Все, из исключением Булгарина, расхохотались.
– Ты прямо из похода, Денис? – спросил я.
– Да, да, мне дали отпуск, чтобы набраться сил.
Обаяние Дениса действовало безотказно; он сейчас очаровывал публику точно так же, как, благодаря незаурядной силе своей личности, покорял солдат, унтеров и офицеров. Булгарин маялся в своем углу. Он уже свел близкое знакомство с взрывной смесью: водка, вино и пунш… И теперь пытался рассмешить соседей, отпуская ироничные и колкие замечания по поводу медалей генерала Давыдова.
– До твоего прихода, – сказал я, – мы затеяли «игру в правду». Знакомо?
– Нет, как это?
– Сейчас объясню; когда мои друзья уже достаточно под хмельком, я им предлагаю эту удивительную «игру в правду»: задаю вопрос одному из них, потом он указывает на следующего и так далее… Я оставляю за собой право спрашивать участника о его личной жизни и сокровенных мыслях. Цель – добиться максимальной искренности. Каждый выбирает самые забористые и порочные вопросы. Любые увертки культурного плана – литературные, философские и исторические – запрещены.
– Страшная и опасная игра, – сказал Давыдов.
– И правда, алкоголь может сильно разгорячить участников; иногда дело заканчивается серьезными стычками! Мои гости приоткрывают завесу и над своей совестью, и над потаенными мыслями, представая такими, каковы они есть. В эти моменты крайнего возбуждения и полной открытости они больше не притворяются, они просто настоящие; они срывают и отбрасывают те маски, которые носят в обществе; они перестают что-то из себя изображать, зато выражают радость жизни громоподобным смехом, в то время как другие едва выдерживают зрелище этого духовного обнажения. Это тяжелое испытание, у некоторых нервы не выдерживают, и они теряют сознание, не в силах более выносить столь безжалостную и выматывающую душу игру в вопросы-ответы.
Предвосхищая мой вопрос, Денис Давыдов сказал:
– Я готов к испытанию, – и опрокинул в себя стакан пунша.
В полной тишине осмелился зазвучать чей-то голос:
– Генерал, говорят, что вы солдат и поэт, нет ли в этом противоречия? Вы так любите войну?
– Я уже выпустил несколько сборников стихов; мне и впрямь трудно выбрать между карьерой военного и литератора, но единственное, что я могу утверждать, – это:
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!
Я взял генерала Давыдова за плечо и со стаканом в руке воскликнул:
– Я хочу поднять тост за моего друга Дениса, который открыл мне жестокий, возбуждающий и в то же время поэтический мир войны и приобщил к нему.
Присутствующие зааплодировали двум сотоварищам. Тот же саркастический голос заговорил снова:
– Похоже, господин генерал, у вас весьма кровавое представление о поэзии!
Взгляд Давыдова устремился вглубь комнаты и остановились на Булгарине…
– Разумеется, господин Фаддей Булгарин, мы все знаем, что вы принимали участие во многих сражениях, кстати, я наверняка с вами сталкивался, вот только память меня подводит… Никак не вспомню, на чьей стороне вы были!
Булгарин покраснел и опустил голову.
– Не вас ли прозвали «русским Груши»? – делано простодушным тоном поинтересовался Давыдов.
– Нет, а с какой стати?
– Во время сражения при Ватерлоо Наполеон напрасно ждал генерала Груши, который прибыл с большим опозданием. Это стало главной причиной поражения французов! Так вот, господин Булгарин, поскольку вы столь любезно спросили о моих военных впечатлениях, поговорим также о ваших.
Напряжение возросло до предела, слышно было как муха пролетит…
– В одна тысяча восемьсот шестом году вы выступали вместе с Наполеоном против нас, русских; в одна тысяча восемьсот десятом вы переметнулись и сражались вместе с поляками; в одна тысяча восемьсот двенадцатом вы снова повернулись против русских и присоединились… к вашему Наполеону! В тысяча восемьсот тринадцатом или четырнадцатом, точно не припомню, вас схватили пруссаки, и по счастливому стечению обстоятельств вас включили в обмен пленными. Сегодня вы наконец вернулись и живете в России! Браво, вы настоящий Вращающийся Дервиш… Когда вы прекращаете вращаться, то направляетесь в ближайшую армию! Может, вы и наемник, но уж точно предатель!
Униженный, но отнюдь не сдавшийся и не упавший духом Булгарин упрямо продолжил:
– Но как вы заработали эти замечательные и почетные награды?
Невозмутимый Давыдов, взявший себя в руки, со всею скромностью ответил:
– О! это длинная история.
Булгарин все больше и больше пьянел, чувствовалось, что он нарывается на ссору и ищет вопрос, который мог бы обескуражить Давыдова. Не стало ли это истинной Игрой в Правду, испытанием на полную откровенность? Я постарался перевести разговор на какую-нибудь безобидную тему, но Булгарин упорствовал.
– Каждая из ваших сверкающих медалей символизирует смерти, убийства, резню, это ужасно!
