Александр ушел встретиться с друзьями, как делал частенько. Меня охватило непреодолимое любопытство: что он сейчас писал? Он редко заговаривал о своих произведениях, пока они не были закончены.
Как воровка, я прокралась в его рабочий кабинет; на столе лежали исписанные листы, совсем свежие черновики «Евгения Онегина»; случайно мне попалось знаменитое письмо Татьяны; каково же было мое волнение при чтении каждой строки: Александр сумел проникнуть в душу женщины и извлечь оттуда все самое неизъяснимое! Я читала и перечитывала, смотрела на себя в зеркало и была Татьяной! Наши сомнения, надежды, самые сокровенные мечты, все то, что мы, женщины, прячем от мужчин, чтобы они не осквернили наш тайный сад, все извилистые лабиринты, которые мы выстраиваем, чтобы никто не проник в глубину нашего «я», – Александр невозмутимо разворачивал их перед моими глазами, словно девичью ленту.
Я торопливо положила листки на место. Александр пришел тот вечер очень поздно, я его ждала.
– Вы еще не в постели? – удивился он.
– Нет, мне не спится.
– Что-то случилось?
– Нет, нет, всё в порядке.
Александр был сильно под хмельком, размахивал руками, говорил громко и напористо. В тот вечер я смотрела на мужа другими глазами, казалось, два человека сосуществуют в одном теле. Александр всегда был для меня загадкой.
14. Изменник и ревнивец
Я танцевала, кокетничала, разговаривала со всеми, короче, я жила… к большой досаде Александра. Когда он пребывал в дурном расположении духа, госпожа Карамзина, его подруга, говорила, что он похож на «тигровую кошку», имея, конечно же, в виду, что он бывал ревнив, как тигр. И он действительно был «odieusement»[34] ревнив, как написал Жорж Дантес в одном из писем своему приемному отцу барону Геккерну. Александр вел себя со мной как отчаянный и мнительный собственник, хотя сам с легкостью обманывал меня направо и налево.
Моя кузина и близкая подруга Идалия Полетика предоставила мне тому доказательство: в самый канун нашей свадьбы у него случилось очередное приключение. В дальнейшем он продолжил в том же духе, и я это знала. Поддавшись подозрениям, он страшно вращал глазами и допрашивал кучера, дознаваясь, вернулась ли я сразу домой или же останавливалась по дороге, и на сколько? И с кем разговаривала? Когда у него не было желания сопровождать меня на бал, он, ничтоже сумняшеся, заезжал за мной и ждал у выхода, иногда даже в три часа ночи! Он требовал от меня отчета, сколько танцев я протанцевала – с кем? какие именно? Настоящий полицейский допрос! Я должна была представить исчерпывающий список, включающий каждого офицера и дворянина, коего я удостоила такой милости.
Однажды он вернулся из поездки, не предупредив меня, и рано поутру приехал за мной; он спрятался в глубине моей кареты, дабы застать меня врасплох. Очевидно, в голове у него крутились бредовые видения: он воображал меня в объятьях блестящего мужественного военного… который, крепко держа за талию, увлекал меня в пьянящем танце. Его одержимость граничила с болезнью, я боялась его, но мне нравилось его подзуживать.
Помню, я написала ему об одном бале, что все мужчины ухаживали за мной, и даже император пригласил на танец… И нарочно расписала все в мельчайших подробностях!
Александр, в ярости, написал мне в общих чертах следующее: «Ты, кажется, не путем искокетничалась… Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой, легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница… Я запрещаю тебе кокетничать с императором!» Хоть таким образом мне удалось пробудить его интерес к себе, как к живому существу, а не как к украшению. Его любовные авантюры множились, я знала почти все о его выходках, но воздерживалась от любой критики, иначе во взрыве неудержимого гнева он мог вспылить, а то и вызвать меня на дуэль! Если бы я ему это высказала, возможно, в момент просветления он и оценил бы мою остроту.
Однажды вечером, когда дети уже спали, мы сидели у камина, потягивая крымское вино, которое нам прислал один из друзей.
– В конечном счете, Александр, – сказала я, – вы, конечно же, никогда меня не ревновали. Вы играли роль, вами владело чувство собственника, я бы даже сказала, коллекционера: вы боялись меня лишиться. Думаю, вам нравится выдумывать, будто у вас есть соперник, – это подпитывает ваше воображение, помогает создавать сюжеты. Вы наблюдаете за кавалергардами и молодыми аристократами, которые ухаживают за мной, присылают любовные записки, а потом устраиваете мне сцены. Вы разыгрываете удивление, хотя прекрасно знаете, что таков обычай, традиция, принятая при дворе, и все ее придерживаются.
– Вы правы, но когда я смотрю, как вы беспрестанно танцуете с Жоржем Дантесом, причем весьма тесно, и когда все видят, как вы таете в его объятьях, громко смеетесь его пошлостям и кавалергардским шуткам, то впадаю в бешенство. Мне доносят, что он преследует вас своими настойчивыми ухаживаниями, на танцах, в театре, на верховых прогулках. Своим фривольным поведением вы сами зародили это чувство.
