Приведя меня в общество Жоржа, жизнь подготовила мне неожиданный сюрприз. До тех пор я полагала, что вполне довольна своим существованием: я не была ни весела, ни печальна, я следовала ходу жизни или же наоборот… Я не осмеливалась спросить себя, была ли я действительно удовлетворена? Я была средне счастливой женщиной: достаточно счастливой и безусловно слишком счастливой, чтобы не иметь ни желания, ни права что-либо менять, но недостаточно, чтобы меня не посещали смутные грезы о полном счастье.
Согласно формуле, которую я сама придумала, я была «женщиной в ожидании»; это выражение применимо к женщинам Санкт-Петербурга, а может, и ко всем женщинам вообще! В ожидании чего? Я и сама не смогла бы сказать.
Как бы то ни было, в отличие от многих других, я не позволяла себе банальных, прозаических свиданий, не имевших будущего. Моя судьба представлялась мне широким полем возможностей, где не было проложено единственного пути. В любое мгновение могло возникнуть нечто или некто и полностью все перевернуть. Это не было вульгарной тягой к приключениям, как у некоторых моих приятельниц, которым кружили голову тайные встречи.
Я сознательно избегала устремленного на меня взгляда Жоржа. Напустила на себя вид дамы, которая словно с нетерпением ждет кого-то, при этом не упуская ничего из жужжащих вокруг разговоров. Это возбудило его любопытство.
Внезапно он приблизился решительным шагом и почтительно пригласил меня. Я притворилась, что смущена, но на самом деле чувствовала себя на седьмом небе! Мы прикоснулись друг к другу, сначала на расстоянии, чопорно, с окаменелыми телами и сведенными пальцами. Жорж, торжественный и натянутый, и я, напряженная и зажатая; наши движения никак не могли попасть в такт музыке; наши шаги, словно чужие, искали, куда ступить; они то отставали от нот, то опережали их, но все время промахивались! Я не осмеливалась кружиться из страха хоть на мгновение потерять его. Мое волнение невозможно было скрыть. Я старалась двигаться легко, однако время от времени поглядывала на свои ноги, как прилежная ученица на первом уроке.
Наконец, шампанское произвело свой эффект; ко мне возвращалась уверенность, я расслабилась, забыла о своем теле, стала воздушной; Жорж уверенно вел меня, предлагая неожиданные па, переходы, неизвестные фигуры танца, все более сложные… Я предчувствовала его движения и предвосхищала их. Во время одного из них я рискнула прикрыть глаза; бесстрашно отпустила руку Жоржа и с удивлением и восторгом ощутила ее мгновением позже, словно она удержала меня на краю бездны.
Жорж понравился мне с первой же секунды. Он произвел на меня огромное впечатление: я была покорена, от него исходила необъяснимая власть, он мог делать со мной что пожелает. Завершение каждого танца казалось болезненным разрывом: мы отделялись друг от друга… Я говорила с ним, он меня слушал, ему были интересны мои слова. Впервые мужчина с вниманием относился к тому, что я хотела сказать! Как бы наивно и по-детски это ни звучало, но в моем сознании произошло нечто вроде революции: оказывается, я способна покорять и своими речами, а не только формами! В отличие от других моих партнеров по танцам с их двусмысленными комплиментами или эротическими намеками, Жорж вел себя почти как идеальный джентльмен… Укрывшись от чужих глаз, в укромном уголке он попытался сорвать поцелуй, но я решительно его оттолкнула, хоть и с сожалением…
В тот вечер я устояла; но в душе я уже обманула мужа!
При каждом новом танце Жорж прижимал меня к себе все крепче, нежно обнимая за талию. Словно загипнотизированная, я желала двигаться только вместе с ним; вокруг нас образовался огромный мыльный пузырь; до нас не доносилось ни звука, мы будто остались одни во всем мире…
Жорж желал сделать из меня Королеву бала, раз за разом вынуждая меня плавно и долго изгибаться, что подчеркивало мои достоинства. Воланы моего платья, раскинувшись широким ореолом, разлетались по всему танцевальному залу. Другие пары, оробев, вынуждены были жаться по сторонам, освобождая нам место. На моем лице сияла улыбка. Жорж чувствовал выразительную округлость моей груди, словно нашептывающей ему: «Осмельтесь!»
Он расхрабрился, я его поощряла; остававшееся поначалу лишь легким касанием, его настойчивое давление на изгиб моей груди становилось все требовательнее, я же не возражала и отвечала как могла.
Внезапно Жорж отстранился из опасения, как бы окружающие не заметили его маневров. Он различил легкий блеск в моих глазах.
Музыка только что закончилась; кавалеры с сожалением провожали партнерш на места. Но мы ничего не заметили и продолжали в одиночестве беседовать в самом центре зала! Внезапно мы обнаружили, что остались одни на опустевших подмостках, – странное чувство, как у актеров поневоле, вытолкнутых на сцену и вынужденных играть пьесу, текста которой они не знают.
Проявлялся характер Жоржа: его мощь, нежность, его стремление управлять; а еще его терпеливость, обходительность, внимание к другому человеку.
Сколько радости я получаю от того, что могу доверить этому дневнику свои мысли, бесстыдно изливающиеся на его страницы, подобно магме, вырывающейся из недр Земли… Я сожалею о тех поцелуях и ласках, которые он так и не получил от меня в тот вечер; но мой долг говорил мне: НЕТ!
Возвращаясь в карете вместе с Александром, я старалась скрыть свое волнение. Я сказала Жоржу «до свидания», по женской слабости не произнеся «прощайте».
