Вы лжете себе самому. Может, эта комедия обманывает вас первого?
Вы усеиваете свою жизнь опустошенными женскими душами. Для вас они в прямом смысле лишь эксперименты, вы наслаждаетесь их переживаниями, чтобы удовлетворить ваш примитивный и, осмелюсь сказать, животный эгоизм…
На самом деле вы меня желали, но никогда не любили! Такова вторая истина.
У нас было очень мало общего, за исключением разделенной страсти к французской культуре. Мы оба принадлежали к аристократии; я – к недавней, вы – к намного более старинной и почитаемой. Мы вращались в одном кругу, но материальное положение наших семей было в удручающем состоянии. Каждый придумал свою историю: моя разорившаяся мать заверяла, что ожидает огромного наследства, а вы нагло расписывали несуществующие доходы от ваших земель и изобретали мифическое число крепостных!
Первой чувствительной проблемой стала разница в возрасте: вам был тридцать один год, а мне восемнадцать; нас уже разделяли тринадцать лет… я была девчонкой, а вы пожившим мужчиной.
Это несоответствие с самого начала вызвало глубокое расхождение и в наших вкусах, и в развлечениях; моя любовь к балам погружала вас в откровенное смятение! Эта склонность поддерживала мой выбор не Быть, а Казаться. Она моя неотъемлемая часть и, следует признать, до сих при мне.
Вторая проблема: вы гений, а я лишь тень в полдень. Конечно, хорошо воспитанная, но получившая только лоскутное образование. Мы жили во взаимном безразличии, как два соседа по дому; никогда мы не были единой парой… Будем реалистами, Александр, мы – два сосуществующих, но не соприкасающихся мира, за исключением, разумеется, моментов, когда вы запускаете свой эротический фейерверк. Мы с грехом пополам выживаем.
Таков без сомнения жребий большинства замужних дам из моего окружения; они играют свою роль счастливых женщин, делая вид, что удовлетворены своей судьбой, но со мной все обстоит иначе.
Мы с вами будто стоим на двух разных берегах; они с каждым днем незаметно отдаляются друг от друга, а мы только беспомощно смотрим друг на друга. Я устала от этой жизни, пронизанной лицемерием; мне стыдно за мое ежедневное малодушие, ведь я в курсе ваших любовных похождений.
Мы оба несем груз судьбы, которую не выбирали; словно нас обоих вместе бросили в море, где мы и барахтаемся год за годом. Будь я циничной или объективной… я бы сказала, что мы придумали себе своеобразную любовь, подобно натуралистам, пытающимся описать неизвестную породу. Мы совершили грех гордыни, желая быть счастливыми во что бы то ни стало.
Конечно, и я далеко не безупречна; я вынуждена сожалеть о своем поведении. Вы часто бранили меня за стремление покрасоваться, за разорительные траты и капризы. Следуя за Вольтером, вашим любимым автором, я как-то раз ответила вам:
J’aime le luxe et même la mollesse,
Tous les plaisirs, les arts de toute espèce.
La propreté, le goût, les ornements.
Tout honnête homme a de tels sentiments[97].
Я так гордилась тем, что сумела дать вам достойный отпор; но вы, великий писатель, даже не поняли, что я пошутила. И с самым серьезным видом, чтобы возразить мне, не нашли ничего лучше, как прочесть мораль, процитировав унылого и сурового Жан-Жака Руссо:
«Роскошь питает сто человек в городах и губит из-за этого сто тысяч в деревнях!»
Это верно, меня пьянит чтение «Moniteur des Dames», одного из самых известных французских журналов моды. Из каждого номера я заказываю внушительное количество очень дорогих платьев, которые вас разоряют. Я также нашла французских парикмахершу и модистку, совсем недавно эмигрировавших, которые по моему заказу воплощают представленные им гравюры из журнала; эти бумажные фигурки и есть мои настоящие романтические героини. Я хочу жить как они, а не через посредство кого-то другого; я хочу вкусить это запретное, воображаемое счастье. Я мечтаю быть независимой, пережить невозможную любовь. Я завидую вашему мужскому существованию, вашей самостоятельности; ваша беспечность, легкость, умение обольщать, то, как вы играете с жизнью, – все это производит на меня самое сильное впечатление.
По-вашему, я существо неглубокое, как та бальная атмосфера, которую вы ненавидите; не хотелось бы вас распалять, но признайте, что вы не оставили мне выбора. Как же вы не осознали, что сами принудили меня замкнуться в этом покорном, упорядоченном, ранжированном мирке? Не забывайте, Александр, что я стала вашей женой по совместной воле моей матери и вашей собственной; вы двое, не спрашивая моего согласия, взяли на себя смелость определить мою судьбу.
