– Я император, а значит, в отличие от прочих дворян, вся эта земля принадлежит мне, и мне не принадлежит ничего! Ибо я и ЕСТЬ эта ЗЕМЛЯ, – произнес царь, заметно разгорячившись, – ты понимаешь, Пушкин?
– Да, государь.
– Я с ней един! Я не трачу свое время, как другие аристократы, на торговлю или накопление богатств, поскольку мне принадлежит ВСЕ, ВСЕ. Тогда к чему мне остальное? Ты понимаешь, Пушкин?
– Да, да, государь, – дрожа, отвечал Александр.
– Нет, я думаю, ты не понимаешь или делаешь вид, что не понимаешь… Если бы я был как они, эти лавочники, которые копят деньги и наживают состояния, я бы походил на маленького мальчика, забавляющегося тем, что покупает и перепродает собственные игрушки! А я в Москве и в Санкт-Петербурге строю Большой театр и Михайловский, где играют французские пьесы, я возвожу церкви, я прокладываю Обводный канал…
Царь дал себе волю, его голос звучал все громче:
– Я создаю музеи, я расширяю Эрмитаж для народа, чтобы он мог просвещаться, проникаясь новыми коллекциями, я благоустраиваю Васильевский остров, я воздвиг Стрелку, я мощу дороги и навожу мосты, чтобы люди могли богатеть, передвигаться и побыстрее добраться до меня и убить! – добавил царь в приступе черного юмора. – Короче, я БОГ на ЗЕМЛЕ! Теперь понимаешь, Пушкин?
– Да, да, государь, понимаю, – пролепетал Александр еле слышно.
– Ладно, я немного перегнул палку, шутка отдает манией величия, потому что я всего лишь Его представитель на земле! Взяв на себя заботу о делах человеческих и об общественном порядке, я только осуществляю Его земную власть. ОН, там наверху, взял на себя духовную власть над душами. Видишь, Пушкин, у каждого свое ремесло, мы распределили нашу работу! Знаю, знаю, я позволил увлечься поэтическим порывом, но это подымает мне дух!
Закончив свою лекцию, император обратился к Александру:
– Скажи-ка, Пушкин, вчера в театре, где ты был со своей Красавицей, мне показалось, что ты весьма задумчив. Без сомнений ты размышлял обо мне, когда смотрел «Цинну» Корнеля? Какие интересные совпадения с моей жизнью! Разве нет? Ты не находишь?
Невозмутимый Александр все прекрасно понял, но не желал проявлять ни малейшего волнения.
– Почему, государь? – наивно спросил Александр.
– Как, разве ты не видишь, что наше положение почти одинаково? В пьесе говорится о заговоре, замысленном Цинной, которого император Август приблизил к себе, хотя убил его отца. Два друга Цинны, Максим и Эмилия, готовят покушение; император Август, к своему величайшему изумлению, обнаруживает, что именно двое его самых близких протеже составили заговор с целью убить его. Как поступить? Покарать или простить? Кстати, ты прекрасно знаешь, Пушкин, что любой выбор есть пародия; делаешь вид, что колеблешься, создаешь видимость душевных терзаний, но на самом деле ты давно уже принял решение; Август склонится к милосердию, что является самым трудным выходом. Это ложная дилемма, потому что настоящим его наваждением всегда была слава… Он очень умен и думает только о том, каким предстанет в памяти будущих поколений: он желает вписать свое имя в Историю, чтобы века спустя о нем говорили: «Ужасный заговор угрожал жизни императора Августа, и, несмотря на то, что суровое наказание напрашивалось само собой, император великодушно простил заговорщиков».
Император произносил речь, словно по-прежнему обращался к воображаемым зрителям; внезапно он повернулся к Александру и бросил на него пронзительный взгляд, будто желая прочесть его сокровенные мысли.
– Но я, – сказал царь, – я не Август, а ты, Пушкин, которого я осыпаю милостями, защищаю и поддерживаю финансово, надеюсь, ты не Цинна!
Александр побелел как полотно; оцепенев, он не осмеливался шевельнуться. В его голове смешались собственные дерзкие стихи, особенно поэма «Вольность», которую нашли у друзей-декабристов, а также открытое письмо почт-директору Булгакову, переданное генералу Бенкендорфу; в этом письме он высказывал скептическое отношение к религии, граничащее с атеизмом.
– Видишь ли, Пушкин, должен смиренно признаться, что я неспособен уподобиться императору Августу, я простой император, весьма уязвимый, несмотря на свои два метра роста, – он заговорщицки подмигнул Александру. – Я не умею ни прощать, ни проявлять милосердие, – заключил царь.
– А почему, государь? – осмелился спросить Александр.
– Потому что, как и в пьесе «Цинна», когда гидре отрубают голову, вместо нее вырастает тысяча новых! Во мне нет ни мужества Августа, ни его величия души; Август – вымышленный персонаж, но в моем положении что бы он сделал? Я желаю защититься надежной броней, я не герой, так что прилежно и слепо последовал совету моего министра Бенкендорфа: проявить крайнюю осторожность… При этом я довольствовался тем, что приговорил к смерти всего пятерых из них ради показательного примера, а от остальных избавился, услав их в Сибирь, ведь нужно показать себя человечным! – объяснил царь по-прежнему цинично.
