Это был главный вопрос, по сути своей философский, на который я не могла ответить; предвидеть свою судьбу, высказывать свои желания – это было выше моих сил. В тот день я глупо затихла. У меня было все, а я хотела чего-то другого, как капризный ребенок, который, едва получив новую игрушку, тут же теряет к ней интерес ради другой.
В карете на обратном пути, несмотря на присутствие Александра, мешающего погрузиться в мечты, мне достаточно было глянуть в окно, чтобы испытать мягкую эйфорию. В игре света и тени на неровно мелькающей листве я ясно различала лицо и мощную фигуру Жоржа, он сопровождал меня! Какой восторг! Простым усилием желания я оживляла в своем сознании незабываемые моменты: картины бала и нашей встречи.
Какое изумительное ощущение: эта сцена бала продлилась не более трех часов, но я воссоздавала ее, как мне было угодно; согласно своей воле, воображению и фантазии я ее продлевала, растягивая до бесконечности, или же, наоборот, я изымала из нее бесцветные моменты; я могла бесконечно разыгрывать ее в свое удовольствие. Это было чудесно, в моей душе сосуществовали два времени: реальное, внешнее, то, что отражалась на моих часиках, непреклонное, позволявшее Александру вынудить меня немедленно уехать с бала, и другое, внутреннее, принадлежащее лишь мне одной, невидимое, неразрушимое, неотъемлемое! Попытаться отобрать его было бы все равно что вырвать мне сердце. Александр утомлял меня, и я еще не осмеливалась задавать себе вопрос относительно Жоржа.
В тот вечер я никак не могла заснуть, у меня в памяти еще оставался аромат запретного плода. На следующее утро, проснувшись, я повела себя с Александром довольно резко, отвечала ему отрывисто, не могла выносить его советы, внушения и указания. Его голос раздражал меня, даже его запах казался невыносимым! Он мешал мне прислушиваться к той мелодии счастья, которая начала звучать у меня в голове…
20. Двусмысленная верховая прогулка
Я отпустила всех слуг. Моя сестра Екатерина пожелала во что бы то ни стало к нам присоединиться. Я отвела ее в сторонку и объяснила, что у Жоржа очень серьезная проблема, о которой он хотел со мной поговорить с глазу на глаз, и попросила ее под строжайшим секретом никому ничего не рассказывать. Екатерина была и разочарована, и в то же время польщена таким знаком доверия.
После того, как она безрезультатно пыталась очаровать Александра, Екатерина переключилась на Жоржа. И для того, чтобы оставаться как можно ближе к новому избраннику своего сердца, она вдруг воспылала чрезвычайной сестринской любовью. Она настаивала, что будет сопровождать меня повсюду: на балы, концерты и верховые прогулки. Идеальная компаньонка. Намного позже я осознала, какая тайная страсть зародилась в ее душе; если бы я поняла это раньше, то немедленно прекратила бы эту игру в обольщение с Жоржем и оставила бы его сестре!
Александр на некоторое время уехал в свое родовое имение, в Михайловское. Я с удовольствием приняла приглашение Жоржа на верховую прогулку.
Наши лошади были уже готовы, мы сели в седла, и Жорж подал знак трогаться. Я была прекрасной наездницей, Жорж сильно мне уступал. Это первое верховое свидание проходило со всевозможной деликатностью; не было ничего компрометирующего в том, что мы скакали рядом. Однако я чувствовала некоторую неловкость, как будто пара устремленных на нас глаз неотступно за нами следила.
Я уже ощущала вину перед мужем: мне не казалось, что я его обманываю, мой грех заключался лишь в том, что эти моменты счастья я разделила не с ним; я исключала его из своей жизни и вновь простодушно желала, чтобы он присоединился к моей радости, – нечто вроде утопического союза троих! Это чувство вины объяснялось не столько моим физическим присутствием рядом с Жоржем, сколько теми мыслями, которые мало-помалу овладевали мной и глубоко волновали.
Появление Жоржа в моем существовании стало откровением, потрясением. Эта встреча разбила мой уже надтреснутый мирок; я с трудом старалась сдерживать терзающий меня внутренний огонь.
На повороте лесной тропы моя лошадь, испугавшись, шатнулась в сторону, и на какое-то мгновение наши тела соприкоснулись; без единого слова наши взгляды со смущением встретились, но было слишком поздно, неведомое притяжение уже зародилось.
Первая капля дождя вырвала меня из мечтаний, вторая вернула в реальность. Я уже не знала, должна ли я в экстазе отдаться бреду моего воображения или же физическому и телесному присутствию моего кавалера. То я позволяла себе мечтать, что оседлала некоего Пегаса, чтобы безоглядно унестись в безрассудные грезы, то вновь возвращалась на землю: мерный глухой стук копыт, сладковатый запах животного, постоянное и пьянящее трение шкуры о мои бедра, листва, хлещущая по лицу, и прямо передо мной, опережая всего на голову, мощная застывшая фигура Жоржа, который, явившись из другого мира, казался нечувствительным и чуждым всему, что его окружало. Подобно валькирии, я наблюдала за гибелью своего героя, чтобы унести его в свою Валгаллу!
