– И вас это никоим образом не беспокоит? – делано удивился Булгарин.
Давыдов и глазом не моргнул. Он даже головы не повернул в ту сторону, откуда раздался вопрос.
– Абсолютно нет. Я был и остаюсь невозмутим при любых обстоятельствах; слова «жалость» или «милосердие» стали мне незнакомы; я не строю никаких иллюзий относительно человечности; я прекрасно знаю, что замечательный, славный человек, отец многочисленного семейства или же романтический юноша могут обратиться в гнусных и жутких убийц или в чудовищных палачей. Я стал совершенно бесчувственным, возможно, вы меня сочтете монстром? Что ж, не стану спорить, я исполняю свой долг, свою миссию, смерть – мое ремесло!
Раз уж это «игра в правду», признаюсь, что иногда я задаю себе странные вопросы: почему люди сражаются? Они, конечно же, сами этого не знают… Это мы, офицеры, им предлагаем ответ, вбиваем в головы мантры, которые они послушно повторяют! А я, воюю ли я за свои идеалы или по капризу жаждущего славы и противостояния монарха, который кичится победами и подвигами своих генералов? Каюсь, я даже разделял вольнолюбивые идеи декабристов! – осмелился сказать Давыдов. – Я долгое время верил, что война придает смысл моей жизни. Теперь я в этом сомневаюсь, несмотря на всю мою любовь к России.
– В таком случае это не я, а вы эстет войны.
Давыдов, тоже изрядно пьяный, ответил:
– Я мясник, слышите? Я мясник, – заорал Давыдов. – В этом разница между мной и моим другом Александром; он художник, денди смерти! Какой восторг, когда он смакует вишни, выплевывая косточки, в то время как этот славный Зубов, исходя по́том от страха, нервный и неловкий, силится зарядить свой пистолет… и пытается в него прицелиться!
Давыдов по непонятной причине занервничал и продолжил поносить Булгарина.
– Господин Фаддей Венедиктович Булгарин, – сказал Давыдов, с лукавым удовольствием растягивая и выделяя каждый слог его отчества.
Он походил на быка, который примеривается, роет и бьет копытом пыльную землю, прежде чем броситься на матадора.
– Если я убиваю, если я уничтожаю врага, – вызывающе продолжил Давыдов, – то тем самым я защищаю нашу родину, Россию, Святую Русь.
Он взбешенно продолжил:
– Это чтобы спасти вас, спасти вас, понимаете, Булгарин? – нараспев проговорил он. – Чтобы в одно прекрасное утро вы не проснулись персом, французом или турком! Доступно ли это вашему убогому уму интеллигента, который желает устроить революцию в своем «литературном кафе» в пять часов пополудни? Да, господин Булгарин, сегодняшняя война – это не «война в кружевах»[75].
Я вмешался, обращаясь к обоим спорщикам:
– Обе ваши позиции странны, поскольку вы даже не упомянули феноменальный парадокс войны!
– Каком? – хором спросили Давыдов и Булгарин.
– Так вот, самое любопытное, что «войну ведут», чтобы «жить в мире»! Разве римляне не говорили: «Si vis pacem, para bellum»[76]? Какая любопытная странность: если война ставит себе целью достижение мира, то почему бы не установить этот мир прямо сейчас!
– Видите ли, – продолжил Давыдов, – я пытаюсь вам объяснить, но, очевидно, втуне… что война, которую мы ведем, – это нечто иное, отличное от той школярской и детской картинки, какой вы ее себе представляете. Она в меньшей степени грабеж и бандитизм, чем столкновение двух философий, двух концепций жизни и мира; каждый считает себя правым, каждый призывает своих богов, моля о поддержке! Булгарин, забудьте свои шаблоны вроде «война – это плохо», «бывают войны справедливые и несправедливые», «мы ведем войну за независимость, свободу, религию» – все это всего лишь, извините, лабуда, как говаривали в семнадцатом веке. А что такое война, я вам сейчас скажу, – заявил Давыдов, заглотив еще один стакан водки…
Все гости были захвачены этой проспиртованной речью Давыдова, они тянули шеи, чтобы не пропустить ни слова.
– Она надобна исключительно для того, чтобы создать единство, сплотить народ вокруг царя; когда наша армия сражается, она знает, что защищает ценности, символом которых является царь. А потому мы все, независимо от своих корней, от этнической принадлежности, от общественного положения, от религии, идем сражаться плечом к плечу, объединенные одним идеалом; возможно, мы умрем, но, по крайней мере, – саркастично добавил Давыдов, – мы умрем на равных основаниях, а это и есть равенство! Вот наследие Французской революции!
Война совсем не то, что вы думаете, то есть не слепой разгул фанатизма. Война, армия – это концепции и структуры, которые способствуют полной интеграции людей. Мало-помалу, от поколения к поколению все растворяется в этом человеческом горниле, постепенно превращаясь в единое тесто, где более не существует географических, культурных или исторических шероховатостей; и это я называю нацией, русской родиной. Наша война благородна, она подчиняется правилам, я даже осмелюсь сказать, что она этична и духовна!
