Чего хотели люди от балов? Пробудить ностальгию по ушедшим временам, вернуть молодость или просто показать, что они все еще существуют. Балы, разумеется, были местом общения и встреч, но они еще и составляли основу общественной структуры элиты. Разрываясь между домом, детьми и Александром, я должна была найти стратегию, которая помогла бы окончательно вырваться из этой карусели. Балы открывали мне неожиданные возможности, которые и были искомым решением. Мне нравилось мечтать, что они дадут мне вдохнуть тот воздух свободы, без которого я задыхалась. И действительно, произошло одно событие…
Я испытывала неодолимую потребность появляться на всех балах, на каких только возможно.
Поначалу речь шла лишь о безобидных выходах в свет. Но постепенно балы заполнили мою жизнь, придав ей новый смысл.
Появиться при дворе, присутствовать на балу – это уже не было чем-то обычным и невинным. Моей целью стало покорять и быть покоренной; двойственное чувство победы и опасности: быть и обольщаемой, и обольстительницей, и добычей, и охотником.
Вначале я была робка, сдержанна, неловка, потом набралась уверенности: я чувствовала себя как рыба в воде, зная, каких тем следует избегать, а какие в моде, какие сплетни лучше оставить без внимания, а какие слухи можно и подхватить. Настоящим искусством было умение выбрать, общение с какими кланами нежелательно, а к каким необходимо держаться поближе. Главным оставалось вести себя так, будто ты и родилась в этой дворянской элите. Когда я скользила по танцполу, то чувствовала себя легкой, гибкой и грациозной, я казалась себе самодостаточной, и в то же время мне хотелось, чтобы мужчины меня желали: я возбуждала в них вожделение, я была их запретным плодом; они провожали меня настойчивыми взглядами; меня это наполняло безотчетным сладострастием.
Я была не единственной, кем владела непреодолимая тяга к балам. Немало молодых женщин вроде меня, которые вели жизнь обеспеченную, а то и роскошную, стремились таким образом выплеснуть свою энергию, отвлечься, забыть про повседневность. Согласно традиции, бал открывали император с императрицей; все взгляды были прикованы к венценосной чете в центре зала. Все с нетерпеливым любопытством ждали, на кого после императрицы падет царственный выбор; едва избранница определялась, вспыхивали пересуды. Я интуитивно чувствовала, что пришел мой черед, и выжидала… Действительно, проводив императрицу, император направился ко мне; по залу пробежал шумок. Император оказывал мне великую честь, выделив меня среди прочих, что и вызвало перешептывания и обсуждения; царь не скрывал интереса ко мне, систематически приглашал меня на вальс и один раз на ужин, причем в отсутствие Александра! Я предусмотрительно не стала ничего сообщать мужу, это превратилось бы в трагедию…
Музыка смолкла. Император проводил меня на место и слегка поклонился. Мною владел сладостный восторг: Александра не было, а я чувствовала себя королевой бала. Танец с императором меня словно околдовал, и каждое новое приглашение открывало двери в мечту. Время замерло. Казалось, мир принадлежит мне, и от этой мысли кружилась голова. Не успевала я присесть, как уже чувствовала за спиной горячее дыхание Александра; он нашептывал мне на ухо упреки и в нетерпении только и дожидался момента, чтобы увезти меня домой.
– Идемте, Наталья, мы возвращаемся, я устал, – повторял он.
Ему не терпелось устроить мне очередную семейную сцену; позеленев от ярости, он пытался выдавить улыбку, но воздерживался от любых замечаний; я уже предвидела продолжение дома… Я прекрасно осознавала, что сама распаляю его, но прикрыла глаза и отдалась прекрасному моменту. В этом бальном круговороте я поглядывала вокруг и ловила на себе внимательные женские взгляды; это пьянило.
При дворе признавали только кадриль, вальс и мазурку.
Кадриль предназначалась в основном для старшего поколения: моя тетушка, Анна Загряжская, и ее друг граф Разумовский обожали этот танец; то была другая эпоха, она напоминала им их пребывание во Франции, когда обоих приглашали в Версаль; тетушка была фрейлиной императрицы. Наш император Николай Первый сохранил этот танец, хоть он был отголоском давно минувших дней. Некоторые танцующие, казалось, застыли во времени, подобно восковым фигурам, каждое их движение было предсказуемо; пары кружились на месте, без всякой грациозности, механически, как фигурки из музыкальной шкатулки.
Другие словно кол проглотили. Они безмерно скучали, но подчинялись требованию супруги, которая непременно желала продемонстрировать свой новый туалет; так полагалось по придворному этикету.
Кадриль состояла из пяти фигур; достаточно сказать, что одна из них называлась «Курочка», а другая «Пастушка», чтобы дать полное представление! В ритме монотонной ритурнели – чего-то среднего между военным маршем и деревенским танцем – мужчины во фраках или мундирах походили на странные птичьи чучела или на те пугала, которые крестьяне выставляют в полях, чтобы отпугнуть прожорливых ворон. А женщины в их величавых платьях с воланами напоминали гигантских стрекоз.
Все с нетерпением ждали зажигательной бешеной мазурки. Жорж в ней блистал, приводя в восторг дам, которые мечтали и грезили оказаться его партнершей.