Да уж, у царя не было ничего общего с Августом. Это истинная правда, подумал Александр; Август колебался, раздумывал, прощал заговорщикам; Николай Первый в тех же обстоятельствах карал, накладывал санкции и выносил немилосердные приговоры; он, так стремящийся сравняться со своим знаменитым предком Петром Великим, навсегда останется Николаем Малым!
Император подошел к Александру, понизил голос и тихо проговорил, как если бы речь шла о государственной тайне:
– Должен признаться: я просто-напросто боюсь трагически погибнуть, как это часто случалось в нашей семье! Да, ты правильно расслышал: я сослал их в Сибирь, потому что не хотел закончить, как двенадцать моих прославленных предков, зарезанных, задушенных или отравленных. У меня аллергия на смерть, – со смехом признался царь. – Мне кажется, что жизнь прекрасна и стоит того, чтобы ее прожить! И я надеюсь насладиться ею еще немного… Выпьем, Пушкин, и провозгласим тост: «За жизнь!»
– «За жизнь», – механически повторил Александр.
– Меня упрекают в том, что я холоден и бесчувственен, но ты ведь можешь засвидетельствовать обратное, Пушкин? Видишь ли, я обречен на вечное непонимание.
– О нет, нет, государь, – с улыбкой запротестовал Пушкин, – просто иногда вы непредсказуемы!
– «Непредсказуем», «непредсказуем», – задумчиво повторил царь. – Гениальное определение, спасибо, Пушкин. Оно станет моим сезамом, моей волшебной палочкой; отныне, когда мои министры спросят моего мнения, я отвечу: «Не знаю, все зависит от обстоятельств, это непредсказуемо!» Видишь ли, Пушкин, я тогда от всего устал, но мой блистательный Уваров тоже нашел волшебную формулировку: «Православие, Самодержавие и Народность!» Таким образом, я могу отдыхать…
Император наполнил два бокала. Чокнулся с бокалом Александра и, выпив до дна, сказал:
– За вечную Россию! Кстати, знаешь, почему, произнеся тост, чокаются?
– Нет, государь.
Царь обожал изображать из себя ученого:
– Изначально в Библии евреи праздновали шабат, совершая жертвенные возлияния; так, царь Соломон, принимая свою возлюбленную – красавицу царицу Савскую – по вечерам в пятницу, имел обыкновение сталкивать свой золотой кубок с ее, произнося традиционное «ЛЕХАИМ», что означает «ЗА ЖИЗНЬ».
Позже греки и римляне переняли этот обычай, прославляя своих богов и мертвых. Их бокалы были наполнены до краев, жидкость из одного выплескивалась в другой; таким образом гостю доказывали, что его не отравят!
Что до происхождения слова «тост», эта великая загадка была разгадана Жаном Дени, французским эрудитом.
Англичанам мало было владычествовать на морях, они еще и присваивают происхождение слова «тост» под ложным предлогом, что он означает также «обжаренный» в их языке.
На самом деле, как обнаружил наш ученый, оно происходит от старого русского слова шестнадцатого века: «ДОСТАКАН»; «СТАКАН» означает одновременно и «сосуд для питья» и… «слово, чтобы выпить». Наверно поэтому, – засмеялся царь, – я впиваю твои слова! Эта вокабула попутешествовала в пространстве и во времени: монголы, покорившие Россию, унесли его с собой и распространили дальше! На своих собраниях знать соревновалась, кто сможет больше выпить… При монгольском дворе хан предлагал одному из подданых стакан вина или кумыса; тот обязан был принять его. Затем пил принц, доказывая таким образом чистоту своих намерений… И наконец, у казаков тот, на кого указывали, должен был встать и выпить. Как видишь, слово «ДОСТАКАН» является слиянием слова «СТАКАН» и пресловутого «ДОСТ», то есть «тост»!
– Спасибо за этот блистательный и поучительный урок, государь. Я понятия не имел об этих подробностях, очень увлекательно.
– Позволив себе это отступление, я совершенно забыл, о чем шла речь… А, да, припоминаю… Как видишь, Пушкин, я научился отстраняться от всего, у меня больше нет иллюзий: аристократы меня предали, а народ, которым манипулировали декабристы, только и мечтает убрать меня. Даже моя особа более не священна. Ты хоть понимаешь, Пушкин!
– Да, да, государь, – сказал Александр как ребенок, которого отчитывают за сделанную глупость, и он повторяет: «я больше не буду»… до следующего раза! – Почему вы так думаете, государь?
– Просто потому, что мои осведомители слышали, как пьяные солдаты в трактире распевают песенки, особенно одну, которая называется «Вдоль Фонтанки-реки» и предсказывает, что я буду убит ножом.
Александр стал очень бледен, он уже слышал, как пели или мурлыкали эту песенку, но сделал вид, что удивлен… На самом деле ее написали Бестужев и Рылеев, его друзья! Александр взял себя в руки, неотступно думая о них.
Бокалы вина следовали друг за другом и оказывали свое действие…
– Мой бедный Пушкин, – вздохнул император. – Ты и впрямь воображаешь, что твой добрый народ свят, невинен и живым в рай попадет? Неужели ты искренне веришь, что он со своим ангельским ликом воплощает духовную чистоту? Ну разумеется, нет, твой добрый народ такой же, как все люди. Он завистлив, жесток и дик; он жаждет убивать, как охотничьи собаки, которым стоит только учуять кровь, как они пьянеют на всю жизнь и больше не могут без этого обойтись… Твой славный народ только и мечтает отыграться, без всякой жалости или сочувствия; он такой же, как дворяне. Как ты, как я.