ндательное письмо, адресованное его будущему начальнику, генералу Инзову, в котором выступал как пламенный защитник Александра; он находил ему оправдание в проказах юности, вплоть до заверений, что тот твердо встал на путь искупления. Он даже выдал ему карманные деньги на путешествие!
Адмирал Нессельроде пребывал в задумчивости и смятении чувств; он хорошо помнил пылкого поэта, когда его анархические и подрывные писания уже были замечены. Нессельроде в смущении сомневался, что ответить, ведь он знал другого Александра; он постарался выйти из положения, прибегнув к оправдывающей того шутке:
– Пушкин очень умен, государь, никто не может представить себе женатого революционера с кучей детей, который каждый вечер мирно возвращается домой к семье и в тапочках уютно устраивается у камелька!
Но тут Нессельроде опомнился. Не следовало противоречить царю; на сегодняшний день это был уже не тот Пушкин: агнец нацепил на себя волчью шкуру. Придется принимать решение. Адмирал больше не мог позволить себе ни малейшей сентиментальщины. Настоящие или вымышленные доказательства, представленные государю Бенкендорфом, свидетельствовали о том, что Александр стал очень опасен для государства, и генерал с сожалением пришел к выводу, что поэт должен исчезнуть.
Будучи оппортунистом, адмирал Нессельроде в корне сменил свою позицию:
– Я лишь могу присоединиться к мнению генерала Бенкендорфа. И действительно, речь уже идет не о безобидном памфлете или подстрекательском стишке. Этого требуют государственные интересы, – произнес он серьезным, торжественным тоном.
Нессельроде был другом царя, или же, по крайней мере, так делал вид сам Николай… у царя друзей не бывает. Человек крайне тщеславный, он, дабы облегчить тяжкую ношу венценосца, предложил… создать должность первого министра, на которую и метил. И сейчас наступил идеальный момент, чтобы доказать свою полезность.
– Черт побери! – сказал император.
Это были его любимые словечки, когда он хотел выразить глубокое удивление.
– Государь, нам предоставляется уникальная историческая возможность со всею элегантностью устранить главного оппозиционера империи, – продолжил Бенкендорф.
– Вы меня крайне заинтриговали!
– Так вот, ваше величество, у нас имеется шанс окончательно рассеять сатанинскую тень Пушкина, нависшую над империей.
– Вы же несерьезно, Бенкендорф, – сказал царь, едва сдерживая смех.
– Отнюдь, ваше величество.
– Бенкендорф, вы принимаете себя за Шекспира?
– Нет, государь, такова чистая правда. У меня было предчувствие, но, после того, как я глубоко изучил его «Историю Пугачева», оно переросло в уверенность.
Бенкендорф бесстыдно лгал. Он всего несколько минут назад получил отчет Булгарина.
– Могу вас заверить, государь, что его произведение вредоносно и пагубно для читателей в России.
– Объяснитесь, Бенкендорф!
– Вы сами, государь, предписали Пушкину сменить название книги на «Историю Пугачевского бунта». А значит, вы также пришли к мысли, что она может быть вредоносной.
– Разумеется, – ответил царь.
– Я прочел ее очень внимательно, как вы меня и просили, и отметил, что существует реальное духовное единомыслие казака Емельяна Пугачева и Пушкина.
– Выражайтесь яснее, Бенкендорф.
– Так вот, государь, разве не любопытно, что среди десятков, а то и сотен известных деятелей нашей России Пушкин выбрал именно жалкого казака, дезертировавшего из нашей армии? Главаря кровожадных бандитов, существо жестокое, лишенное чувств, которому удалось сподвигнуть миллион человек на бунт против нашей империи и создать армию из ста тысяч прекрасно организованных солдат?
– Кому это знать лучше, чем мне, – сказал царь.
Бенкендорф продолжил:
– Будто бы случайно он посвящает Пугачеву два произведения: этот «Пугачевский бунт» и другое, «Капитанскую дочку», в котором представляет его настоящим героем. Пушкину удалось вырвать у вас разрешение на свое путешествие. Очарованный этим бандитом, он отправляется по историческим местам, в Казань, где тот и совершал свои подвиги, а потом в Верду, воображаемую столицу пугачевской империи. В своем повествовании он смеет называть этого бандита «его честь»… Но это еще не все, государь…
Бенкендорф хотел собрать воедино все доказательства, компрометирующие Александра. Он продолжил:
– Прибыв туда, он подкупал рублями всех встреченных мужиков, чтобы услышать подробности об этом бредовом Пугачеве, который к тому же выдавал себя за воплощение царя Петра Третьего!
– Невероятно! Невероятно! Я никогда и представить себе такого не мог.
– И это тоже еще не все, тоже не все, государь, – повторил Бенкендорф. – Вы же читали, как и я… В его романе императрица Екатерина выставлена в смешном свете; создается впечатление, что ее непрочную власть может поколебать любое восстание; вся книга – это практически инструкция, как устроить революцию! И наконец, этого преступника, этого мужлана, этого грабителя, этого вандала Пушкин описывает как освободителя.
