влетворилась короткой интрижкой, за время которой осознала, что не хочет закончить свои дни рядом с вами. Она тоже заметила, что ваше поэтическое творчество служит лишь предлогом для вашего ненасытного обжорства! Умножение ваших прихотей имеет единственную цель – питать и подхлестывать эту ненасытность. Вы перепархивали от одной женщины к другой, в своем нетерпеливом поиске наслаждения вы не дали себе времени понять меня.
Я была безмятежным спокойным берегом рядом с вами; никакого землетрясения не предвиделось. Вы каждый вечер находили меня дома: жизнь, сходная со всеми дворянскими буржуазными семьями Москвы или Санкт-Петербурга; жизнь размеренная и приукрашенная нашими выходами в театр или на концерт; жизнь очень классическая и очень банальная, но которая для меня оставалась единственным пространством свободы. Во мне дремало идеальное существо; Жорж Дантес пробудил его и усилил; я знаю, что эта новость подействует на вас, как взрыв бомбы! Александр, вот чего я не понимаю: как вы, существо, сотканное из самых чувствительных струн, способное выразить все внутренние переливы женской души, как я уже говорила, в вашем знаменитом монологе Татьяны в «Евгении Онегине», оказались неспособны почувствовать меня, меня, ежедневно присутствующую в вашей жизни. Я была красивым растением рядом с вами, я бы даже сказала, произрастающим рядом с вами! Сейчас, когда я раздумываю над обретением независимости, вы беситесь от ревности, но, боюсь, уже слишком поздно, если только не произойдет чудо. Пусть во мне нет к вам любви, но и ненависти к вам нет совершенно, как сказала бы Химена дону Родриго!
И это третья истина.
Если я, благодаря абсолютной случайности, выбрала мужчину, которого, как мне кажется, полюбила и который так же любит меня, то не потому, что я одна из каких-нибудь Аграфен Закревских, которые ищут любовных похождений, чтобы побороть унылость своей повседневности.
Саша, вы сочинили, выдумали свою жизнь, вы наверняка счастливы в своем поэтическом мире и в своих литературных фантазиях. Меня вы оставили в скобках; мне позволено лететь на собственных крыльях, только когда я отправляюсь на бал. Я не могу просить вас быть тем, кем мне хотелось бы, чтобы вы были! Без сомнения, я тоже не была той, кого вы желали; вам было бы предпочтительней иметь рядом существо подобное Долли Фикельмон. А я была всего лишь красива, но нельзя иметь все разом!
Саша, вы не знаете, что женщина, взрываясь, становится жестока, куда более жестока, чем мужчина. Лишенная многих радостей, она накопила в себе столько печали, скрыла столько слез, столько ждала нежного взгляда, успокоительного слова, хоть единой ласки. Однажды ночью я нуждалась в вашем присутствии, я ждала, что вы тихонько поскребетесь в мою дверь, я так молила об этой минуте понимания, томилась по вспышке радости в ваших глазах, искала соучастия; я так часто тосковала по дружеской руке, в ночном одиночестве молясь, чтобы хоть одна, пусть самая скромная мечта наконец сбылась.
Я та женщина, пережившая взрыв, я тот бурный поток, пьяный от жизни, с сияющим в разуме солнцем, огнем в сердце и яростью в душе!
Способны ли вы перемениться, стать или, вернее, снова стать тем, кого я знала в канун нашей свадьбы, тем, за кого я вышла замуж, таким, как я надеялась?
Вы не пришли, вы ничего не увидели, вы меня потеряли…
В тот самый момент, когда наша чета распалась, я ощутила сосущую пустоту. Именно тогда возник Жорж Дантес; я позволила ему войти в мою жизнь. Зачем скрывать правду? Даже если я сделаю вас несчастным, теперь я знаю, что такое любовь; я встретила мужчину, который заполняет мои ночи, занимает мои дни, поглощает мои мысли, постоянно является в мечтах…
Отныне я обрела цельность во всех отношениях – чувственном, интеллектуальном, моральном. Эта платоническая любовь удовлетворяет меня не меньше, чем физическая связь. Я мыслю свою жизнь в превосходных степенях, время принадлежит мне.
Мир обрел для меня легкость, предметы вокруг не испытывают силы тяжести, мои заботы испарились, я проникла в ирреальную вселенную, которая называется Счастьем.
С вами, Александр, я не счастлива и не несчастна, зато меня постоянно преследует привкус чего-то незавершенного. Я знала, что нечто непредвиденное ворвется в мое тихое приземленное существование. У меня было смутное предчувствие.
Я не выбирала Дантеса, это было взаимное избрание.
Моя жизнь больше мне не принадлежит – судьба вырвана у меня из рук, – я предвижу иную жизнь, возможности которой я не исчерпала. Меня снова охватила давняя страсть и мания отождествлять себя с моими героинями, отныне я принцесса Клевская, и я отказываюсь уступать Жоржу Дантесу, он же герцог Немурский; принц Клевский, он же Александр, отличается той же подозрительностью. Я тоже по-своему добродетельна. Доведу ли я своего супруга до смерти от ревности?
Вы должны знать: когда мысль женщины начинает бить ключом, вспенивается, становится рекой, потом бурным потоком, когда она выходит из берегов, обрушивается и сносит все на своем пути, тогда мужчины более не существуют, они сметены, как соломинки! Я чувствую, как в глубине моей души поднимается слепая сила, и, несмотря на все давление общества, на все запреты, я более не желаю мириться с той жизнью, которую вы мне навязываете! Меня охватило опьянение свободой и, как Цезарь, я хочу перейти свой Рубикон!
