– Наконец-то искреннее начало исповеди… Продолжайте, продолжайте, сын мой, я вас слушаю!
– Не смейтесь, я ведь не имею внешности Аполлона, но опытным путем я установил, что мой шарм неплохо срабатывает.
– На самом деле, говоря вашими же словами, вы постоянно ищете признания; признания вашего таланта, вашего положения в обществе и при дворе, вашей мужской состоятельности. Только слабые мужчины пытаются успокоиться на этот счет. Такое впечатление, что вы вечно соревнуетесь.
– Чего вы хотите, не так легко избавиться от своей натуры, от преувеличенного представления о собственном «я»!
– Всякий раз, когда я слышу слова «натура», мне на память приходит басня Лафонтена.
– Какая именно?
– Эта ужасная и жестокая басня «Лягушка и скорпион». Лягушка спасает тонущего скорпиона, помогая ему перебраться через реку. В тот момент, когда они добираются до берега, скорпион смертельно жалит лягушку, а, когда та спрашивает у него: «Почему?», скорпион отвечает: «Такова моя натура!»
– Не вижу связи с нашим разговором, – сказал Александр.
– Подумайте хорошенько и увидите, – ответила я.
Эта бесконечная чехарда с женщинами была сродни пресловутому «развлечению» Паскаля. Александр был живым его воплощением: его лихорадочность, амурные истории, дуэли, игра, охота, поэзия, весь его романтический мир в сущности сводился к отчаянным попыткам обмануть судьбу; именно такое определение и дает автор «Мыслей» и «Писем к провинциалу» понятию «развлечение». Возможно, действуя подобным образом, он пытался избавиться от мыслей о главных проблемах существования человека – о Боге и о Смерти. О чем он думал, мечась от добычи к добыче? Надеялся ли найти ту, которая соединила бы в себе все качества, какими он наделил женщину своей мечты? Я могла бы ответить ему:
– Но ведь я она и есть! Вы искали меня, вы так желали меня, и вы наконец меня нашли!
Александр упорно, наперекор всему, лепил в своем кипучем воображении образ этой фантасмагорической женщины – если только, будучи эстетом, не искал Идеал Красоты.
Как-то на званом вечере одна женщина поразила его своими познаниями в классической литературе. Она была красива, с головокружительным сладострастным бюстом, в облаке экзотических духов. Александр в мечтах мгновенно унесся с ней в дальнее странствие! Другая прочла ему несколько выбранных наугад стихотворений Байрона и с восторгом рассказывала о славном и трагическом конце поэта. И вот Александр душою умчался туда и тоже сражался, защищая тот же идеал: свободу греческого народа от турецкого гнета. Байрон испускал дух у него на руках… Александр уже сочинял новую романтическую трагедию, прекрасная незнакомка смотрела на него, и он уже был влюблен! Но любимым предметом его охотничьих устремлений были холодные и умные красавицы вроде госпожи Карамзиной, в которую он влюбился, будучи еще совсем юным, или баронессы фон Крюденер с ее статью мраморной статуи. О ком же думал он, когда писал эти строки:
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума…
Умом он превосходил свою добычу; обширность его познаний производила ожидаемый эффект; его речь неожиданно начинала струиться, как мелодия, слова превращались в музыкальные ноты, он больше не говорил, а ворковал!
И сдержанная поначалу красавица мало-помалу оттаивала, одаривая его первой улыбкой; затем несколько ловких намеков на ее притягательные прелести вызывали у нее румянец. И наконец, в духе Ронсара, прославляющего великолепие расцветающей розы, которую, однако, вскорости погубит время, он заговаривал о неизбежном увядании ее юной красоты…
Сравнение с цветком, который распускается, вянет и умирает, отличалось редкой банальностью. И он не забывал в энный раз продекламировать:
– Et rose, elle vécut ce que vivent les roses / L’espace d’un matin[31].
Эффект был гарантирован! По этому поводу кто-то написал: «Первый, кто сравнил женщину с розой, был гением, второй – дураком».
Чтобы закрепить свой триумф, Александр, предложив предмету своего интереса самой выбрать тему, разыгрывал свой коронный номер: он импровизировал стих. Дама была покорена, победа обеспечена!
Когда Александр являлся на бал, начинался истинный спектакль. Он превратил обольщение в искусство. Согласно твердо установленному церемониалу, он заходил в зал, как маленький петушок, приподнимался на шпорах, чтобы казаться выше, большими шагами пересекал открывшуюся перед ним сцену, устремив глаза на горизонт, словно хотел присоединиться к ожидавшим его друзьям.
Казалось, он ни на кого не обращает внимания; однако, не замедляя шага, он выискивал и подмечал свои будущие жертвы. Потом приостанавливался, медленно оборачивался, обводил взглядом собравшихся, и подобно беркуту устремлялся на свою добычу!
