Он танцевал как бог и умел как никто превознести в танце достоинства своей партнерши. В его объятьях я чувствовала себя звездой балета Мариинского театра.
Поначалу это была всего лишь озорная игра обольщения, допустимая при дворе; мы обменивались взглядами, заговорщицкими улыбками, записочками; но все менялось: от флирта к интрижке, которая переросла в настоящую страсть. Я больше не могла бороться с потребностью постоянно его видеть. На каждом балу, концерте или спектакле, едва приехав, я выискивала среди публики его высокую фигуру и светлую кудрявую шевелюру.
Он хвастался перед своими товарищами-кавалергардами, что сумел меня покорить, но произошло нечто прямо обратное. Я оказалась той мухой, которая запутала паука в его же собственной паутине… Мне достаточно было разыграть перед ним великую любовь, чтобы он пал, как, впрочем, и другие… Я отчаянно нуждалась в нем, чтобы осуществить свой план!
Всякий раз, когда он вставал, чтобы пригласить меня, взгляды всех присутствующих устремлялись на нас. Едва мы делали первые шаги, как десятки пар глаз ловили каждый наш жест, подстерегали реакции, выискивая мельчайший намек, который можно было бы многозначительно истолковать. Проходя мимо столов, опоясывающих зал, я забавлялась тем, что быстрым взглядом окидывала напряженные, ждущие лица подслушивающих женщин, пытающихся поймать обрывки нашего разговора. В случае нужды они могли бы их и выдумать, чтобы превратить в аппетитные сплетни и потом всем вместе ими наслаждаться.
Жорж заметил их маневры; он нарочно заговорил очень громко, но на самую банальную тему, что их совершенно не заинтересовало; ему удалось обмануть их бдительность! Они были весьма раздосадованы. После чего мы немедленно вернулись к нашей конфиденциальной беседе, становившейся все более интимной.
Время начало сжиматься, как «шагреневая кожа» Бальзака, вскоре Александр может потребовать, чтобы мы немедленно вернулись домой: он был подвержен таким внезапным и всегда непредсказуемым перепадам настроения. Минуты неумолимо текли. Я опасалась появления кареты, которую Александр должен был вызвать; как Золушка, растерянная, испуганная и дрожащая, которая с тоской ждет двенадцатого удара в полночь, я вцепилась в своего Принца… Я пыталась заклинать судьбу. Карета, повозка, тыква… все мешалось в моем сознании. Под огнями рампы мы принимали должные позы…
И этот проклятый некстати умолкнувший оркестр! Каждый час словно растягивался, длился до бесконечности, а наша пара замерла, подобно двум статуям! К счастью, послышались первые ноты, и оркестр заиграл снова.
Звучит вальс; вначале неловкие, наши движения вскоре обретают гармоничность, сливаются воедино; темп убыстряется, мы кружимся, вращаемся, я больше его не вижу, он не видит меня; каждый смотрит в противоположном направлении, мы словно растворяемся в собственной вселенной. Наши тела теперь одно целое; втянутые в бездонную спираль, обретя невесомость, мы только секундами замечаем блеск глаз другого. До Жоржа долетает лишь пьянящий аромат моих духов; ритм все нарастает и нарастает; бесплотные, мы теперь два растворившихся друг в друге существа, мы тонем и распадаемся в высшем экстазе… Музыка внезапно обрывается, мы, пошатываясь, возвращаемся к своим стульям, все еще опьяненные грезой.
Пространство освобождается, танцевавшие дамы расходятся по местам, кавалеры следуют за ними; у меня ощущение, будто бальный зал непомерно, чудовищно разрастается, а мы, напротив, до бесконечности уменьшаемся… Жорж в третий раз приглашает меня на танец, я принимаю приглашение с неизъяснимой радостью. Александр вернулся на свое место и бросает на него убийственные взгляды. В ярости он дает мне понять, что возращение домой не будет мирным. Госпожа Карамзина сидит за тем же столом, что и мы с Александром, она вдова его друга и покровителя Николая Карамзина; она говорит, что Александр в очередной раз «выглядит, как тигровая кошка!». Жорж делает первые па мазурки, весьма ценимой в то время, поскольку она вносила разнообразие, сильно отличаясь от других, более классических танцев.
– Прошу меня простить, Наталья, но, как мне кажется, я не понравился вашему супругу.
Я не ответила.
– Вы не думаете, что это просто ревность?
– Разумеется, но он полностью мне доверяет.
– Мужчины вьются вокруг вас как пчелы, не скрывающие желания вкусить меда!
– Очень забавно! – сказала я, разразившись громким нарочитым смехом.
Это привлекло внимание Александра, у которого вид сделался и разъяренный, и отчаявшийся.
– Но я верная жена! – заметила я.
– Если я правильно понял, верность для вас означает не преступать границ супружеских обязательств.
– Да, или, вернее, нет!
– Как это – нет? – спросил Жорж.
– Я всерьез об этом не задумывалась; полагаю, я верна из чувства долга, из нежности и по привычке.
– И от усталости, – иронично добавил Жорж.
– Я этого не говорила.
