Как-то прекрасным осенним днем Александр заявил мне:
– Сегодня мы пойдем в Эрмитаж посмотреть на античные скульптуры.
– Но там ведь всего лишь копии!
– Неважно, это даст вам представление о великолепии и совершенстве эллинской культуры.
– Хорошо, – согласилась я.
Александр пребывал в прекрасном и даже веселом расположении духа, я же, напротив, впала в задиристый тон.
– Раз уж мы решили посетить греков, то я следую за вами, господин Пигмалион!
– Почему вы так говорите?
– Потому что вы теперь мой Пигмалион, вы желаете вылепить меня. Как тот знаменитый скульптор, влюбившийся в статую, которую он же и изваял; каждый день он улучшал ее, делая все прекраснее, и богиня Афродита, его покровительница, прониклась к нему жалостью; она превратила статую в живую женщину – Галатею. Вы с ним похожи, Александр. Вы желаете, чтобы я стала такой, как в ваших мечтах.
– Вы слишком суровы, Наталья.
– Нет, это простая правда. Думаю, Саша, что у вас короткая память. Вы не только хотите изменить меня, но и ведете себя со мной как истинный диктатор. Вспомните, Саша, что вы мне писали: «Прошу, береги себя, особенно поначалу; не танцуй на балу до самого утра. Гуляй понемногу, спать ложись пораньше. Не дозволяй отцу приближаться к детям, он может их напугать… Не читай там, в деревне, дурных книжек из библиотеки твоего отца, не пускай грязь в мысли, женка. Дозволяю тебе кокетничать, сколько душа пожелает. Не езди на бешеных конях…» Это, без сомнения, влияние ваших слишком частых визитов к императору!
Александр, обласкав взглядом Афродиту и Венеру, надолго остановился перед «Тремя Грациями», очарованный совершенством их форм, онемев от восхищения чистотой их изгибов. Их скульптурные изображения были настолько безукоризненными, что казались созданными из плоти. Александр, охотник за женщинами, как завороженный разглядывал три статуи; их непорочность, и целомудренная, и наводящая на определенные мысли, наверняка возбуждала его. Я пошутила, предложив ненадолго оставить его наедине с тремя новыми поклонницами!
А я не могла оторвать глаз от статуи Париса, чье тело парадоксально сочетало женскую грациозность и чисто мужскую мощь; я нарочно задержалась перед опирающимся на свою палицу «Геркулесом Фарнезским» с его непомерно огромными мускулами. Он производил большое впечатление; от него исходила уверенная сила, которая действовала на меня успокаивающе. И в тот момент, когда Александр оторвался от своих трех красавиц и подошел ко мне, стоящей у «Давида» Микеланджело, он умудрился попенять мне за то, что я слишком задержалась у предыдущих статуй. Он был шокирован неприличной позой Давида; по его словам, ему было невыносимо смотреть, как я столь внимательно разглядываю обнаженного мужчину. С извращенным удовольствием я готова была провернуть нож в ране! Я несколько раз обошла вокруг «Давида», приблизившись почти вплотную, словно специалист, любующийся интимными деталями… Потом отступила подальше, чтобы оценить в целом великолепное тело атлета. И наконец, приняв задумчивую позу и приложив палец к губам, сделала вид, что погрузилась в глубокие размышления. Терпение Александра было на пределе. Как в классических трагедиях, я достигла той невидимой критической точки, когда герой или героиня, не в силах более выдержать напряжение, дают волю чувствам. Случилось то, на что я и рассчитывала.
Это походило на прекрасные августовские вечера… воздух насыщенный, небо еще пронзительно синее, но вдруг оно затягивается тучами, они становятся все темнее, поднимается ветер, и внезапно обрушивается стена теплого ливня, застав вас беспомощным посреди полей. Именно так все и происходило всякий раз с Александром; его приступы ревности зарождались в самой глубине души и выплескивались под моим изумленным взглядом. Александр возвысил голос, забегал вокруг статуи; у него опять начался бред… Озадаченные посетители застыли на месте. Александр считал себя крепостью, чье сокровище он должен денно и нощно оборонять; сокровищем была я.
Были ли эти приступы мимолетными? О нет, им овладевали его давние демоны!
Когда он оставался в одиночестве в своей библиотеке, среди «друзей», он начинал понимать, что обладать не означает любить. Тогда он нашел весьма оригинальный и необычный способ подавить меня: засыпать подарками… Каждый день он испытывал безмерную радость, доказывая мне свою любовь: выезжал со мной вместе и всячески побуждал купить в городе все, что только попадалось на глаза: одежду, ленты, парики, выполняя любой мой женский каприз. Участие в создании моего эфирного мира соблазнительных платьев наполняло его счастьем. Таков был его персональный способ превращать меня в свою собственность – через извращенное искусство дарить; этакая покровительственная манера, всегда чрезмерная, поглощающая, почти людоедская: я люблю тебя, а потому я тебя съем!
