Для Александра его положение было мучительным, он разрывался между противоположными чувствами: с одной стороны, как потомок старинного дворянского рода, он был вправе требовать привилегий своего сословия, а с другой, он испытывал лишь презрение к этим жалким аристократам, паразитирующим на родительском состоянии, к ленивым наследникам, неспособным содержать себя, в то время как он сам, Александр, жил своим пером; он был горд тем, что мог заявить: «У меня доход постоянный – с тридцати шести букв русской азбуки».
Часто он исчезал в разгар приема и уединялся; я находила его в уголке зала, мрачно и угрюмо оглядывающего собрание; дуясь, как ребенок, он капризничал, потому что ему отказали в какой-то его прихоти.
Если для меня мир балов был обиталищем счастья, то для Александра он был местом мучений; главным недостатком представлялось отсутствие общения: шаблонный язык, банальные темы, общепринятое поведение; все серьезное навевало скуку, в ходу было лишь поверхностное, торжествовала легковесность; Александр чувствовал себя чужим в светской и дутой атмосфере этого мирка, который выбрал Видимость всеобщим знаменателем. Его утомляли и игра словами, и высказывания, претендующие на историчность.
Танец был моим мятежом, способом утвердить мое «я», реваншем за то унижение, которое я чувствовала при каждой его измене. Закон талиона[45], но, в сущности, лишь мягкое наказание, неловкий отпор молодой женщины. Что я могла поделать? Наше общество было обществом мужчин. Царил тиранический, неумолимый закон мужского господства.
Как и всех молодых женщин моего возраста, меня завораживали грезы, неизвестность, смутные мечты; меня притягивал некий «другой», и в этом было желание порвать с самой собой. Все более частые выходы в свет, ускоренный ритм жизни – отчасти в этом и заключался мой романтизм. Однако я прекрасно сознавала, что эта тщетная попытка бегства была следствием моей неспособности подняться до уровня Александра. Он пытался меня ободрить, но я чувствовала, что в нем просто говорит жалость. Каждый человек – это своя вселенная, отличная от всех иных; по ритму шагов, по тому, как мужчина меня держит, как прижимает к себе, как обнимает, он раскрывает свой характер; за него бессознательно говорит тело. В этой бесконечно разыгрываемой гамме я считывала напряженность взглядов, оценивала их настойчивые касания. Это «искусство эфемерности» наводило на размышления: когда я танцевала, я становилась другой. Я испытывала чувство опьянения и независимости; я принадлежала только себе самой. В объятиях мужчины я ощущала себя невесомой, воздушной; время останавливалось. Я пребывала там, куда Александру не было доступа и где он не мог меня контролировать.
Нет, танец не был той лазейкой, которая позволяла мне жить иной жизнью. Точно так же не служил он ни поводом уклониться от моих обязанностей матери, ни увиливанием от требований и ежедневной мерзости моей супружеской жизни. Конечно, я могла быть околдована феерическим миром балов: золото Аничкова дворца, великолепие мрамора, пышность обстановки, экстравагантные украшения – огромные, вызывающие, показные бриллианты нуворишей затмевали блеск подвесок на люстрах из богемского хрусталя. Кринолины платьев превращали бальный зал в огромный многоцветный букет роскошных цветов. Какая жалость, что Александр, человек столь гениальный, тонкий, проницательный и умный, не желал понять, чем был для меня танец: смыслом самого моего существования. Он же упорно продолжал считать, что это лишь времяпрепровождение, прихоть, каприз кокетки. Он не хотел признать, что Танец был для моей жизни тем же, чем для него – Поэзия.
18. Явление Жоржа Дантеса
Так я могла бы описать свою первую встречу с Жоржем Дантесом.
Солнце осветило мою жизнь. Не было бы преувеличением сказать, что он явился как Мессия! Подобно тому, в кого верят, но без абсолютной уверенности, как в безрассудную надежду. И вдруг он непредсказуемо возникает из глубин, вот он уже перед вами, улыбается, осыпает вас банальностями, но вы слушаете, потому что в вашей жизни подул ветер свободы. Ветер несет привкус греха, и благодаря ему меня охватывает чудесный, изумительный, невыразимый восторг нарушения запретов.
В Санкт-Петербурге жизнь текла спокойно и мрачно; ни одно особенное событие не нарушало ход времени. И вот однажды обе мои сестры, Екатерина и Александра, внезапно влетели, не постучав, ко мне в комнату; обе были очень возбуждены.
– Слыхала новость, Наталья? – хором заговорили они.
– Нет, а что случилось?
В ту секунду, когда Александра уже собралась заговорить, Екатерина резко ее перебила.
– В Санкт-Петербурге такое событие, в свете только об этом и говорят: прибыл один французский аристократ, красивый, как греческий бог! Кажется, к нему благоволит царь, и он уже принят офицером на службу, кавалергардом в императорский полк.
– Наверное, он какая-то важная персона, присланная из Франции? – предположила я.
– Это невозможно! – заявила Александра.
– А почему? – не поняла я.