– Друг мой, – не без юмора ответил генерал, – знайте, что когда кто-то убивает одного-единственного человека, общество считает его убийцей, но если он убивает сотню, его превозносят до небес, это герой! Каковым я и являюсь, – заключил Давыдов.
Присутствующие развеселились; Давыдову удалось перетянуть весельчаков на свою сторону.
– К тому же меня поздравляют и награждают!
Тем не менее Давыдов был очень взвинчен и не желал предоставлять Булгарину возможность укрепить свои позиции; он собрался снова взять слово, но Булгарин оказался проворнее и заговорил первым:
– Вы кичитесь тем, что вы прославленный убийца, но это же просто возмутительно – нечто прямо противоположное Декларации прав человека и гражданина.
– Какое мне дело до прав человека и гражданина! – раздраженно отозвался Давыдов. – Вы знаете, что для меня важно?
– Нет, – сказал Булгарин.
– Так вот, это права русского человека, – проговорил генерал, подчеркнув слово «русского».
Вместе с гостями я с живейшим интересом следил за этой резкой перепалкой. По правде говоря, их стычка не вызывала у меня недовольства, напротив, как говаривала моя бабушка, я «наслаждался и облизывался, как кот на сметану»!
Пытаясь разрядить обстановку, я наполнил стакан Давыдова и, приобняв его за шею, сказал:
– Вот тот, кого французы прозвали Черным Капитаном. Выпьем за его здоровье!
Все бокалы поднялись, кроме одного…
Я продолжил:
– За гениального генерала, изобретателя стратегии «партизан», которые, подобно пчелам, «жалят и исчезают», приводя врага в смятение! Преследуя отступающие наполеоновские войска, он ускорил их отход. Но, что менее известно, – заметил я, – наш генерал – замечательный поэт, кстати, разве не он создал «гусарскую поэзию»?
– Я не поэт, я партизан, казак… – скромно ответствовал Давыдов цитатой из собственного стиха.
И в подтверждение своих слов он, не спуская глаз с Булгарина, начал читать вызывающим тоном:
– Россия, бранная царица,
Воспомни древние права!
Померкни, солнце Австерлица!
Пылай, великая Москва!
Настали времена другие,
Исчезни, краткий наш позор!
Благослови Москву, Россия!
Война по гроб – наш договор!
Одной рукой обняв Давыдова, я в свою очередь прочел:
Наездник смирного Пегаса,
Носил я старого Парнаса
Из моды вышедший мундир:
Но и по этой службе трудной,
И тут, о мой наездник чудный,
Ты мой отец и командир.
– Вот мой достойный преемник! И это не я, это Пушкин в чистом виде! – заявил генерал, и мы крепко обнялись.
Все гости подняли бокалы и дружно прокричали:
– Ура, ура! Да здравствует Александр Пушкин! Да здравствует Денис Давыдов!
– Послушайте, что сочинил наш «русский Байрон», – продолжил Давыдов, – у него те же предпочтения, что и у меня:
…бранные станицы,
Тревоги смелых казаков,
Курганы, тихие гробницы,
И шум, и ржанье табунов.
Я ему ответил:
– Toi, le noble descendant de Gengis Khan,
Qui fait régner dans les camps,
Rigueur, ardeur, fougue et abnégation,
Le goût de la conquête et la dévotion[71].
Полагая, что он еще не вполне поставил на место Булгарина, Давыдов прервал мою поэтическую декламацию, бросив своему оппоненту:
– Я читал описания сражений, в которых вы не только не принимали участия, но при которых даже не присутствовали… Однако ваши комментарии замечательно точны! Булгарин, вы наш новый Шатобриан!
Получив этот язвительный комплимент, Булгарин насторожился, ожидая худшего.
– Отчего же?
– Да так, – пожал плечами Давыдов.
Булгарин так никогда и не понял этого намека на Шатобриана.
На самом деле Шатобриана обвиняли в том, что он описывал сказочные экзотические пейзажи Амазонии, ни разу там не побывав. Он вдохновлялся только рассказами путешественников того времени.
– Вынужден признать, – заговорил Давыдов, – что шпагой вы владеете куда хуже, нежели пером! Вы спутали перо литератора с пером газетного писаки, рыщущего в поисках материала для сенсации! Статус писателя подразумевает и требует куда большего таланта, чем тот, которым довольствуется критик; разве не говорят, что критик – это несостоявшийся или беспомощный писатель?
Услышав эти слова, очень бледный Булгарин вскочил, намереваясь уйти, но железная рука Давыдова опустилась на его плечо; Булгарин осел на стуле.
– Это ведь «игра в правду», вы выслушаете меня до конца, – властно сказал Давыдов. – Булгарин, чтобы воевать, необходимо обладать как минимум двумя качествами: любовью к родине и чувством чести, а в вас нет ни того, ни другого!
– Я воевал не из меркантильных соображений, а просто из любви к приключениям; война была для меня тем местом, где можно наблюдать за крайним проявлением страстей.