Я вас сердечно целую.
34. Последнее путешествие
В среду 27 января 1837 года в семь часов утра Александр Сергеевич Пушкин, кумир России, встал в прекрасном расположении духа и напевал, расхаживая по дому. Почему именно в тот день он не надел кольцо, которое считал своим талисманом? Он же всегда носил его.
Кольцо было из золота, с восьмиугольным сердоликом; на нем была выгравирована загадочная надпись на древнееврейском: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенно его имя». Эту печатку подарила поэту графиня Воронцова, когда они вынуждены были расстаться. У графини осталось такое же кольцо, которым она запечатывала на красном воске свои письма Пушкину.
Вопреки обыкновению Александр весьма умеренно позавтракал, заявив, что он и так прекрасно себя чувствует. Он мурлыкал старинную песенку, которую когда-то часто напевала его любимая няня Арина Родионовна.
Позвал своего верного Никиту, чтобы спросить совета: он хотел выбрать самый красивый редингот из своего гардероба; надел прекрасную рубашку из китайского шелка, которую я подарила ему на тридцать седьмой день рождения; с распахнутым воротом, она открывала его чисто мужскую волосатую грудь. Повязал свой вечный кашемировый белый шарф, который друг привез ему из Монголии; будучи фетишистом, он никогда с ним не расставался. Он любил завязывать его совершенно особенным образом, в некой «небрежно-тщательной» манере, что придавало ему романтический вид наподобие Байрона, его любимого поэта. В последний раз глянул на себя в зеркало, удовлетворенно себе подмигнул, бросил взгляд на сверкающие сапоги, которые подготовил Никита, попрыскал на себя лавандовой водой, своими любимыми духами, которые специально выписывал из Афганистана, и затем покинул дом.
Он, кто никогда особо не прихорашивался, выходя в город, сегодня преобразился – вырядился, как если бы отправлялся на официальную церемонию. Перед каким-либо важным событием на него всегда нападала неодолимая потребность все раскладывать по местам, лишь бы избавиться от нервной трясучки: он конвульсивно переставлял и протирал каждый предмет, чтобы через несколько мгновений вернуть его на прежнее место. Я назвала эту забавную фобию «манией уборки»; она овладевала им каждый год, обычно ближе к Пасхе.
Погода стояла чудесная, было где-то около минус пятнадцати градусов холода, что нормально для этого времени года. На улице дети, наверняка придумавшие для родителей убедительные доводы, чтобы прогулять школу, кидались снежками. Съежившиеся старенькие бабушки в своих допотопных черных платках, отделанных лентами, втягивали головы в плечи, оберегаясь от снежных вихрей. Данзас, его друг со времен Царскосельского лицея, подъехал на специально нанятых санях. Александр выбрал своего однокашника наудачу, дружески выкрутив тому руки, чтобы сделать своим секундантом… Другие ссылались на вымышленные обязательства, чтобы уйти в кусты. Александр был очень удивлен этим преждевременным появлением, так как они договорились встретиться перед пользующейся большой популярностью кондитерской Вольфа. Капризные порывы ветра хлестали обоих пассажиров, кутавшихся в свои шубы. Ехать им было довольно далеко. У Александра хватило времени перебрать в памяти месяцы и дни. Перед его мысленным взором проходили события, которые, внезапно соединившись, выстроились в единую цепочку. Теперь они мельтешили в его памяти, оспаривая друг у друга главное место; они смешивались, пересекались, перепутывались, слагаясь в дьявольский хоровод.
4 ноября 1836 года
В Санкт-Петербурге царь основал городскую почту; данная инновация была не так уж безобидна. Во главе ее был поставлен вышеупомянутый Булгаков, чьей миссией было систематически вскрывать корреспонденцию лиц, вызывающих обеспокоенность империи; в этом качестве Александр Пушкин был крайне читаемым автором!
Это была историческая дата в жизни Пушкина, раз и навсегда перевернувшая его жизнь. Он привык ежедневно получать обильную корреспонденцию.
Он ежедневно раскладывал все полученное на пять стопок: первая содержала письма поклонниц, вторая – поклонников, третья отводилась для хозяйственных или финансовых бумаг, четвертую составляли анонимные послания и, наконец, пятую он читал с наслаждением: критика и оскорбления!
Четвертое ноября 1836 года стало особенным днем. Среди многочисленных полученных конвертов один привлек его внимание: очень дорогая бумага бросалась в глаза; наверняка официальное приглашение от какой-то аристократической семьи; очевидно, ему предлагалось почтить своим присутствием бал или прием. Александр взял великолепный серебряный нож для бумаг, прощальный подарок, который не без юмора преподнесла ему одна из старых любовниц, княгиня. На рукоятке предлагалось полюбоваться сердцем, пронзенным стрелой – символика наивная, но трогательная и искреняя. Александр очень осторожно вскрыл конверт, внутри лежали два листка; кто бы мог предположить, что они приведут к трагедии! Первый оказался анонимным письмом, очередным, но на редкость коварным, поскольку ясно давало понять, что покровительством царя, как и выдаваемыми денежными пособиями, он был обязан особым отношениям между императором и мной.