Без сомнения, я вас шокирую, заявляя, что наша война этична, но это правда! Понятия прощения, милосердия, великодушия и даже сочувствия всегда присущи любым нашим действиям.
Вспомните нашего благородного и милостивого царя Николая Первого, который приговорил к смерти всего пятерых заговорщиков и сослал на каторгу всего сто двадцать шесть декабристов!
Булгарин отчаянно покраснел, он буквально кипел, казалось, его вот-вот хватит апоплексический удар; он не осмеливался прервать генерала, который, подобно актеру на сцене, декламировал свой монолог.
Давыдов продолжил:
– По примеру античных греков, мы все гоплиты[77]!
Присутствующие удивленно слушали – никто не знал этого ученого слова, все ожидали пояснений.
– Вам, конечно, неизвестно, кто такой «гоплит», – откашливаясь, сказал Давыдов, довольный произведенным эффектом. – А значит, вы все беотийцы, то есть профаны[78], – добавил он, смеясь собственной шутке. – Так вот, в Греции в давние времена все были гоплитами, то есть «воинами-гражданами»; таковыми являемся и мы: одновременно и носителями силы народа, и защитниками родины. Вы хотите быть по-настоящему русским, Булгарин? Тогда вы должны сражаться за русскую родину. Вы должны принять все, что есть в России: ее героев, ее трусов и ее предателей, ее прошлое, историю, одним словом, ее цивилизацию. В таком случае вы должны сказать, – улыбнулся Давыдов, – «мои предки – русы… мой первый князь – Рюрик!». В сущности, ваша Польша больше не существует! – холодно заключил Давыдов.
– Что вам сделала моя бедная Польша? Где ей место в ваших прекрасных речах? – грубо прервал его Булгарин.
Я в свою очередь выпил залпом большой стакан пунша и, порядком охмелев, присоединился к травле Булгарина, заявив:
– Я могу вам сказать, что нам сделала ваша отпетая Польша: прежде всего, я осуждаю царя Александра, да, да, – отчеканил я, – я осуждаю царя Александра, ответственного за восстановление Польши: «…восстановление Польши будет падением России», – писал Карамзин. И далее: «…униженная Швеция и уничтоженная Польша – вот великие права Екатерины на благодарность русского народа».
Я добавил:
– «Наши исконные враги будут окончательно истреблены. Delenda est Varsovia!»[79]
– Но это же чудовищно – то, что вы говорите. Как вы можете произносить столь ужасные слова?
– Хорошо, я расскажу вам одну историю, дабы доказать, что МЫ, русский народ, добры, незлобивы и великодушны: когда поляки подумали, что их убьют, они бросились к ногам фельдмаршала Кутузова, моля о жалости; тот благородно ответил: «Встаньте, помните, что вы русские». Разве это не восхитительно? В конечном счете это «спор славян между собою».
Голос из глубины комнаты воскликнул:
– Это верно, Саша. Для нас польское восстание – дело семейное. И нечего европейцам в него вмешиваться. Это славянская история. Будем стирать наше грязное белье сами!
Друзья попытались успокоить меня и вразумить, но напрасно; они быстро поняли, что мне понравилась эта роль стихотворца, воинственного и вызывающего: один против всех! С усмешкой на губах я продолжил; в состоянии опьянения не меньшего, чем у моего друга Давыдова, я хотел соперничать с ним и… во хмелю начал читать:
– Что восхитительней, живей
Войны, сражений и пожаров,
Кровавых и пустых полей,
Бивака, рыцарских ударов?
Жуковский постарался унять меня, но я не желал никого слушать!
Опасаясь, что Булгарин вмешается, я сел на своего любимого конька, заговорив об извечной ненависти между поляками и русскими.
– Это правда, генерал Давыдов прав, Польша не существует, это миф, плод воображения! Мы были спокойным и мирным народом. Однако, начиная с семнадцатого века, вы вместе с вашим союзником Литвой беспрестанно подстрекали нас и не давали покоя; и вот результат два века спустя… сказано последнее слово в споре!
– Булгарин, – бросил я, – не стоит дразнить русского медведя, он, конечно, в спячке, но умеет в нужный момент нанести удар когтями. Вы славянин?
– Не знаю, – робко пробормотал Булгарин.
«Профессор софистики» Давыдов измыслил забавное рассуждение:
– Что ж, я докажу тебе, мой «дражайший друг» Булгарин, что ты русский!
Все присутствующие затаили дыхание, и первым сам Булгарин.
– Русские – славяне.
Поляки – славяне.
Значит, поляки – русские!
Давыдов откровенно смухлевал, ибо нарочно подменил знак равенства в силлогизме. Но ему нравилось дразнить Булгарина!
– Итак, вы принадлежите к русской империи и являетесь русским! ЧТД, «что и требовалось доказать»! – весело воскликнул я.
Я хотел чокнуться с Булгариным, но он отказался. Слегка пошатываясь, я направился к нему; Булгарин боязливо отодвинулся вместе со стулом.