Все дамы повернулись ко мне, разразились смехом и долго мне аплодировали. Я их покорила, они меня приняли, и отныне я стала членом круга Фикельмон!
Но если Александр не был этим Альцестом, то кем он был?
13. Александр, человек излишеств и противоречий
Александр был постоянным фейерверком, ему не удавалось обуздать энергию того солнца, что горело в нем и его же сжигало. Он был самой жизнью в ее чистом виде, в его жилах текла дикарская кровь. Этот неудержимый жар проявлялся во всем: когда он творил, пил, играл, любил! Иногда он вел себя дерзко, самоуверенно, что беспрестанно вызывало конфликты. Результат: более ста пятидесяти человек, с которыми возникли столкновения, и тридцать дуэлей… Причем поводы по большей части были самые незначительные или воображаемые.
Он пребывал в постоянном движении, его вела и неутолимая жажда жизни, и болезненное, почти ненормальное влечение, заставлявшее постоянно бросать вызов смерти. Не осознавая опасности, но осознавая свой талант, он проникся чувством собственной неуязвимости.
Он желал жить во всю силу до самой смерти или, по словам французов, «brûler la chandelle par les deux bouts[28]». Он вцеплялся в любую подвернувшуюся возможность. Что угодно служило предлогом подвергнуть себя опасности.
Конечно, я никогда не была дурочкой, но я так и не смогла привыкнуть к жизни со сверхчеловеком.
Непредсказуемое стало моей обыденностью. Но однажды вечером по непонятной причине Александр, выпив сверх меры, разрыдался в моих объятьях; без сомнения, его одолел приступ присущей поэтам меланхолии – так мощные огромные дубы гнутся под жестокими порывами урагана, склоняют на мгновение ветви, но лишь для того, чтобы потом сразу же распрямиться. Я никогда не видела Александра в таком упадке духа. Он открылся мне, рассказав, что в детстве часто мучился из-за своей внешности; вспоминал болезненные случаи в Царскосельском лицее, когда товарищи над ним глумились; разве они не прозвали его «обезьяной» за очень смуглую кожу и маленький рост? Всю жизнь любыми способами он будет пытаться как-то возместить то, что почитал божьей немилостью! Нравиться, нравиться, нравиться – вот что стало его мантрой. Однако боги щедро исправили свою оплошность, наделив его взамен привлекательной наружности поэтическим гением. Самые мучительные воспоминания, сохранившиеся с юных лет, были связаны с матерью, которая никогда не любила его и не упускала возможности унизить. Он не мог забыть случай, когда она, чтобы наказать за пренебрежение гигиеной, заставила его ходить с носовым платком, пришитым к внешней стороне кармана! Она куда больше любила его брата Льва, чья светловолосая шевелюра позволяла ей забыть о негритянском облике Александра. Она стыдилась его и с трудом скрывала свое смущение, когда была вынуждена представлять его как своего ребенка. Она почти извинялась.
При любых обстоятельствах она пыталась скрыть свою материнскую с ним связь: однажды, приглашенная в гости новыми друзьями, она взяла с собой Льва и Александра, вот только Александра она представила как друга сына! Она всегда отталкивала его, когда он по-детски инстинктивно пытался к ней приласкаться. Он служил ей вечным козлом отпущения. Она спрашивала себя, не наказывает ли ее Господь за грехи молодости!
И потому мне думается, что нервическая ярость, с какой он отвечал на малейшее противоречие, была лишь выплеском той мстительной магмы, которая кипела в его сердце, ежесекундно готовая вырваться наружу. Тогда он превращался в вулкан, и ни бог, ни дьявол не могли его остановить. Однажды вечером на балу он, раздраженный тем, что госпожа Нессельроде, супруга министра иностранных дел, близкая подруга и советница императора, отвезла меня в салон, который был ему не по нраву, серьезно оскорбил ее. Он заявил, что должен неуклонно сопровождать меня повсюду, куда я буду приглашена, а в тот раз я не получила никакого разрешения выезжать! Были ли то первые проявления его собственнического инстинкта?
Эта жажда жизни и битвы зародилась в нем очень рано; он всегда был готов сражаться по малейшему поводу. Его первая дуэль восходит к временам, когда он еще учился в Царскосельском лицее; ему едва исполнилось пятнадцать, и он бросил вызов одному из соучеников, Вильгельму Кюхельбекеру.
Всякий раз, когда он переступал порог класса, у него, хоть он и считался одним из лучших учеников, начинало бешено колотиться сердце, и его охватывало неизъяснимое чувство страха. Он впадал в панику. Воспоминания уводили в прошлое, и время останавливалось.
Лицей, основанный Александром I, собрал в своих стенах прошедших безжалостный отбор представителей элиты элит дворянства, правящего империей.
Отрезанный от внешнего мира, обреченный на монашескую жизнь, подчиненную спартанскому расписанию, Александр придумал и создал свои собственные ценности. Родители оставались чем-то призрачным – он так и не успел вылепить образ отца и вкусить материнской нежности.