– Да, но с тем различием, что для меня это всего лишь забава, своего рода «игра в дамки»!
– Вольно же вам шутить, но это не только опасная игра, Наталья, я к тому же стал посмешищем и для двора, и для всего города; вы выставляете себя на всеобщее обозрение, да еще и кичитесь этим.
– Согласна, но мои чары вполне платонические, а вот что касается вас, я и сосчитать не берусь всех ваших любовниц; это стыдно и нездорово. Я терплю это лишь потому, что вы мужчина, а общество создано и управляется мужчинами; вы низводите нас, женщин, до роли дорогой безделушки, вашего обрамления. Но вы не можете упрекать меня сегодня в том, ради чего вы на мне женились!
Вы желаете, чтобы я была вашей красивой куклой, что ж, торжествуйте: я такова и есть… и все мужчины слетаются ко мне в надежде покорить, это расплата за ваше тщеславие!
– Вы слишком часто танцуете с императором, уже пошли разговоры, злые языки не знают устали.
– Как вы можете соперничать с императором? – делано невинным тоном спросила я.
– У вас ложные представления, Наталья, я просто хотел предостеречь вас.
– Отнюдь, отнюдь, – возразила я театральным тоном. – Господин Александр Сергеевич Пушкин видит в своем императоре конкурента. Он боится, что тот отберет у него жену! Но как отказать хоть в чем-то своему императору, – насмешливо продолжила я, – это было бы оскорблением величества!
– Так, так, упражняйтесь в остроумии, но однажды все решат, что вы с ним в связи, это будет скандал, а я стану при дворе посмешищем. Прекратите изображать из себя записную кокетку.
– Посмотрите на себя, мой бедный Александр! Госпожа Карамзина права, сравнивая вас с тигром.
– Это недостаток?
– Нет, но это слабость.
– Вы не понимаете, Наталья, что ревность – доказательство любви. Если бы я ничего не чувствовал, это означало бы, что я готов делить вас с кем-то. Я не могу с безразличием смотреть, как мужчины вьются вокруг вас.
– В действительности, Саша, вы не ревнуете, а всего лишь завидуете моей молодости!
– Вы все так же беспощадны.
– Вовсе нет; вас беспокоит мысль, что я окажусь вашим двойником в женском обличье и что вам придется жить с юной, легкомысленной, беззаботной, даже взбалмошной Натальей Пушкиной – такой, как вы сам; она пройдет сквозь вашу жизнь мимолетным дождем, а вы в ее – наполненной до краев – останетесь только деталью, постоянной, но второстепенной; именно этого вы боитесь больше всего.
Я устала от таких бесед, которые всегда крутились вокруг одного и того же; ему же они давали новые переживания, служа источником вдохновения, как боль или страдание. Вслед за Альфредом Мюссе Александр мог бы воскликнуть: «Ничто не возвеличивает так, как великая боль!» Простите, как великая ревность!
Каждому свою музу, и ревность была необходимым условием его поэтического творчества. Возможно, я раскрыла его секрет? Как бы это ни выглядело со стороны, ревность доставляла Александру несказанную радость, она добавляла остроты в его жизнь, вырывая из обыденности; он переживал незабываемые мгновения, с нетерпением ожидая того рокового мига, когда все рухнет; он уже видел, как появляется наконец этот воображаемый соперник, который высечет искру и высвободит разрушительный огонь его навязчивых страхов. Если он не мог найти противника себе под стать, что ж, он его придумает, а там и до битвы недолго! Внезапно в своих грезах Александр превращался в бесстрашного средневекового рыцаря с копьем наперевес, готового гордо принять бой с любым врагом! И чтобы этот враг оказался достойным него, Александр наделял его всевозможными добродетелями: редкой красотой, могучим умом и так далее. Александр испытывал глубокое удовлетворение, ставя на кон свою жизнь; пробуждалась его душа воина. Его вечно тянуло в самые рискованные ситуации, когда все поставлено на карту и может в любой момент закончиться катастрофой, как в пресловутой дуэли с графом Зубовым! Играть с судьбой было для него истинным наслаждением.
Если искомый враг нигде не обнаруживался, Александр начинал мучить меня; он выслеживал, подстерегая малейшую двусмысленность с моей стороны или же со стороны моих многочисленных кавалеров. Обычной вежливой улыбки бывало достаточно, чтобы пробудить подозрения, которые он принимался раздувать, домыслы довершали остальное. Невинный жест, который он нарочно истолковывал совершенно превратно, служил ему удобным поводом разыграть трагедию, и тут уж смешивались в кучу имена кавалергардов, Жоржа Дантеса, императора! Он пускал в ход самые изощренные стратегии.
Это превратилось у него в наваждение. Он даже ухитрялся ставить мне в вину нечто вообще никогда не существовавшее, приписывая мне внебрачные связи. Он предавался буйным фантазиям: толпы поклонников осыпали меня комплиментами и пели мне дифирамбы. Он бредил наяву. Его соперники множились, и каждый стремился затмить остальных умом, нежностью и очарованием.