народ точно так же жесток и полон пороков, как и аристократия, к которой вы принадлежите; единственное различие в том, что у него меньше возможностей проявить свою власть! Вы действительно уверены, что, восстав против тирании своих хозяев, народ тем самым очистится до девственной белизны? Ваши персонажи лишены психологии, они просто марионетки. Когда дочитываешь книгу до конца, не помнишь ничего, ни одного момента, который бы тебя глубоко задел; я ничего не узнала, меня ни разу ничто не взволновало. А для меня чтение – это всегда неожиданность, полет, греза… Книга должна вырывать вас из повседневной обыденности, и потом это должно стать привычкой, потребностью, наркотиком.
Александр молчал и ошеломленно смотрел на меня.
– Надо же, никогда бы не подумал, что вы способны сделать подобный разбор!
Я пристально посмотрела на Александра и ответила ему с долей торжественности:
– Александр, зря вы принимаете меня за дурочку, однажды вы убедитесь…
Затем, встав в позу трагедийной актрисы на театральных подмостках, я продекламировала:
– О ты, гений России, идол двора, дон Жуан сердец, зачем же ты не выбрал жену себе под стать?
Александр смотрел на меня, онемев от удивления и неожиданности.
Постепенно наши с ним отношения медленно, но неотвратимо приходили в упадок…
12. Культура: мое наваждение
Через два месяца после свадьбы я готовилась к большому событию: меня пригласили во дворец Салтыкова, принадлежащий семье Фикельмон, чей интеллектуальный блеск освещал весь Санкт-Петербург. Графиня Фикельмон была ни больше ни меньше как внучка маршала Кутузова, исторической фигуры в войне России против Наполеона. Она купалась в ореоле славы своего деда и пользовалась всеобщим уважением. Ее муж был австрийским посланником в России.
Отдельно следует сказать о ее матери Елизавете, урожденной Кутузовой: красивая, умная и образованная, она вторым браком вышла за генерала Хитрово. Ей пришла в голову великолепная мысль: открыть в Санкт-Петербурге литературный салон по образу и подобию мадам Рамбуйе, а позже мадмуазель де Скюдери, которые собирали у себя самые блистательные умы своего времени, такие как Корнель, мадам де Севинье, мадам де Лафайет, то есть устроить нечто вроде французского литературного салона XVII века; Ришелье, будучи искусным политиком, вдохновился их примером и… основал Французскую Академию!
Подражая им, госпожа Хитрово привечала в Санкт-Петербурге поэтов Петра Вяземского, Михаила Лермонтова, Ивана Козлова, музыканта Михаила Глинку и других знаменитостей, таких как Николай Карамзин, автор монументальной «Истории государства Российского».
Маркиза де Рамбуйе, в девичестве Катрин де Вивон, она же Артенис (французская анаграмма ее имени Катрин) для самых близких, стала вдохновительницей литературного течения – прециозности, в русском языке получившее название «жеманницы». В действительности авторство Артенис спорно, так как я обнаружила, что еще в XII веке знаменитая Алиенора Аквитанская, последовательно побывавшая королевой и Франции, и Англии, придумала некий «Суд Любви», на который она тоже приглашала писателей своего века; она призывала труверов и трубадуров прославлять куртуазную любовь, предтечу любви прециозной!
Что же касается госпожи Хитрово, она довольствовалась тем, что предлагала своим именитым гостям место для встреч. Но было и одно существенное отличие: она приглашала как мужчин, так и женщин, в то время как мадам де Рамбуйе, верная своему бунтарскому духу, протестующему против тогдашних обычаев, делала решительный упор на элитарность: ее гостями были в основном сонмы молодых женщин. И еще один нюанс: о политике у госпожи Хитрово не говорили, за исключением воспевания воинской доблести царя или восхваления милостивой и сдержанной императрицы.
Знаменитостью был Александр; когда становилось известно о его предстоящем визите, салон госпожи Хитрово оказывался полон! Иногда этот избранный круг удостаивался чтения отрывков его будущих произведений.
Долли, дочь госпожи Хитрово, подражала дочери мадам де Рамбуйе, Жюли д’Анженн. Как и та, она открыла свой салон. Госпожа Хитрово принимала своих гостей после полудня во дворце Салтыкова, где располагалось посольство Австрии в России. Долли поступала так же, но вечером! Таким образом в один и тот же день особняк Салтыкова становился местом встречи всей интеллигенции Санкт-Петербурга.
Александр обещал взять меня с собой; он предоставил мне выбор между послеполуденным собранием, то есть классическим и чопорным салоном госпожи Хитрово, и вечерним, более веселым и одухотворенным у Долли Фикельмон, о котором князь Вяземский, бывший там завсегдатаем, скажет, что это «средоточие мудрости и ума». Именно там я познакомилась с Михаилом Лермонтовым и Николаем Гоголем. Выбор вечернего салона стал для меня роковой ошибкой, так я попала в первую ловушку высшего общества Санкт-Петербурга. Не будучи знакомой с его обыкновениями, я оделась, как на прием; но, увы, я выбрала платье, совершенно вышедшее из моды. Когда я появилась в зале, то увидела десять великолепных молодых женщин, сидящих в кружок; возникало впечатление, что здесь собрались первые красавицы города, но самой исключительной и потрясающей была Долли де Фикельмон; я поняла, почему Александр влюбился в нее до безумия. Внезапно появились трое мужчин: Михаил Лермонтов, князь Вяземский и Иван Козлов. Графине Фикельмон очень повезло: все ее друзья были людьми не только высокообразованными, но и крайне культурными и утонченными, в то время как мадам де Рамбуйе, открывая свой салон, вынуждена была бороться с вульгарными и грубыми нравами двора Генриха IV, который презирал женщин и полагал, что они пригодны только для одного: обеспечить отдых воину!