В этом учебном заведении странным образом сочетались ученость и дух мужественности, милитаризм и патриотизм, критический подход и поэзия. Однако телесные наказания были под запретом, а педагогические принципы основывались главным образом на взаимном доверии ученика и учителя.
Александр описал мне свои первые любовные волнения; его затворническое отрочество навеяло мне мысли о другом, не менее знаменитом: Царскосельский лицей стал для Александра тем же, чем замок Комбур для Шатобриана. Жизнь в интернате и одинокое существование в своей комнате несомненно обострили его чувствительность; в его памяти отложились два совершенно различных запаха: влажного и холодного мраморного коридора, ведущего в учебные помещения, и сладковатый, теплый дух, исходящий от навощенных парт в его классе. Юным мальчикам, оказавшимся в изоляции, почти в заточении на целых три года, достаточно было приметить светлую прядь, выбившуюся из прически шаловливой проказницы Марии, служанки директора, чтобы дать волю воображению. За столом в школьном буфете воцарялось упоительное молчание, когда пылкая цыганка Кармен с ее пышными формами подходила налить каждому стакан традиционного морса. Она едва задевала их, но стоило ей наклониться, и они чувствовали ее пьянящий запах и могли увидеть ложбинку между грудей… И наконец, каждое утро они поджидали царящую в их грезах великолепную Софью, молочницу, которая вместе с отцом привозила огромные бидоны со свежим молоком. С глубоким сожалением они смотрели, как она забирается обратно в свою тележку, лишь успев в тот момент, когда она поднималась на облучок, бросить украдкой взгляд на мелькнувшую розовую манящую щиколотку. Они так и представляли себе, как она, такая невинная и прилежная, мечтательно доит корову, массируя соски вымени… Эти нехитрые видения захватывали их, погружая в пленительный эротический восторг до следующего утра.
Постоянное утверждение собственного «я», вечная потребность в признании оставались при нем с раннего детства и до взрослых лет.
Что же до меня, я обзавелась досадной привычкой проживать некоторые события своего существования как бы через других людей – будь то героев прочитанных книг или персонажей увиденных театральных спектаклей. Это обыкновение не покинет меня до конца моих дней.
Однажды вечером мы пошли на знаменитую комедию Мольера «Дон Жуан». Для меня она стала открытием и озарением… Мне показалось, что я поняла психологию Александра в отношении женщин! Мольер словно специально прописал диалоги не для Дон Жуана, а для Александра, его двойника… Дон Жуан походил на него, если добавить душевной жестокости и коварства, но вычесть шарм и обольстительность. Были ли они равно нечестивы? Полное ощущение, что тело Дон Жуана накладывалось на тело Александра; так кто же в действительности сидел рядом со мной? Дон Жуан или Александр? Словно попав под власть миража, я смотрела на Дон Жуана, а со мной голосом чревовещателя говорил Александр… Я смотрела на Александра и слышала Дон Жуана! Это было поразительно.
На сцене он держал в руках огромную ромашку, и я видела, как он обрывает лепесток за лепестком: Елизавета Воронцова, госпожа Керн, Долли де Фикельмон, Аграфена Закревская, Александра Россети и так далее. Стоило упорхнуть одной, появлялась другая! Занавес упал – антракт.
Александр никогда еще не видел меня такой внимательной и сосредоточенной на театральном представлении. Дон Жуан с безмятежным цинизмом рассуждал о месте женщины в этом мире; она более не была личностью – он низводил ее до предмета потребления.
Прежде всего он прославлял непостоянство:
– Как! Ты хочешь, чтобы мы связывали себя с первым же предметом нашей страсти?.. Превосходная затея – поставить себе в какую-то мнимую заслугу верность![29]
Я искоса глянула на Александра, подстерегая его реакцию. Ему было очень не по себе, он напустил на себя непринужденный вид, как если бы происходящее ни в коей мере его не касалось. Наши взгляды встретились, я насмешливо разглядывала мужа; его смущение стало очевидным.
Я успела ему сказать:
– Вы слышите, Александр?
В то же время я с силой пнула его в лодыжку; он сдержал крик, но стоически вытерпел.
Дон Жуан продолжал рассуждать о достоинствах обмана:
– Постоянство годится только для чудаков. Любая красавица вольна очаровывать нас.
В глубине души Александр как мастер диалектики наверняка был восхищен этим воспеванием непостоянства. Он тоже вполне был способен на такой изящный логический выверт! Дон Жуан стал его глашатаем и освящал всеохватные аппетиты Александра, не признающего различий в происхождении…
– Меня, например, красота восхищает всюду, где бы я ее ни встретил.
Театральный суфлер в этот момент подсказал бы Дон Жуану:
– В Санкт-Петербурге, Москве, Крыму, Одессе, Киеве…
И следующая реплика:
– Пусть я связан словом, однако чувство, которое я испытываю к одной красавице, не заставляет меня быть несправедливым к другим