она подвергала каждую строжайшему допросу; в конце собеседования, если только можно так назвать подобный прием, она обожала задавать два своих любимых вопроса, которые совершенно сбивали девушек с толка, как самых опытных, так и самых уверенных в себе…
– Скажите, сударыня, какой ваш самый большой недостаток?
– Я слишком стараюсь быть безукоризненной, я ко всему отношусь чрезмерно внимательно и пока не закончу работу, продолжаю стараться… – говорили они.
– Нет, нет, – сухо прерывала их твоя бабушка, – я спрашиваю о настоящем недостатке, а не о ваших достоинствах, которые вы таким образом подчеркиваете…
Обычно соискательницы краснели и начинали заикаться, подыскивая ответ; и наконец, бабушка приберегала последний вопрос, самое большое лакомство, как ребенок, который прячет любимую конфету, чтобы насладиться ею в одиночку, укрывшись от вожделеющих взглядов…
– Скажите, сударыня, – спрашивала она, глядя им в глаза с самым вызывающим видом…
Она готовила свой театральный эффект, понизив голос, выделяя каждое слово, делая паузы, тщательно выговаривая каждый слог…
– Ска-жи-те-су-да-ры-ня, какой вопрос или вопросы вы хотели бы мне задать?
Это заставало всех врасплох, они могли выдавить только самые банальные и вежливые отговорки. Арина Родионовна скрыла, что была крепостной, она чувствовала свое превосходство и поэтому явилась на отбор; она оказалась последней и отвечала очень спокойно и уверенно на все расспросы. Выслушав последнее предложение бабушки, этот вопрос-гильотину, она взглянула на нее с неколебимой силой и легкой усмешкой в уголке губ, после чего сказала:
– Сударыня, не соизволите ли сказать мне: кто ходит на четырех ногах утром, на двух днем и на трех вечером?
– Браво! – воскликнула Мария Алексеевна.
Потом, обратившись к другим соискательницам, бабушка холодно, на грани вежливости заявила:
– Сударыни, я благодарю вас за то, что пришли…
Арина Родионовна задала твоей бабушке знаменитую загадку, которую чудовищный Сфинкс загадывал со своей скалы путешественникам, имевшим несчастье заблудиться. А поскольку ни один из них не знал ответа, он их пожирал. Единственный юный Эдип осмелился противостоять ему и решил загадку. Ответ был «человек»: четыре ноги утром, когда он младенец; две – в полдень, когда он взрослый; три вечером, считая палку, когда он старик. С досады сфинкс бросился в пропасть и погиб.
Так Арина Родионовна появилась в нашей семье.
Знаешь, Саша, меня пугает не смерть, а мысль о том, что я больше не могу строить планов; я не смогу больше произносить слово «завтра». Я бы с радостью осталась подольше, эта земля начала мне нравиться… Я знаю, что не проявляла к тебе достаточно интереса, и убеждена, что не завершила свою миссию. В чем она заключалась? Растить тебя, кормить, одевать, выучить – это я сделала. А чувства – это уже нечто иное, это роскошь! Из поколения в поколение друг другу словно передается невидимый свидетель; не знаю почему, но все так делают, будь то из религиозных соображений или инстинктивно во имя выживания человечества. Прокатился разок на карусели, а потом прощай! Это метафизическая проблема, такая же неразрешимая, как существование Бога!
У нас сейчас одна тысяча восемьсот тридцать шестой год, что станет с Россией через век или два? Будет ли она по-прежнему империей? Какое место займут в ней женщины? Я прекрасно знаю, что в этот торжественный момент я задаю себе бессмысленные и глупые вопросы; как добрая христианка, я должна бы беспокоиться о мире для моей души, а главное – о ее спасении… но это сильнее меня!
– Это весьма похвально с вашей стороны, матушка; у вас всегда был деятельный ум, интересующийся всем на свете; в этом я похож на вас…
– Что ж, сам видишь, Саша…
Надежда Осиповна часто так начинала свою речь, используя этот оборот, чтобы я внимательнее слушал.
– У нас есть по крайней мере хоть одно общее, – сказала она с грустной улыбкой. – Прежде чем уйти, мне бы хотелось сказать тебе нечто окончательное, доверить некий секрет; раскрыть рецепт жизни; мне бы хотелось произнести исторические слова, фразу, которую ты запомнишь навсегда. И однажды, позже, ты скажешь друзьям: «О да! помню, мать на смертном одре сказала мне: «……………», и я не могу это забыть».
Без сомнения, в этом прощании мать хотела сосредоточить всю ту материнскую любовь, которую так и не смогла мне дать!
– Это ужасно – понимать, что мы уже никогда не сумеем поговорить и уж тем более поспорить! Ты не сможешь больше высказывать мне свои упреки, так что пользуйся, пока я еще здесь!
– Матушка, на этот раз вы сама говорите циничные и жестокие вещи!
– Нет, я просто хотела преподать тебе урок. Ты мой сын, а не мой священник, я не должна тебе исповедаться, скорее уж я жду прощения; в любом случае мои советы и наставления для тебя бесполезны, ты продолжишь строить свою жизнь согласно собственному опыту.