Не имело значения, была ли то робкая юница, впервые вышедшая в свет, замужняя дама, чинно сидящая рядом с супругом, графиня в поиске приключений, респектабельная княгиня, еще не утерявшая привлекательности, путешественница в ожидании отъезда…
Каждая женщина была завоеванием, грядущим увлечением, возможной музой. Александр никогда не смотрел на избранную мишень; непринужденно, с отсутствующим видом он делал вид, что ищет свободный стул, вздыхал и располагался рядом с ней! Но предварительно он любезно кланялся и с чуть заметным движением головы изображал приличествующую улыбку, знак признательности, принятый между аристократами. Затем представлялся, словно все не знали, кто он, и заводил беседу:
– Прошу прощения, сударыня, но я очень плохо вижу вдаль, не князь ли это Мещерский с графиней Фикельмон вон там?
Молодая женщина со всей готовностью начинала тянуть шею, пытаясь разглядеть искомую пару. Каков бы ни был ответ, за ним следовала весьма уместная шутка, а за ней остроумное замечание касательно до смешного замысловатого платья одной из присутствующих дам. Избранница, чувствуя, что вступает в тайный сговор, выражала радость соучастницы. «Улыбка – это победа» – таков был девиз Александра!
Он постоянно находил повод сравнить собеседницу с Татьяной, героиней поэмы «Евгений Онегин». Таким образом ему представлялся случай продекламировать отрывок; дама была польщена и очарована: знаменитый поэт Пушкин читал ей свои стихи, как тут было не растаять?
Она буквально упивалась его словами, то и дело кивая в знак согласия. Голос Александра становился более низким, мягким и глубоким. Он играл им, словно рассказывал ребенку сказку, чтобы тот легче заснул. Таков был его классический образ действий. Он уже оценил свои шансы на успех и восприимчивость собеседницы; предваряя благосклонный прием, он уже успел украдкой назначить ей свидание.
Все более завороженная, она даже не слышала больше стоящего за ее спиной мужа, окликающего ее с властным и раздраженным видом; не оборачиваясь, она сухо бросала ему:
– Поговорим об этом позже!
Я наблюдала за Александром, он импровизировал стихи, прославляющие красоту его избранницы, все более ослепленной; он прекрасно замечал производимый им эффект. Его речи уже не предназначались красавице, казалось, он опьяняется собственными словами, обращаясь к вымышленному, фантасмагорическому существу; он впадал в транс. Обольститель Александр жил в другом мире, для него все дело было в риторических экзерсисах.
Он покорял женщин с беспечным изяществом, тонкостью, легкостью, я бы даже сказала, с непринужденностью. Он мимолетно касался, прилеплялся и упархивал одним взмахом крыльев. Глагол «порхать» идеально его описывал! Постоянное стремление обольщать было его второй натурой; он жил им, оно было частью его самого. Хотя он продолжал посылать мне совершенно банальные письма и чудесные, незабываемые стихи, в которых он лишь изменял имена, я точно знала, что во время своих поездок он, как истинный лепидоптерофил – в просторечии коллекционер бабочек – накалывал на свои булавки все встречающиеся ему разновидности, выбирая наиболее редкостные: дочек князей или графов, для которых он приберегал самые пламенные послания, но даже служанки были предметом его охоты. Откуда эта лихорадка профессионального Дон Жуана?
Он обожал рассказывать о своих подвигах друзьям; что он хотел им или себе доказать? Если бы он перестал обольщать, он перестал бы жить; покорять, чтобы не умереть! Было ли в этом отрицание смерти? Он хотел очаровывать; безоглядное, отчаянное желание любить и быть любимым. Возможно, он так настрадался в детстве от недостатка любви, что остро ощущал и ее отсутствие, и потребность ее дарить? Без сомнения, он хотел наверстать всю привязанность, которой он так никогда и не получил от родителей.
Эта страсть к обольщению овладела Александром еще в ранней молодости. Ему было восемнадцать, а предмету его мечтаний тридцать семь… В его первой встрече с четой Карамзиных было нечто эпическое! Он до безумия влюбился в госпожу Карамзину и написал ей страстное письмо, в котором назначал ей свидание; она не замедлила показать его мужу и… они явились в назначенное место вместе. Красный от стыда, Александр рассыпался в извинениях. Супружеская чета посмеялась, простила его и забыла этот случай. Позже они стали прекрасными друзьями.
Вечный и яростный Дон Жуан, позже он влюбился в Долли де Фикельмон. В любом случае я была ей не соперница и, как с юмором говорят во Франции, мне оставалось только «держать свечку»!
С каждой победой у него возникало ощущение, что он отодвигает, отрицает последнее мгновение жизни, возможно, в этом был и страх старости. Он наводил меня на мысли о красивой и злой колдунье из сказки братьев Гримм: «Свет мой зеркальце, скажи… я ль на свете всех милее?», то есть «могу ли я еще покорять?» Это куда более трагично, нежели аморально! Мало кто это понимает. А я не хотела ему ничего говорить, иначе я рисковала необратимо разрушить его литературное и поэтическое творчество.