– Будьте счастливы, что вам незнакомо это чувство. Вы-то всегда невозмутимы и величавы, ничто не способно вас взбудоражить или взволновать; если в нашем доме случится землетрясение, вы постучите в дверь соседей, чтобы попросить их успокоиться и не так шуметь.
– Вечно вы шутите!
– Вы же насмехаетесь надо мной и моей ревностью, а ведь ревность – основополагающее чувство человечества!
– Как это?
– Вспомните, Каин убил Авеля, потому что думал, будто Бог предпочитал ему брата; ревность породила все битвы, сражения, войны. Она никого не щадила – ни греческих и римских богов, ни всех русских царей. Я понимаю, почему мадмуазель де Скюдери уделила ей особое внимание в своей «Карте страны Нежности». Это решающий этап, коренным образом меняющий судьбу человека.
– А что такое «Карта страны Нежности»?
– Вспомните, – начал рассказывать Александр, – в XVII веке мадмуазель де Скюдери была известной писательницей и поэтессой. Она открыла модный салон. И она придумала эту географическую карту любви. Она описала там три реки – Уважение, Душевная Склонность, Признательность, – которые ведут нас к любви; и на протяжении долгой дороги можно сгинуть в озере Безразличия или утонуть в Опасных Морях. Но отдельно оговаривается, чего следует избегать: слепой любви, ревности и страсти.
– И с какой целью была создана сия «Карта страны нежности»?
– Она отражала кодекс любви у прециозниц. Изначально они представляли собой интеллектуальную элиту, в основном женщин, которые, объединившись, создавали эти салоны.
– Как у госпожи Хитрово или госпожи Фикельмон?
– Именно. Можно даже сказать, что это было первое восстание женщин. Они желали привнести в общество благородство нравов, изящество манер, чистоту языка. Их назовут прециозницами, но они переусердствуют, и Мольер создаст на них пародию в «Смешных жеманницах».
– Я уже встречала подобных дам в собраниях и уверена, что они должны возбуждать ваш интерес.
– Наталья, я вам рассказываю о редчайшем явлении в обществе, а вы повсюду видите только худое!
– Да, я во всем вижу только худое! – расхохоталась я. – Ох, прошу простить меня, господин профессор, я и позабыла, что вышла замуж за педагога! Но вы впервые были со мной столь предупредительны, Александр. Ревность творит чудеса.
– Не всегда, – сухо возразил он, – вам просто неведома эта пытка. Ревность – ядовитый цветок: он рождается, распускает лепестки и разрушает все на своем пути – во всяком случае, так он расцветает во мне. Для большей ясности представим себе такую сцену: мы являемся на бал; немедленно все мужчины принимаются разглядывать вас самым похотливым образом; словно стая львов, они оценивают свою будущую добычу…
– Признайтесь, что для вас это истинное наслаждение – без малейших усилий вы вызываете зависть других мужчин. Для того вы на мне и женились!
– Вы жестоки и несправедливы, Наталья. Вы и представления не имеете, что такое для меня это чувство. Оно как краб, медленно грызущий мои внутренности, как медленно разливающийся яд, который день за днем делает свое дело. Я вижу повод для ревности во всем, даже в самых безобидных поступках, самых обычных жестах. Я настороже двадцать четыре часа в сутки, я больше не живу, а только постоянно что-то истолковываю. Я придумываю, искажаю, преувеличиваю! Вам, Наталья Николаевна, конечно же, совершенно незнакома эта грызущая боль: я чувствую то же, что и Геркулес, обманувший жену свою Деяниру. В наказание она послала ему тунику, отравленную кровью кентавра Несса. Едва туника коснулась его плеч, он уже не мог снять ее; при попытке сбросить ее он вырывал куски своей кожи. Он умер в жутких мучениях и был перенесен на гору Олимп. Так вот, Наталья Николаевна, это чувство – моя туника Несса.
– Александр, вы бредите; вы страдаете манией обладания, – чтобы немного разрядить атмосферу, попыталась пошутить я. – Доходит до того, что я задаюсь вопросом, не приписываете ли вы мне бурное прошлое, чтобы оправдать свое поведение.
Александру мое замечание пришлось совсем не по вкусу.
– Рано или поздно вы наверняка используете это в одном из своих романов!
– Вы выдумываете невесть что!
– Вовсе нет. Вспомните, в молодости вы проповедовали бунт и свободу. Но ваш персонаж Алеко в «Цыганах» – ваш двойник: он становится ревнив, как тигр, когда его жена Земфира изменяет ему.
– Но ему есть с чего, верно? И потом, там речь шла о совсем другой свободе.
– На самом деле вы не выносите той свободы в интимной жизни, которая существует у цыган, и в этом смысле он похож на вас. Вы позволяете себе любые похождения, но не приемлете, что это право может принадлежать и другому. Александр, я не Земфира. Я не ваша вещь и не ваша собственность. Проснитесь, мы больше не в средневековье!
– Я не это имел в виду. Когда я воображаю, что вы мне не верны, у меня возникает чувство, что я не просто позабыт, но в вашем сознании я более не существую; и тогда я начинаю задаваться вопросами, причем не о собственных достоинствах, а о том, не был ли я тоже плодом вашего воображения!
