– Вы сказали: Булгарин, журналист? Поверить не могу! Он действительно симпатизировал декабристам? Это невероятно.
– Да, в самом начале, потом он их предаст, чтобы упасть в ноги царю и стать его шпионом; и в этом тоже, Наталья, гримасы истории, – задумчиво заметила она. – Движущей силой были мощные тайные общества: «Северное общество», самое умеренное, которым руководил Никита Михайлович Муравьев, а главное – Кондрат Федорович Рылеев, которого называли «душой восстания»; «Южное общество», самое радикальное, под руководством Павла Ивановича Пестеля. Заговор был составлен сотней дворян, офицеров и мыслителей. Два князя были его мозгом: часто бывающий при дворе князь Трубецкой, который должен был возглавить заговор и принять звание «диктатора» на римский манер, но в последний момент он решил не выходить на Сенатскую площадь, место встречи заговорщиков; опасаясь ареста, он сбежал к своей матери… а потом к тестю! Покинутые своим руководителем, восставшие заколебались, ситуация становилась неясной. Зато не дремал Николай Первый: сначала он попытался вступить в переговоры через генерала Милорадовича, но переговоры провалились; он приказал стрелять холостыми, но восставшие не двинулись с места, тогда последовал приказ стрелять картечью. Это была бойня: более семидесяти убитых и беспорядочное бегство. Мятеж закончился, Сенатская площадь опустела, ее окружили войска. У князя Трубецкого провели обыск, нашли полный список всех вожаков. Расследование прошло быстро и плодотворно; царь доставил себе злобное удовольствие, лично допрашивая заговорщиков: одним он коварно грозил страшными пытками, другим обещал поддержку и прощение, если они согласятся сотрудничать и выдадут второстепенных сообщников. Продолжение известно: сто двадцать шесть декабристов были сосланы в Сибирь, а пятеро приговорены к смерти. Всего насчитывалось более двух тысяч мятежников. Среди них были и давние друзья Александра, например Кюхельбекер и Пущин.
– А что подвигло Александра заинтересоваться заговором?
– Думаю, его привлек романтизм французской Революции; Александр был не политиком, а поэтом и идеалистом. Я бы сказала, что для него идея восстания была куда важнее, чем само восстание.
– Как любопытно то, что вы говорите, – расхохоталась я.
– Почему?
– Я скажу вам позже.
Ее рассказ, такой точный и подробный, немало меня озадачил. Возникало ощущение, что она жила в самом сердце событий. Ее близкие отношения с таким количеством декабристов показались мне подозрительными. И действительно, она не раз привлекала к себе внимание, но обнаружить ничего не удалось. Царь задавался вопросом, насколько она замешана, но никаких доказательств не было. Хотя месть – это блюдо, которое подают холодным… Как мне объяснила сама Истомина, на свое прошение об отпуске она получила отказ, а царь немедленно уволил ее из балетной труппы. Но в конечном счете она победила… На кладбище, где ее похоронили, на скромной могиле она велела написать: «Авдотья Ильинична Экунина, отставная артистка»! Проявленная царем жестокость меня удивила; мне показалось странным, что простое прошение балерины об отпуске по причине усталости повлекло за собой внезапное увольнение; это было настоящим смертным приговором. Все то, что она знала о движении декабристов, с одной стороны, и о чудесном освобождении ее любовника графа Орлова, с другой, вызывало у меня недоумение…
Обратились ли к Истоминой с предложением выдать декабристов в обмен на его освобождение? Почему главных действующих лиц заговора арестовали так быстро? Только ли потому, что по стечению обстоятельств нашелся список имен, среди которых были Кондрат Рылеев, Никита Муравьев, Павел Пестель, схваченные глубокой ночью или на рассвете? Можно даже сказать, что едва обнаруженный государственный переворот был мгновенно задушен.
Царь не доверял Истоминой, зная, каким искусным манипулятором она была. Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии провело расследование, и возникли сомнения относительно двойной игры Истоминой. Бенкендорф полагал, что она убедила князя Трубецкого более не участвовать в движении и посоветовала ему не выходить на Сенатскую площадь. Однако впоследствии это не помешало ему получить смертный приговор, хотя затем его помиловали и отправили в Сибирь; его жена Катрин Лаваль, француженка, отправилась за ним на каторгу, ее примеру последовали и другие супруги осужденных.
Истомину было уже не остановить. Ситуация становилась все более напряженной. А она продолжила с возросшим пылом:
– Весь этот тесный мирок пребывал в постоянном сговоре. Они все время встречались у меня, все эти умники прикрывали друг друга под фальшивым предлогом литературных вечеров…
Внезапно, осознав свое состояние, она резко замолкла, села на место и сказала мне вполголоса:
– В тридцать первом году в конце одного из наших многочисленных тайных собраний Вяземский неожиданно окликнул Александра: «Ты читал «Красное и Черное» Стендаля, потрясающее произведение!» Это было зашифрованное послание, означающее, что нужно защитить одного из бывших декабристов! Я сидела тихо – маленькая благопристойная женщина, невольно приоткрывшая таинственный и опасный мир.