Он без устали вовлекал меня в сложные фигуры танца, сначала прижимая к себе, обволакивая, потом отталкивая, чтобы снова грубо вернуть, нежно обнимая. Эти чудесные эротичные переходы, оставаясь вполне аристократическими, пьянили меня. Перемежающийся ритм отторжения и внезапного обладания увлекал и заманивал. В многообразных па мазурки для меня не оставалось тайн; Жорж Дантес и я, мы были двумя лианами, которые то сплетались, то расходились, чтобы тем вернее сойтись лицом к лицу, глаза в глаза. Это был в чистом виде танец любви; наши два существа сливались в полном единении; преображенная, я была на «ты» с ангелами. Все наблюдали за этой сценой, онемев; я вела себя дерзко, но никто не осмеливался высказывать критические замечания, потому что это был официально одобренный бальный танец! Александр не обманывался; в одном из своих писем он запрещал мне танцевать вальс и мазурку! Он сам написал: «Если поедешь на бал, ради бога, кроме кадрилей не пляши ничего».
Котильон также дозволялся. И я быстро поняла причину: в этой бурной сарабанде, которой завершались балы, мужчины и женщины телесно не прикасались друг к другу!
Мне нравилось мучить Александра. Ревность пожирала его. Он желал все знать, я повиновалась и тем самым наказывала его. Вернувшись с приема, на который он не захотел меня сопровождать, я рассказала с мельчайшими подробностями, как мужчины на меня смотрели, как польский дипломат Адам Осипович Ленский, «князь мазурки»… обнимал меня (чтобы поддразнить его, я заявила, что он был так же красив и привлекателен, как его тезка в «Евгении Онегине»), как граф Владимир Александрович Соллогуб желал меня. Немного позже Александр даже вызвал графа на дуэль! Я описывала жар их тел, то, как они нежно прижимали меня к себе, ласковые слова, которые они мне нашептывали, и наконец, едва завуалированные авансы, которые мне делал император!
– Раз уж вы желаете изобразить великого инквизитора Торквемаду, – дерзко заявила я, – полагаю, вы должны быть удовлетворены.
Александр сдержал свой гнев, облачился в тогу оскорбленного мужчины, напустил на себя непринужденный вид и, желая, чтобы последнее слово в разговоре, который мы вели по-французски, осталось за ним, сознательно перешел на русский:
Все, что ликует и блестит
Наводит скуку и томленье.
На протяжении целого месяца Александр не задал мне ни единого вопроса.
Начал проявляться истинный характер Александра: романтик на балах, самодержец дома! Он требовал, чтобы я пересказывала все свои разговоры, даже самые интимные, с Идалией. Он устраивал неожиданные проверки моих расходов и ежедневно расставлял мне маленькие ловушки, чтобы надзирать за моими передвижениями и визитами. Конечно, кокетка и мотовка, я пустилась в сумасбродные разорительные траты, мои модные платья тяжким грузом ложились на наш семейный бюджет.
Когда Идалия Полетика, моя кузина и наперсница, просила сопроводить ее в хозяйственных закупках, или когда Екатерина, моя сестра и сообщница, предлагала прогулку верхом, а главное, когда Жорж Дантес предлагал встретиться с ним в Аничковом дворце, мое сердце подпрыгивало от радости. Любой предлог был хорош, чтобы я могла жить своей жизнью. Моя любовь к балам стала частым поводом для наших ссор; чем яростнее он меня осуждал, чем больше впадал в скверное расположение духа, чем больше бранил, тем чаще я со зловредным удовольствием придумывала случаи показаться и покрасоваться в свете… Я обожала завлекать ухаживающих за мной мужчин. Наверное, мое поведение выглядело безнравственным, но для меня было жизненно важным обретать толику свободы, посещая многочисленные приемы, различные концерты и театральные представления.
На рассвете я покидала бал с княгиней Голицыной, прозванной «княгиней ночи», потому что она принимала гостей в очень поздний час. Она стала моей подругой и возила меня в своей великолепной карете с черно-золотым гербом и упряжкой из шести лошадей одной масти. Когда мы выходили из дворца, где давали бал, ливрейные лакеи, завидев великолепный экипаж, кидались оказать достойный прием его владелице. Если на земле была грязь или пыль, они без колебаний срывали с себя и бросали нам под ноги свои накидки, лишь бы мы не знали ни малейших неудобств. И я тоже чувствовала себя немного княгиней! Я обожала эти неописуемые моменты. На балах я оживала. Это было начало реванша, я мстила матери, я мстила Александру.
В иные вечера после долгих уговоров, а то и мольбы он соглашался сопровождать меня на балы, которые ненавидел. Он не выносил их неизменную искусственную атмосферу. Его отвращению было много причин: прежде всего, Александра смущал собственный физический облик, и, несмотря на все старания, он совершенно не блистал в танцах, так что, когда он танцевал со мной, нас сопровождали насмешливые и двусмысленные взгляды; я почти на голову была выше него, словно привела с собой младшего братишку! Роста во мне было метр семьдесят семь, на каблуках ближе к метру восьмидесяти пяти, а в Александре – метр шестьдесят семь. За исключением императора, который вполне мне соответствовал… мало кто осмеливался пригласить меня на танец из опасения выглядеть смешным. Александр чувствовал, что будто становится меньше рядом с блистательными и импозантными кавалергардами, внушительные мундиры которых еще более подчеркивали их статность.