– Потому что ему около двадцати пяти лет, – вмешалась Екатерина.
– Как ты это узнала? – спросила я.
– А у меня есть свои источники секретных сведений, – с заговорщицким видом обронила Александра.
– Мы тебя слушаем, это очень интересно, – поторопила ее я.
– Он молодой французский барон, очень богатый, который по политическим соображениям вынужден был уехать из Франции.
– Откуда ты это взяла? – снисходительно поинтересовалась я.
– У меня свои шпионы, – таинственным тоном сообщила Александра, гордая тем, что привлекла все наше внимание к своей скромной персоне.
– Ладно, ладно, рассказывай подробности.
– С одним условием!
– Каким?
– Наталья, ты мне обещала, что пригласишь меня на следующий императорский бал и по этому случаю подаришь мое первое бальное платье.
– Ладно, только говори.
– Ну что ж, мне это по секрету рассказала моя подруга, мадам Манила Керулвей, она французская воспитательница, очень известная, когда-то была фрейлиной в Королевском Доме в Сен-Дени, во Франции.
– А имя этого француза ты знаешь?
– Да, его зовут барон Жорж Дантес. Кажется, он впервые будет на императорском балу, и его официально представят ко двору.
– Наталья, ты же возьмешь меня с собой? – взмолилась Екатерина.
– Согласна, не надо завидовать, я возьму вас обеих, и вообще… – рассмеялась я, – Бог троицу любит!
– И одолжишь нам по одному из твоих великолепных платьев? – забеспокоилась Екатерина.
– Сможете сами выбрать. Думаю, Александр не откажется нас сопровождать. Я умоляла его поехать; вы же знаете, он ненавидит балы. Однако он забыл, что император практически обязал нас присутствовать.
– Почему? – спросила Екатерина.
– Когда императору предъявили подстрекательские писания Александра, он обязал его почти постоянно присутствовать при дворе, – пояснила я. – Какая странная судьба у моего гениального мужа!
– Ты насмешничаешь, – заметила Екатерина.
– Нет, нет, напротив, я очень серьезна; похоже, русские цари объединились и преследуют Александра Сергеевича Пушкина с раннего детства.
Озадаченные сестры ждали продолжения.
– Вы просто не знаете, как и многие другие, что Александр Первый, брат Николая Первого, чуть не убил моего мужа, когда тому было четыре года… А двадцать один год спустя отправил его в ссылку!
Пораженные, они слушали меня, разинув рот.
– Дело было так: когда Александру было четыре года, он гулял со своей чудесной няней Ариной Родионовной, как вдруг прямо на него галопом вылетела взмыленная лошадь; Арина Родионовна с необычайной быстротой дернула мальчика назад и спасла его от верной смерти, а на лошади скакал Александр Первый! Так что отношения между будущим знаменитым поэтом Пушкиным и русскими царями с самого начала складывались очень скверно, – закончила я, расхохотавшись.
С этими словами я покинула сестер, ошеломленных моим рассказом.
Любые события были редкостью, так что этот приезд освежающе подействовал на наше общество; сестры пробудили во мне любопытство, и мне не терпелось увидеть этого французского дворянина…
19. Первая встреча с Жоржем Дантесом
Когда я зашла в зал Аничкова дворца, бал уже начался больше часа назад. Танцевавшие рассеялись по залу, собравшись небольшими группами или разбившись на пары. В самой глубине, у окна, царило большое оживление: как в улье, сбившийся в кружок десяток богато одетых молодых женщин смеялись, бурно жестикулируя. Они склонялись над чем-то или над кем-то в центре кружка, который они образовали. Моей сдержанности хватило ненадолго, любопытство пересилило, и я медленно, с якобы рассеянным видом двинулась в том направлении; мною двигало непреодолимое желание узнать причину столь оживленного собрания. В центре кружка, спиной ко мне, светловолосая кудрявая мужская шевелюра возвышалась над мощными плечами, спадая на высокий ворот кавалергардского мундира. Внезапно он выпрямился во всю свою стать и обернулся; наши взгляды не столкнулись, а встретились. И произошло нечто необъяснимое и непредсказуемое! Когда я приблизилась, прелестное собрание расступилось, принимая меня, и моя подруга Идалия заговорила:
– Господин барон Жорж Дантес, позвольте представить вам Наталью Николаевну Гончарову, супругу нашего знаменитого поэта Александра Пушкина.
Барон Жорж Дантес, в лучших традициях французского целования ручек, нагнулся, смиренно преклонив колено и голову. Он весьма деликатно взял мою руку, изобразив подобие поцелуя в знак почтения. Сотни раз я привычно принимала этот жест при дворе, но он исполнил его с таким блеском и изысканностью, что я почти смутилась при виде столь аристократичного совершенства. По моему телу пробежала легкая дрожь, когда меня коснулось его горячее дыхание. Его взволновал исходящий от меня аромат духов с многозначительным названием «Букет королевского сада», ранее имевших большой успех в Париже. Он узнал их, это было творение Пьера-Франсуа Герлена, друга его отца.