В ветвях зашелестел теплый ливень, наша одежда промокла, горизонт вдали темнел и приближался с тревожной быстротой. Лес, ранее воплощавший в себе защиту и место признаний, превратился в огромную тюрьму, где мелькание высоких прямых тополей стало напоминать прутья чудовищной решетки. Красноватые молнии разрывали туманный свод небес; с ужасом угадывалось место, куда сейчас обрушится гром. Мокрые лошади вставали на дыбы при каждой вспышке, они стали неуправляемыми, неукротимыми и уносили нас, как если бы теперь, когда они более не имели хозяев, их стремительно втягивали в себя глубины леса. Жеребцы скакали в одинаковом ритме; по мере того, как они набирали скорость, их головы, казалось, вытягивались, чтобы легче пронзать становившийся все более плотным воздух, чтобы полнее участвовать в этом медленном и величественном проникновении; глухие к окрикам и приказам всадников, не чувствуя шпор, вонзающихся в их бока, они не подчинялись удилам, режущим им губы.
Они оборачивались на нас, бросая сверкающие безумием взгляды, потом снова и снова убыстряли ритм, пьянея и от бешеного ветра, бьющего им в ноздри, и от запаха теплого влажного лесного перегноя.
С выкатившимися, налитыми кровью огромными глазами они испускали радостное громоподобное ржание, нарушающее страшную тишину леса. Хлопья белой пены срывались с их задыхающихся пастей, образуя длинную серебристую цепочку; от их шкур, мокрых от пота и дождя, шел едкий въедливый запах; они взлетали на возвышенности и спускались по склонам в одном и том же дьявольском ритме; возникшая из ниоткуда река заставила их замереть на месте. Они с наслаждением зашли в воду и стали пить, пока не утолили жажду, оставив нас растерянными и измученными.
Мы покинули лошадей и попытались укрыться от низвергавшегося на деревья потопа. К счастью, мы нашли домик лесорубов, в это время года необитаемый.
Жорж чиркнул спичкой, и от самодельных свечей, которые он нашел, полился странный свет, создавший в комнате атмосферу нереальности. Пламя светильников колебалось, и вместе с ним колебались тени наших фигур, то сближаясь, то застывая. Только сплетались огненные языки в очаге.
Скопившаяся на полу дровяная пыль поднималась в воздух при малейшем нашем движении. Мы были двумя бестелесными существами, перемещающимися в облаке, подсвеченном горящей печью. Стоило двинуться с места – и световой ореол превращал нас в вымышленные существа.
Сидя рядышком с Жоржем прямо на полу, на огромной медвежьей шкуре, я вспоминала нашу безумную дикую скачку. Зачарованная, словно загипнотизированная, я не могла оторваться от пламени, которое потрескивало и жадно лизало два полена. Я наблюдала за этим вакхическим танцем, следовавшим ритму музыки наших вальсов и мазурок в Аничковом дворце. Странные поленья, похожие на два резных тела; ветви и отростки играли роль рук, ладоней, пальцев, а раскидистые корни образовали пылающую шевелюру. Они горели, но не сгорали.
Внезапно очаг печи разросся до гигантских размеров, превратившись в огромные театральные декорации, в которых разыгрывали спектакль три актера – земля, огонь и ветер. Мы с Жоржем лишь придвинулись ближе, но не касались друг друга.
То опьянение свободой, которое я почувствовала во время скачки, улетучилось, стоило нам зайти в убежище; загадочная сила втолкнула нас в это замкнутое пространство; ловушка захлопнулась. Я чувствовала себя неловко; оба мы старались не смотреть друг на друга. В какой-то момент Жорж решил было выйти; снаружи силы природы словно сорвались с цепи: дождь, ветер и град разгулялись вовсю и взяли дом в кольцо. Деваться было решительно некуда, наступала ночь, и мы были вынуждены провести ее в этом случайном приюте. Романтическая прогулка оборачивалась двусмысленностью отношений. Мы устроились по разные стороны печи. Жорж казался чем-то озабоченным; он заполнял долгие паузы банальными замечаниями и тривиальными рассуждениями о жизни вообще. Я задавалась вопросом, что за недавняя драма, что за потрясение побудило его предложить мне эту прогулку. Женская интуиция заставляла думать, что это приглашение не было безобидным. Не то чтобы я подозревала какую-то хитрость с его стороны, но после того вечера на балу, когда мы танцевали, и несмотря на бесконечную деликатность, с какой он пригласил меня на эту прогулку, я уже чувствовала, что между нами соткалась некая связь. Мы нашли оставленную кем-то бутылку водки; алкоголь и тепло побороли нашу робость. Мы с юмором посмотрели на сложившуюся парадоксальную ситуацию: невольно оказаться в положении греховной парочки, когда ничто к этому не предрасполагало. Я вспоминала о моих юных годах, печальных и мрачных, прошедших под властью бесчувственной и авторитарной матери; он поведал о своих, бурных и мятежных, протекавших в неспокойной обстановке его страны. Я описала свои чувства благонравной и послушной девушки в удушающей атмосфере родительского дома, откуда мне всегда хотелось сбежать; всю жизнь бегство было моей навязчивой идеей: снач