Салонный Дон Кихот, он нацелил свое копье на писателей, которых я читала и с которыми ежевечерне общалась, укладываясь в постель, на картины, которые я слишком любовно рассматривала, на музыку, которую я слушала слишком увлеченно; наконец, вспомним врезавшуюся в память сцену с греческими статуями, которую он устроил мне в музее. Александр, конечно же, меньше опасался писателей, нежели юных поэтов, которые могли оттеснить его в тень, как, например, обольстительный Михаил Лермонтов, соединивший в себе все черты, способные встревожить Александра: он был и поэтом, и художником, и романистом, и драматургом!
Михаил считал Александра своим учителем; кстати, именно Александр оказал на него особенное влияние в период написания знаменитой поэмы «Бородино», которая воспевала чудовищную бойню, произошедшую в сражении русской и французской армий.
Александр невольно завидовал своему молодому ученику, по меньшей мере не менее одаренному, чем он сам, и написавшему в четырнадцать лет множество талантливых стихов, а между четырнадцатью и семнадцатью – четыре театральные пьесы! Новое поколение уже наступало ему на пятки.
Другой юный росток, также наделенный выдающимся талантом, Иван Тургенев, дважды постучался в дверь нашего дома, но Александр оказался занят!
Отныне Александр представлял себе, как один из них берет меня за руку, нашептывая на ушко безумные мысли, склоняя к безрассудным поступкам или же превращая меня в другую женщину, более не ту, которую пытался вылепить он сам. Правда, Александр опубликовал стихи своего друга Федора Тютчева в своем журнале «Современник» – принимая во внимание внешность собрата, ему нечего было опасаться с его стороны. Воображаемые соперники увековечили его имя, особенно его горячий поклонник Михаил, посвятивший ему стихотворение «Смерть поэта». Я много размышляла над этим стихотворением, ведь в нем Лермонтов не только возлагал на придворных ответственность за смерть поэта, но и прозрачно намекал на социально-политический заговор, направленный против Пушкина. Я почувствовала, что это касается меня лично… о чем догадался или что обнаружил Михаил?
Однажды вечером, когда мы смаковали грузинское вино, знаменитое кахетинское, Александр спросил меня:
– Что вы сейчас читаете?
– «Лилию в долине» Бальзака, мне ее раздобыл господин де Фикельмон благодаря своей дипломатической почте.
– Любопытный у вас круг чтения!
– Почему? Это очень простая история: молодой человек, Феликс де Ванденес, влюбляется в замужнюю женщину, графиню Анриетту де Морсоф.
– Как это банально.
– Нет, это намного тоньше, чем вы полагаете, потому что его любовь будет страстной, но платонической.
– Тогда это и банально, и избито.
– Не так уж банально и избито. Граф жесток и вспыльчив.
– Всё интереснее и интереснее! – сыронизировал Александр. – Опасаюсь я этих французских романистов: сначала они влезают вам в голову и очаровывают, а потом порабощают. Эти романисты куда опаснее вашего прекрасного эфеба Дантеса. Они вас растлевают – придумывают мир, который зовет немедленно покинуть ваш собственный, столь прозаический…
– Да, я завидую Бальзаку и Стендалю, – добавил Александр, – они создают произведения, которыми вы восхищаетесь. Вы готовы безумно полюбить одного из них, и он станет властителем ваших дум. Я знаю, вы влюблены в Эрнани, романтического героя Гюго, но разве я не таков же? – завил Александр и продекламировал на театральный манер:
Je suis une force qui va!
Agent aveugle et sourd de mystères funèbres!
Une âme de malheur faite avec des ténèbres!
Où vais-je? Je ne sais.
Mais je me sens poussé
D’un souffle impétueux, d’un destin insensé[35].
Вы ищете загадочного героя, способного ослепить вас, но я он и есть! Это я тот маг и кудесник, тот Дон Жуан, тот Казанова…
– Одного не могу понять, – ответила я, – разыгрываете вы комедию или же говорите серьезно? Вы прекрасно знаете, что, по устоявшемуся согласию, общество без всякого порицания относится к тому, что мужчина ухаживает и делает комплименты женщине, которая не является его женой. А вот обратного вы не приемлете! Не делайте вид, что не понимаете, о чем я говорю, – вы в этом деле один из самых резвых. Даже когда ухаживания вплотную приближаются к запретной грани, общество с бо`льшим пониманием относится к тому, что женщина выслушивает едва завуалированные намеки, а мужья, как и положено важным барам, уверенным в своем праве собственности, снисходительно смотрят на эти шалости. Александр, скажите мне правду, откуда в вас такое волнение? Вы любимец салонов, все женщины у ваших ног; я не понимаю вашего поведения.
– Ревновать, – сказал Александр, – означает с печалью признавать, что тебе никогда не стать другим человеком!
– Нет, вы лукавите, вам просто нужны бурные переживания, страстные признания в любви, неожиданные повороты событий, которые вырвут вас из обыденности, вы желаете, чтобы ваше существование было лишь постоянным трепетом, вы неустанно ищете великих потрясений души! Вы меньше боитесь лишиться своего достояния, чем того, что кто-то другой затмит ваш образ! Увы, Александр, вам уже не восемнадцать лет. Вы отказываетесь понять: при нашей разнице в возрасте я сегодня испытываю то, что вы испытывали когда-то.