Отныне на каждом балу я знала, что встречу его вновь; я не могла себе представить ни одного приема без него; бездумно и неосторожно я множила эти встречи; я спешила бросить вызов судьбе. Как сейчас помню, в 1835 году мне случалось назначать ему по две встречи в день, в Аничковом дворце: в полдень и в восемь вечера! Мы нанизывали одну оплошность на другую, а меня еще и подстегивал дух подстрекательства… Мне хотелось доказать Александру, что я способна достойно ответить на его бесчисленные супружеские измены! Красивая кобылка вставала на дыбы, бунтовала и готова была брыкаться! Я была молода и безрассудна, я и понимала, и отказывалась понимать, какое зрелище мы являли всему двору. Ибо большинству наблюдателей могло казаться, что мы уже любовники! Все были в этом убеждены, кроме Александра, который питал ко мне слепое безграничное доверие! Обманчива ли видимость? Чувствовала ли я укоры совести за свое вероломное поведение?
Я Татьяна! Я тоже вышла замуж за человека, которого ценю и уважаю, но не люблю! Я люблю Жоржа, только о нем я мечтаю; с ним я хотела бы убежать и скрыться от этого мира и этого общества. Нам обоим было по двадцать два года – одинаковый возраст безумств и беспечности. Беззаботные, бездумные, безответственные… нам казалось, что будущее нам принадлежит. Можно ли нас за это корить? Кто мог бы устоять против уносившего нас урагана любви и страсти? Стоило только дать себе волю. Моя идиллия с Жоржем Дантесом продолжалась, мы были действительно влюблены друг в друга.
С Александром мы олицетворяли два разных мира: он был старше меня; наша чувствительность, точки притяжения наших интересов не гармонировали друг с другом. Однако реальность заявляла свои права: я была замужем и с детьми, Жорж был свободен и холост; ничто не предполагало подобной встречи. И действительно, я была из старой дворянской, но обедневшей семьи, в то время как Жорж, недавно усыновленный бароном, чудесным образом унаследовал благородный титул и огромное состояние; он превратился в барона ван Геккерна. Он не знал ни слова по-русски и отказывался учить этот язык. Нас сблизил и связал в едином порыве язык Мольера.
Приехав в Санкт-Петербург, Жорж Дантес, красивый мужчина, имел полную возможность погрузиться во французскую атмосферу. Родом он был из Эльзаса, области, отделяющей Францию от Пруссии; певучие интонации этой провинции напоминали лепечущий прусский говор нашей императрицы Александры Федоровны; она произносила В как Ф, Д как Т и З как С; результат был обворожителен, все обожали эту очаровательную мелодичность. Кое-кто говорил: «Императрица не разговаривает, а лопочет»! Ее познания в русском языке были весьма скудны, но она так мало им пользовалась…
Жоржа приводила в восторг литературная образованность молодых русских женщин, прекрасно говорящих по-французски; они практически не допускали ошибок; однако, хотя мы свободно изъяснялись, у нас сохранялся легкий акцент. Жорж обожал наше грассирующее «R», по его словам, оно придавало нам несравненное очарование. Он был безоглядно влюблен в Россию, но больше всего – в женскую ее часть! И если сравнение между двумя разновидностями женщин, француженками и русскими, было лестным для нас, оно тем не менее оставалось несправедливым и предвзятым. По словам Жоржа, французские женщины легкомысленны, остроумны и непостоянны, тогда как у русских развита интуиция, они отличаются тонкостью и верностью. На самом деле женщины, конечно же, одинаковы в обеих странах, но во Франции нравы, безусловно, более либеральны, а сам режим более толерантен.
Жорж ценил свободомыслие и фрондерский дух французских вольтерьянок. Он, конечно же, забывал, что наше общество всегда было куда более закрытым и надзор над ним был куда строже; оно оставалось менее терпимым, но более лицемерным.
К моему большому удивлению, император Николай Первый без опаски стал открыто появляться на балах со своей любовницей Варварой Аркадьевной Нелидовой. Ее тетя Екатерина Нелидова, сама в свое время любовница царя Павла, отца Николая, наставила племянницу на путь истинный, если мне будет позволено столь фривольное и смелое сравнение… Ну и семейство! Разве брат Александра Первого не прогуливался с графиней Нарышкиной, чей муж имел в любовниках собственного кучера?
Что же до наших отношений, мы с Жоржем Дантесом прошли через все стадии: волнение, чувство, страсть. Вопреки видимости, наше положение было сходным: он был свободен; укрывшись в бескрайней России, в поисках родственной души, он бежал от своего прошлого. Я же, чужая самой себе, бежала от своего настоящего. Моя встреча с Жоржем Дантесом была классической и банальной любовью с первого взгляда. Невзирая на свой статус, я хотела в одно и тоже время хранить верность супругу и познать великое чувство. Воспитанная на романтической литературе и вскормленная ею, я нетерпеливо ждала, когда же мне случится телом и душой испытать то безумное, неуправляемое упоение, которое не считается ни с какими законами и условностями; под влиянием непреодолимой страсти моя жизнь теряла равновесие. А я сознательно вносила в нее еще больший беспорядок: возвращалась домой поздно, а то и на рассвете. Я изучила и хорошо поняла, что из себя представлял Жорж Дантес как личность. Я убеждала себя, что он человек хоть и забавный, но легкомысленный и поверхностный; в компании он отличался остроумием; до тех пор я считала его неспособным поддерживать серьезную беседу. Привлекательной внешности, всегда готовый развлечь публику, он нравился дамам. Он был из тех молодых аристократов, праздных и богатых, которые полагают, что острое словцо и мазурка обеспечат им будущий успех в обществе.