– Целиком присоединяюсь к вашим рассуждениям, – с улыбкой заметила я, – Александр, ваша ревность настолько вошла в легенды, что один из ваших друзей рассказал мне такую историю.
Однажды, сильно под хмельком, вы явились на званый вечер под руку с очень красивой женщиной, вызвавшей всеобщее восхищение, – с ослепительной, пылкой, скандальной распутницей госпожой Аграфеной Федоровной Закревской, если уж называть всех своими именами. И там чуть не приключилась драма: секретарь французского посольства Теодор де Лагрене, без сомнения также покоренный ее красотой, не сводил с нее глаз. Тогда вы поднялись и, слегка пошатываясь, весьма воинственно направились к нему, дабы выяснить причины столь дерзкого постоянного разглядывания. Вы метали громы и молнии и готовы были вызвать его на дуэль; вмешался ваш друг, и вышеозначенный молодой дипломат рассыпался в извинениях, объяснив, что никак не имел намерения проявить к вам неуважение, так что драмы удалось избежать.
Француз, дабы ясно показать вам полное отсутствие интереса к вашей спутнице, развернул свой стул, усевшись к ней спиной.
Чуть позже, выпив еще, вы снова направились к нему, но на этот раз вы начали его поносить, говоря: «Мсье, что происходит, вы более не интересуетесь моей подругой? Вы снова хотите оскорбить меня, намекая, что она недостаточно красива, раз уж вы больше не желаете на нее смотреть!»
Желая избежать серьезной сцены, ваш друг обнял вас за плечи и увел от греха подальше, так вы были пьяны!
Но знаете, Александр, не один вы имеете право на приступы ревности! Вы, конечно же, помните, хотя хвастать вам тут нечем… об увесистой пощечине, которую я вам отвесила, когда однажды вечером прямо у меня на глазах вы более чем настойчиво ухлестывали за баронессой Крюденер! Чем же это баронесса превосходила меня? Она просто великолепная и холодная мраморная статуя. Никогда не улыбается из опасения, как бы ее красивая маска не пошла трещинами! Видите, Александр, я вполне способна испытывать то же, что и вы.
– Нет, задета была только ваша гордость; вы увидели соперницу, которая привлекала куда больше внимания, чем вы сами. В кои-то веки вы уже не были королевой бала! Воистину вы наговариваете на меня, не всегда я так уж ревниво отношусь к мужчинам в нашем окружении.
– Разумеется, но при условии, что они не представляют для вас непосредственной угрозы, – заметила я. – Например, должна сделать исключение для Николая Гоголя.
– А разве он тоже не соблазнитель?
– Нет, он шутник и революционер.
– Какое описание!
– Однажды, помнится, не без содействия водки, он поэтично вскричал: «Мы, представители русского искусства: или варварски веселимся, или льем слезы». Иногда мне думается, что он дал таким образом определение русской души… Он весьма критично относится к обществу и к правительству. Он из тех, кто вам наиболее близок, возможно, даже слишком близок! Впав в тоску, он устремляется к вам, но мне кажется, что в такие моменты ему скорее изменяет воображение или вдохновение. Разве не вы подсказали ему сюжет «Ревизора», на основе реальной истории? Вам же он обязан «Игроками», которых он еще не выпустил в свет, верно? Вы натолкнули его и на другой сюжет, за который он с жаром ухватился и даже уже сообщил нам будущее название: «Мертвые души».
– Это верно, следует держаться настороже с этим малороссом: не успеешь и оглянуться, как он у вас что-то стибрил, а вы и охнуть не успели, не то что рассердиться, – со смехом заметил Александр. – Но я очень люблю его перо; он сейчас заканчивает редактуру своего «Ревизора», и та картина нашего общества, которую он представляет, отражает совершенно пессимистичный взгляд на человечество.
– Наталья, если бы к вам прислушивались, я ревновал бы ко всем мужчинам, которые к вам приближаются! Но Михаил Глинка, например, вовсе не соперник!
– Да, но потому, что он музыкант и ничем не может ущемить вас в вашей области. К тому же у Михаила еще одна причина не быть вашим соперником.
– Какая именно?
– Он настоящая перелетная птица, не может усидеть на месте – едва вернувшись из Италии, куда уезжал подлечиться, он отправляется в Берлин, потом возвращается к нам в Санкт-Петербург! Я навсегда запомню вечер, когда он сел за ваш рояль; он приготовил вам сюрприз: написал увертюру к вашей поэме «Руслан и Людмила», это было нечто необычайное – дьявольская музыка, захватывающий ритм; Михаил описал нам будущее произведение, его оркестровка обещает быть блистательной и величественной – множество скрипок и духовых инструментов; стоило мне представить себе эту сцену, и я уже начинала грезить.
– У нас с Михаилом много общего: в те времена, когда моя чудесная няня Арина Родионовна возбуждала мое воображение народными сказками и сказаниями, Михаил тоже вдохновлялся народными песнями.
При каждой нашей встрече, на балах или на вечерах, пристальные взгляды Жоржа, его эротичные намеки и шутки на грани пристойности вызывали у Александра такую ярость, что он едва не терял самообладание.