Без тени сомнения я со своей стороны могу утверждать, что стала замечательной русской супругой, следующей предписаниям кодекса нашего общества, поскольку, выйдя за вас в 1831 году, я каждый год дарила вам по ребенку! Марию в 1832-м, Александра в 1833-м, Григория в 1835-м и Наталью в 1836-м. Год 1834-й был отмечен трагедией: у меня случился выкидыш. Я чувствовала себя очень виноватой. Не было ли причиной того прискорбного происшествия мое увлечение балами? Должна признаться, что не прислушалась к вашим благоразумным советам. Может, это была кара божья за мой грех? Я иногда задавалась вопросом, являлся ли сам факт, что я принесла вам детей, плодом моего супружеского долга, привычки или усталости. Каждое рождение было чем-то вроде моего нового… поэтического шедевра! Способом соперничать с вами.
Как все мужчины, вы полагаете, что только вы наделены способностью творить. Какое заблуждение, мой дорогой Александр, ваши поэмы и романы – всего лишь банальные действия! Вы путаете Действие и Творение. Я часто с недоумением думала о той горячке, том пыле, той страсти, которыми одурманиваются мужчины, вкладывая себя в Действие.
Мне кажется, что, чувствуя себя неспособными производить детей, вы компенсируете это работой, в которой и ищете укрытия. Таков ваш способ произвести что-либо на свет. Видите ли, Александр, в этом и заключается принципиальная разница между мужчиной и женщиной. Шутки ради можно сказать, что именно поэтому мы совершенны…
Я хотела бы задать вам еще один вопрос, Александр: от чего вы убегаете? Вы живете лишь для себя: окружающие люди для вас не более чем фантомы, они имеют право на существование лишь в той мере, в какой участвуют в придуманном вами спектакле жизни.
Мой дорогой муж, вы и не подозревали, что рядом с вами, в вашей собственной постели, была жизнь, которая ждала вас, солнце, которое только и стремилось к тому, чтобы озарить ваше существование. Я всего лишь обещание расцвета, нетерпеливо ждущее момента распустить свои лепестки; вы скажете, что это самонадеянно, но я в себя верю.
Я стараюсь скрывать эту ревность, которая снедает меня подобно загадочной болезни. Я ищу способа отплатить за все ваши похождения, и те, которые я только воображаю, и те, доказательства которых у меня имеются, поскольку ваш цинизм доходит до того, что вы сами рассказываете мне о своих любовных подвигах! Я превратилась в жадную исследовательницу, ищущую прорехи в вашей броне. В нашем обществе женщины уязвимы, но я сражаюсь подручным оружием, пусть и не самым благородным, я хочу отомстить.
В ваших доспехах есть уязвимое место: ваши политические убеждения, этим я и пользуюсь. Вы часто противоречите сами себе; что стало с тем рыцарем без страха и упрека, пылким защитником свободы, который осмелился написать «Оду на Свободу»:
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
Куда делся молодой поэт, воспевающий независимость народов, который, подобно своему кумиру Байрону, тоже стремился освободить греков от турецкого ига? Некоторые задаются вопросом, насколько вы искренни в своих порывах; им хотелось бы знать, не довольствуетесь ли вы лишь тем, что пишете и витийствуете! «La foi qui n’agit pas, est-ce une foi sincère?»[98]– говорил Жан Расин. Где молодой поэт-революционер, который противостоял императору, тот, кто бросал вызов сильным мира сего? Отныне, Александр, вы ничем не отличаетесь от угодливых придворных, которых презираете. Вы беспрестанно обращаетесь к царю с просьбами о поддержке, и тот охотно ее вам оказывает; каждая ссуда, каждая полученная подачка – это еще одно звено тех цепей, которые вас сковывают. Несмотря ни на что, вы приняли чин камер-юнкера, который сами же считали смехотворным, а теперь жалуетесь, что в этом мундире похожи на шута! Но никогда не забывайте, что именно благодаря мне, благодаря вмешательству императора вы этот чин получили… Он так поступил исключительно, чтобы доставить мне удовольствие; без этого звания вы никогда не смогли бы появиться при дворе. Вместо вашего высокомерия и неблагодарности я ждала хоть немного нежности и признательности.
Конечно, я жестока, Александр, следует все же признать, что вам хватило мужества отказать императору и не внести изменения в вашу историю Годунова. Я гордилась этим неповиновением (я не осмеливаюсь сказать «мятежом»)… Ибо следует и впрямь обладать и дерзостью, и отвагой, и, я бы даже сказала, безрассудством, чтобы противостоять нашему царю. Декабристы до сих пор неустанно размышляют над этим в Сибири…
Александр, мне хотелось бы задать вам немного бесцеремонный вопрос: встречали ли вы уже женщину вашей жизни? Возможно, вы явились слишком поздно или же – и это более реалистичное предположение – она удо