– Наталья, я лишь хотел вас поддразнить; я знаю множество мужчин или, скорее, женщин, которые никогда телом не изменяли своим супругам, но легко обманывают их со своим любимым писателем!
– Объяснитесь, Жорж, я вас не понимаю.
– Видите ли, когда какой-либо романист вторгается в ваше сознание, дабы очаровать, покорить и обольстить, супруг при этом перестает существовать! Пока вы спокойно читаете у себя в спальне, соседствующей с его собственной, он, сам того не зная, уже стал рогоносцем!
– О! Жорж! – воскликнула я.
Я всего второй раз слышала это выражение и совсем недавно узнала, что оно означает. Я и представить себе не могла, что это забавно звучащее словечко сыграет дьявольскую роль.
– Хорошо, допустим, я преувеличил, но он уже обманут!
После того, как он тесно прижимал меня к себе, нашептывая на ухо комплименты, Жорж осмелился поинтересоваться, не ревнует ли Александр! Признаюсь, его вызывающее поведение пришлось мне по нраву.
– Как и все русские мужчины, – ответила я. – Жены являются их земельной собственностью, подобно крепостным, привязанным к этой земле.
– Вы весьма жестоки, Наталья.
– Нет, я реалистка, я бы сказала, что он встает в эту позу, создает свой образ; в сущности, он не ревнует, потому что, чтобы ревновать… – заметила я, дерзко глядя Жоржу в глаза, – …следует быть влюбленным!
Жорж выдержал мой взгляд и только спросил:
– Вы полагаете, что это не его случай?
– Нет, он всего лишь подозрителен.
Жорж пробормотал:
– Хотел бы я быть писателем. Осторожней, Наталья!
Я одарила его легкой улыбкой:
– Почему?
– Потому что они, как и поэты, единственные, кто может соперничать с вашим мужем.
– Александр не боится никого, он самый великий!
– Разумеется, но подрастающая молодежь не может его не беспокоить!
– Что вы хотите сказать?
– Ну, юные таланты дерзко стучатся в дверь. А они к тому же маги и волшебники, их романтическое воображение способно покорить любую женщину: они постоянно увлекают вас в путешествие… кстати, как и ваш супруг!
– Изумительно, потрясающе, – сказала я, – особенно со стороны человека, который не может сказать ни словечка по-русски и соответственно никогда не прочел ни единой строчки ни моего мужа, ни любого другого русского писателя! Вам бы следовало стать литературным критиком! Блестящее будущее было бы обеспечено!
Смутившись, Жорж смог только выдавить из себя:
– Нет, нет, я вполне серьезен: я постоянно слышу такие дифирамбы в адрес господина Пушкина! Говорят, что его безграничное воображение порождает создания, каких никогда не встретишь в обычной жизни!
– Вы смеетесь надо мной или и впрямь серьезны?
– Нет, нет, я говорю совершенно искренне.
– По сути, я связала свою судьбу с гением литературы и поэзии; но должна признаться, что Александр Пушкин, хотя и сводит с ума женщин Санкт-Петербурга, никогда не был предметом моих мечтаний, – сухо заметила я. – Свое искусство обольщения он приберегает для других.
Жорж почувствовал себя неловко, поняв, что затронул старую распрю…
– Вы жестоки в своих замечаниях, однако вы признаете за ним неоспоримую власть!
– Вот тут вы ошибаетесь! Александр – продавец иллюзий. Кстати, как и прочие русские мужчины!
– Поэтому он и поэт… Чего ждут от поэта? Дать нам возможность предаться мечтаниям!
– Да, это верно. С писателем дело совсем другое: он наталкивает вас на раздумья. Заставляет задаваться вопросами о себе самом; по подобию Сократа с его пресловутой майевтикой[47], мы вынуждены осознать, что являемся носителями как наших вопросов, так и ответом на них!
– Но Сократ не писатель, он же философ, верно?
– Кто-то, уж не упомню его имени, сказал: «Литература – это случайность истории, философия – это событие мысли».
– Гениально, – сказал Жорж, – признаю свое поражение!
Беседа становилась все увлекательнее. Жорж угадал, что не давало мне покоя в моей жизни с Александром. Я сделалась серьезной и внимательной; личность Жоржа и его речи меня заинтересовали, а потому я осмелилась признаться:
– Когда брачный союз начинает трещать по швам и рассыпаться, не обязательно быть романистом, чтобы найти объяснение. Однако писатель обладает способностью пролить свет на аналогичные обстоятельства и сопоставимые характеры. Надеюсь, вы не беспутный и порочный граф де Вальмон из «Опасных связей»?
– А вы дьявольская и испорченная маркиза де Мертей! – со смехом подхватил Жорж. – Романтическая стратегия всегда самая безошибочная, когда нужно обольстить читательниц.
– Объяснитесь! Что это за романтическая стратегия?
– Нужно всего лишь излить душу, раскрыться, впустить в свой тайный сад… Дабы доказать вам, какое он чистое, искреннее и подлинное существо, писатель или поэт без колебаний бесстыдно обнажает самые тайные стороны своей натуры. Дабы покорить вас, он открывает вам свое сердце, больше того, отдает его вам на откуп! «Ударь себя в сердце, таится там гений!