– Жаль, что вы были не в том возрасте, чтобы принять участие в тех событиях, – добавила Истомина, – конечно, они были тревожными, но насколько же увлекательными.
Она заговорила более спокойно:
– Возможно, придет день, когда какой-нибудь писатель, не менее одаренный, чем Александр Дюма, опишет эти перипетии! Тут имеются все необходимые составляющие для замечательного романа: государственный переворот, направленный против царя, предательство дворянства, которому полагается хранить верность государю и защищать его; любовные истории, разрушительная страсть, заговорщики, желающие убить императора, сибирская каторга. И наконец, драмы: жены, верные до самой смерти, как Мария Раевская, которая последовала в ссылку за мужем, князем Сергеем Волконским, в сибирскую глушь…
Но, Наталья, вы уверены, что эти давние истории вам не наскучили? Я перебираю ностальгические воспоминания минувших дней, имеющие сентиментальную ценность лишь для меня одной. Мне не хотелось бы утомлять вас.
– Нет, нет, вовсе нет, это так увлекательно, я столько узнала. Раньше я и не подозревала об этих подробностях. Я всегда жила в очень защищенном мирке, и все остальное мне виделось в сильно преуменьшенном виде. Я открываю целые пласты жизни Александра, которые он скрывал от меня из скромности или сдержанности. Если я верно поняла, он играл куда более важную роль в среде декабристов, нежели мне говорил.
– Видите ли, Наталья, уж благоволите простить меня, если я говорю с вами слишком прямо, но мы делили одного мужчину. Я знала его в вулканический период жизни; его связь с декабристами носила намного более тонкий и глубокий характер, чем ее воображают, но это, конечно, мое личное ви́дение.
– Что вы хотите сказать? Кажется, вы скрываете что-то, мне неизвестное.
– Александр, как бы он ни пытался с этим бороться, был существом страдающим, которого раздирали глубокие противоречия.
– Но мы все таковы, Авдотья, что мужчины, что женщины, это не новость. Хотите ли вы намекнуть, что Александр, придерживаясь той же позиции, что и Байрон, то есть считая, что греки должны получить независимость от турок, был обманщиком, а то и трусом, поскольку не погиб героически за греков? Вы по-прежнему думаете, как только что сказали, что идея мятежа была для него привлекательнее, чем сам мятеж?
– Нет, нет, не приписывайте мне того, что я не говорила! Очень трудно привести свои действия в соответствие со своими мыслями! Это требует и большой самоотверженности, и неменьшей беспечности. Разве Гете не сказал: «Думать легко, действовать трудно, а превратить мысль в действие – самая трудная вещь на свете!»
– Вы правы, – сказала я. – Байрон исключение.
– Александр Великий, Цезарь, Наполеон тоже и думали, и действовали, – не без юмора заметила Истомина. – А что до нашего Александра, его Французская революция просто завораживает: классический пример гармонии между мыслью и действием. Сам же Александр не способен перейти к действию, и так оно и лучше, – добавила Истомина, – даже если у него и случаются моменты поползновений, вроде намерения вступить в армию вместе со своим братом Львом.
– Почему?
– Потому что он всегда был прежде всего поэтом, и таким и должен оставаться: лишь витать над вещами, подсказывать мысли; быть неуловимым, вечно воздушным… От Александра ждут прежде всего новых идей, а главное – никаких компрометирующих связей с политикой. Его друзья предпочли оставить его в роли блестящего поэта, зародившего искру мятежа, а не сделать из него неловкого бойца! Он не должен был опускаться, если мне будет позволено так выразиться, ему следовало по-прежнему пребывать над толпой. Его призвание быть вожаком, Мессией, – закончила она со сверкающими глазами.
– Авдотья, не хотелось бы вас обидеть, но у вас странное представление о миссии поэта или писателя. Александр никогда не был эфирным созданием, оторванным от реальности; никогда не был он и романтическим мечтателем; его действие оказывалось более полезным и решительным, когда он воспевал в стихах Восстание, Свободу и Справедливость, чем если бы он непосредственно участвовал в вооруженной борьбе. Это же относится и к философам: их бесплотные идеи привели к зарождению революционного сознания, которое и вылилось в известные нам события.
– Революционеры берутся за оружие; его оружие – перо, и не менее действенное, между прочим; его поэзия проникает в умы и в души, оставляя нестираемый след. Стихи витают… невидимые, неуловимые. Можно ли посадить в тюрьму Свободу? Невыполнимая задача. В крайнем случае меня можно лишить моей внешней Свободы, позволяющей мне передвигаться и действовать, но моя внутренняя Свобода недоступна и неотъемлема.
Увлекшись, Истомина не замечала, что весь зал ресторана, как завороженный, смотрел на нее и слушал.