Что я могу пожелать тебе, Саша? Тебя знают, любят и прославляют еще при жизни, это нечто необычайное; я надеюсь, что потомки тебя увековечат и время сохранит твои стихи; тебе еще нет и тридцати семи, ты молод, перед тобой вся жизнь. Посмотри на Державина, нашего короля поэтов, он писал и в свои семьдесят три, до самой смерти; твой друг Жуковский на шестнадцать лет старше тебя, и Карамзин, угасший лет десять назад, – все трое писали и публиковали до весьма преклонного возраста. Музы склонились над твоей колыбелью, будущее принадлежит тебе, Саша; ты будешь бессмертен, мой сын, – пылко проговорила мать.
– Спасибо, спасибо, матушка, верно, это была бы прекрасная мечта; каждый из нас стремится оставить различимый след своего пребывания на земле, пусть и совсем ничтожный; если человек не слишком честолюбив, то довольствуется тем, что делает детей!
– Радуйся, Саша, ты преуспел и там, и там, – сказала она с улыбкой. – Давай-ка я сменю тему: в середине января я узнала, что тебе наконец-то удалось получить разрешение на создание твоего собственного журнала «Современник»; это прекрасно, я, кстати, раздобыла один экземпляр, он великолепен, но тебе не кажется, что ты обращаешься исключительно к интеллигенции; многие статьи очень серьезны, а некоторые скучны, говоря по правде!
– Верно, это журнал для элит.
– Хорошо сказано, Саша!
– Мне кажется, что наше общество погрязло в вульгарности. На нас возложена миссия не только культурная, но и этическая; я сказал «этическая», а не «моральная»! Я окружил себя такими светилами, как Жуковский, Вяземский и Соллогуб, не говоря о прочих; к тому же мы пригласили и новое дарование: Николая Гоголя, ему двадцать семь лет. Каждая эпоха нуждается в мужественных литераторах, подобных нам, чтобы принять вызов. Не следует бояться отринуть привычки и встряхнуть традиции.
Посмотрите на Виктора Гюго, шесть лет назад в «Комеди Франсез» он не побоялся представить свою новую пьесу «Эрнани», вызвавшую потасовку в зале. Как вы знаете, матушка, сами зрители реально дрались, защищая новую идею: Виктор Гюго только что создал «романтическую драму»; он сметал и разносил основы французской классической трагедии, которая царила на сцене на протяжении как минимум двух веков! Знакомые французы рассказывали: это было нечто невиданное, все сторонники Виктора Гюго явились одетые в красные жилеты в качестве вызова, и первым из них был его неразлучный друг Теофиль Готье; к тому же они все отпустили волосы. В начале пьесы в зале стоял жуткий шум, который завершился овацией, Виктор Гюго добился триумфа!
Видите, не надо бояться новшеств… Эти друзья тоже составляли нечто вроде интеллектуальной аристократии, желавшей потрясти условные каноны.
– Если я верно поняла, теперь у меня «романтический» сын!
– Да, но в духе Байрона и Гюго, а не Мюссе и Виньи; в любую эпоху интеллектуалы-идеалисты, опережающие свое время, становятся мишенью; другой пример, тоже во Франции, в шестнадцатом веке: семь поэтов объединяются вокруг Ронсара, ставшего их вожаком, и дю Белле; они сплотились, чтобы создать Плеяду; какова была их цель? Революционизировать французскую поэзию! Видите, матушка, я веду себя весьма классическим образом!
– Красивая игра слов, – весело отозвалась мать. – Но будь осторожен с политическими публикациями, иначе ты рискуешь вернуться в Одессу!
– Я очень осмотрителен, матушка.
– Надеюсь, ты прервал все сношения со своими бывшими друзьями декабристами, иначе случится катастрофа, Саша, тебя ждет Сибирь.
– Дружба – не та ценность, которой можно пренебречь, я беру на себя ответственность.
– Конечно, ты человек смелый и верный, это хорошо, но не будь безрассудным, это может стоить жизни и тебе, и твоему семейству!
– Я последую вашим советам, матушка. Кстати, когда император призвал меня после моего возвращения из Михайловского, я осмелился сказать ему, что всегда буду верен своим друзьям. Он спросил: «А если бы ты был тогда в Санкт-Петербурге, ты бы принял участие в заговоре?»
– И что ты ответил?
– «Разумеется, Ваше Величество».
– О Господи, ты с ума сошел, Саша, он же мог приговорить тебя к каторге или к смерти.
– Император оценил мою смелость, и мы заговорили на другие темы.
– Ты по своему обыкновению бравируешь, Саша, но я как мать тебя снова умоляю: поступай взвешенно, не делай глупостей, у тебя жена и дети, ты должен думать о них, ты уже не тот мотылек, какого я знала когда-то, во всяком случае, я на это надеюсь. В конце концов, берегись завистников. Я уверена, что создание твоего журнала породит и интриганов, и могущественных соперников!
– Совершенно справедливо, матушка, вы угадали. По-прежнему остается этот зловредный Булгарин, который постоянно разносит в пух и прах мои произведения в своей газете… Как вы себя чувствуете, матушка?
– Слабость, но ничего. Я хотела попросить тебя привести священника Ивана Ивановича, чтобы он меня исповедовал.
– Если вы того желаете, матушка.
– Скажи, Саша, ты ведь веришь в Бога?
– Мне хочется процитировать слова Вольтера о божественном творении: «