Бенкендорф ударился в патетику:
– Поверьте, ваше величество, на самом деле Пушкин – сеятель мятежа.
– Бенкендорф, а вам не кажется, что вы слегка переоцениваете Пушкина, а личная неприязнь подталкивает вас его демонизировать?
– Нет, нет, ваше величество, в этом-то и заключается его искусство сокрытия. Пушкин очень хитер. Не имея возможности действовать с открытым забралом, он маскирует свое бунтарство литературными творениями. Его вроде бы безобидные произведения скрывают подрывную мысль; если проявить излишнюю податливость, то яд проникает внутрь и начинает распространяться в умах. Добрый народ, покоренный литературной формой, не видит и не догадывается о мятежной сути его стихов. Только послушайте, государь, что он осмелился написать, разве это не касается лично вас и не тревожит?
Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с вервием на вые
К убийце гнусному явись.
Бенкендорф отличался особой порочностью: вместо того, чтобы прочесть царю написанную Александром окончательную версию, измененную и смягченную, а именно:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей, —
он прочел самую первую, весьма агрессивную, которую в свое время поэт написал против Николая Первого.
Бенкендорф снова заговорил:
– Разве это не прямой призыв к убийству, к бунту, к революции?
Не переводя дыхания, он продолжил:
– У меня есть еще одна новость, государь, – медленно произнес генерал, подготавливая театральный эффект.
Он сделал глубокий вдох и бросился в пустоту:
– Государь, я могу окончательно избавиться от Пушкина!
Царь приоткрыл рот от изумления, потом спохватился:
– Но, Бенкендорф, мы не можем устранить как по мановению волшебной палочки величайшего поэта России!
– Отнюдь, ваше величество, это возможно и даже очень просто. Пушкин в нарушение вашего указа собрался завтра драться на дуэли с Жоржем Дантесом!
– Невероятно! Невероятно! – раз за разом твердил император. – Как вы узнали об этом?
Изображая скромность, Бенкендорф сдержанно ответил:
– Я просто делаю свою работу, государь.
У императора дух занялся, однако он повел себя отрешенно и как бы безразлично; складывалось впечатление, что он не уделял особого внимания словам своих собеседников; в глубине души он радовался этой дуэли, которую сам же и запретил. Прекрасная возможность осуществить свою мечту: установить длительную и тесную связь с несравненной вдовой Натальей, как то делал на протяжении тринадцати лет его брат Александр со своей любовницей Марией Нарышкиной. Оставалось только не противиться усердию его советников. Если удача окажется на его стороне, дело предстанет несчастным случаем, ударом судьбы!
Царь сделал вид, что прощает Александра, и сказал:
– Александр Пушкин, безусловно, чувствует угрызения совести.
– Угрызения? – хором вопросили Бенкендорф и Нессельроде.
– Да, без сомнения. Я думаю, что его друзья-декабристы, а также те, кто разделяет их идеи, ставят ему в вину то, что он переметнулся на другую сторону и теперь живет под моим покровительством; полагаю также, – продолжил царь, – что он всегда будет сожалеть о своем неучастии в попытке государственного переворота: у него такое ощущение, будто он предал друзей.
Императора обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, для него станет облегчением исчезновение опасного оппозиционера, чья невидимая мысль проникала в русскую душу и вносила в нее смуту. С другой стороны, он будет безутешен, потеряв своего поэта. Эта ситуация не могла ему не напомнить, при прочих равных условиях, ту, в которой оказался Нерон, когда приказал своему другу и наставнику философу Сенеке покончить с собой. Решительно, интриги не приносили удачи поэтам… Сенека скомпрометировал себя участием в заговоре Пизона против императора, а что до Александра, то он присоединился к заговору декабристов против Николая Первого.
Нессельроде глянул на Бенкендорфа, и они обменялись понимающими улыбками. Несмотря на ораторскую осмотрительность и словесные ухищрения царя, оба прекрасно поняли, что он мечтал лишь об одном: об окончательном исчезновении Александра, а значит, о том, чтобы дуэль состоялась.
На этот раз Бенкендорф твердо намеревался не упустить случай. Слишком часто Александр от него ускользал. Генерал был уверен, что поэт играл главную роль в заговоре декабристов. По всем признакам Александр был замешан, но Бенкендорфу так и не удалось поймать его с поличным; всякий раз, когда, как ему казалось, все улики были налицо, Александр предъявлял железное алиби. Друг и коллега Бенкендорфа генерал Милорадович, которому в свое время было поручено дознание и обыск в квартире поэта, тоже потерпел неудачу… по той простой причине, что Пушкину хватило осторожности сжечь все бумаги до прихода полиции; была даже предпринята попытка дать взятку его слуге Никите Козлову, но тот, неподкупный, остался нем как рыба. Забавная история: когда генерал Милорадович лично допросил Александра и удивился, что ничего не нашел, тот насмешливо на него посмотрел и сказал: