Начнем с того, что на рассвете перед дуэлью Ленский и его секундант Зарецкий теряют терпение из-за опоздания Онегина:
Опершись на плотину,
Ленский Давно нетерпеливо ждал; (…)
Идет Онегин с извиненьем.
«Но где же, – молвил с изумленьем
Зарецкий, – где ваш секундант?»
В действительности 27 января виконт д’Аршиак, секундант Дантеса, взбешен и раздражен тем, что Александр еще не указал своего секунданта. Он задает тот же вопрос: «Где ваш секундант?» Александр бесцеремонно и вызывающе отвечает: «Он [Дантес] может, если ему угодно, выбрать мне секунданта, я заранее его принимаю, будь то хотя бы его выездной лакей».
Затем Александр, как послушный актер, готовится воспроизвести ту же трагическую сцену: ясно слышится звук пули, входящий в барабан в момент, когда взводится пистолет.
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется…
Александр не сводит глаз с Жоржа; в его взгляде ясно читается жажда убийства; он сотрет противника с лица земли и уничтожит все унижения, которые ему пришлось пережить. Его честь будет восстановлена, месть утолена.
Наконец, Онегин и Ленский готовятся стрелять, целятся. Александр первым двигается большими шагами вперед, к черте, обозначающий барьер. Его пистолет, как кажется, стал вдвое тяжелее.
Что происходит в голове у Александра в тот момент, когда некий человек наводит на него пистолет, тщательно целится, готовый спустить курок? Может ли он выбрать среди мыслей и образов, теснящихся в его сознании, что-нибудь одно? Подвести итог своей жизни? Это смешно; но в эту секунду ему хочется непременно подумать о чем-то главном, проникнуться нетленным видением: я, наши дети, его мать. Он желал бы произнести последнюю молитву, но, увы, все смешивается, переплетается, полная неразбериха!
Их ненависть очень разная: у Александра она телесная, животная, а у Дантеса – искусственная, но продиктованная в том числе сыновьим долгом; это даже не ревность, вызванная любовью или страстью! Александр неожиданно сталкивается с ситуацией, которая более ему не подвластна, и со смертью, которой он в действительности никогда не желал.
Александра покинула его безмятежность; он знает, что Дантес может выстрелить прежде него; он сначала направляет оружие в землю, как учил его преподаватель стрельбы, потом очень медленно поднимает пистолет на уровень глаз, прищуривает левый, свой ведущий глаз. Он целится в Жоржа Дантеса, ищет ориентир на своей мишени, по счастливой случайности замечает медную пуговицу… решительно, пуговицы играют особую роль в жизни Александра, начиная с той первой, потерянной… причем потерянной в постели моей сестры Александры!
Но он отвлекается, сейчас не время; у него неожиданно мелькает забавная мысль… «Куда мне следует целить в первую очередь – в голову или в сердце? В голову, которая околдовала Наталью, или в сердце, которое бьется ради нее?» Сердце Дантеса вызывающе отчетливо предстает на линии огня; достаточно едва уловимо надавить на курок, и его кошмар рассеется навсегда. Александр чувствует ледяной холод металла гашетки, которая уже поднялась в верхнюю точку своей параболы, достаточно ее чуть коснуться; он испытывает мощное ликование, едва заметно оттягивая момент выстрела; он даже позволяет себе сознательно изменить прицел своего пистолета!
Все звуки отдаляются, кроме беспрестанного потрескивания еловых шишек, которые отрываются от лап и мягко падают на снежную перину… Холод стерилизовал атмосферу, остался только стойкий хвойный запах… Случайные порывы ветра колышут ветви, стряхивая с них хлопья; тонкая взвесь распространяется в воздухе…
В ушах Александра звучат зловещие строки из «Евгения Онегина»:
Вот пять шагов еще ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить – но как раз
Онегин выстрелил…
Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча пистолет…
Жорж Дантес делает первый шаг; но вместо того, чтобы спокойно двинуться к барьеру, как Александр, он, парализованный охватившим его страхом, замедляет второй шаг, съеживается и стреляет, не целясь…
Внезапно дуло пистолета Дантеса выплевывает слепящий желтый всполох; вспыхивает сверкающий свет, затмевающий его зрение. Сцена на лужайке освещается в точности как на знаменитом полотне Гойи «Tres de Mayo»[103], где ружья наполеоновских карабинеров сражают умоляющего испанского осужденного. Александр с трудом различает в облаке дыма фигуру Дантеса. Все это время кристаллики снега безнадежно цепляются за еловые иголки; они медленно тают, превращаясь в жемчужинки дождя, иссекая, осыпая и пробивая тонкий слой замерзшей воды… Он внезапно чувствует резкую боль в животе.
Онегин-Жорж выстрелил, и Ленский-Александр бесшумно валится на землю; оружие выскальзывает у него из рук и падает в уже заалевший снег.
К большому удивлению Дантеса, Александр с болезненным стоном приподнимается. Растерявшийся Дантес смотрит на него, ничего не понимая. Он подумал, что противник убит, а тут он, подобно Фениксу, возвращается к жизни.
– Мне кажется, что у меня раздроблена ляжка.
Данзас кидается к нему, Дантес осмеливается двинуться в его сторону, но Александр, возмущенный подобной наглостью, опирается на локоть в снегу и восклицает:
– Подождите, у меня есть еще достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел.
Пораженный и растерянный Дантес решил было, что окончательно поразил своего врага; землисто-бледный, он скрепя сердце возвращается на свое место в ожидании выстрела Александра. Хотя он ранил противника, его грызет страх. Он становится в профиль, защищаясь согнутой рукой; таким образом сердце по минимуму попадает в поле зрения противника. «Стойка труса», как говорят записные дуэлянты. Пистолет Александра не годен к употреблению, дуло забилось снегом; Данзас подбегает и подает ему второй пистолет, что позволительно с точки зрения дуэльного кодекса; Александр жадно хватает новое оружие; он героически пытается прицелиться, время тянется бесконечно; его лицо искажает гримаса: старая рана от падения с лошади вдруг напоминает о себе и жестоко терзает его. Жоржа Дантеса охватывает дрожь, на лбу у него прорезываются морщины, тело напрягается, готовясь принять выстрел Александра. Потом он тоже падает в свой черед!
– Именем царя, остановитесь, остановитесь! – надрывается задыхающийся Ворошилов, появляясь из леса… – Приказ государя, приказ государя!
Александр, вне себя от радости, ликует:
– Браво, – восклицает он и спрашивает: – Я его убил?
– Нет, – отвечает д’Аршиак, – но вы его ранили.
Афина сделала свой выбор, она благоволит Дантесу. Из всей поверхности его тела прихотливая пуля Александра вместо того, чтобы погрузиться в виновную плоть, необъяснимым образом выбрала крошечную медную пуговицу, красующуюся на кителе Жоржа Дантеса, чтобы расплющиться о нее, – доказательство вечного соития трагического и комического!
Дантес поднимается, у него всего лишь сломано два ребра и ранена рука.
Смерть развлекается, долгое время она обхаживала Александра, но отныне переносит свое внимание на Жоржа Дантеса, которому теперь придется взять на себя долг чести, как и оскорбление, которое касается его лишь косвенно.
Д’Аршиак и Данзас уложили поэта в сани; его необходимо было увезти как можно скорее.
По невероятному стечению обстоятельств прибыла карета, которую ван Геккерн прислал за своим приемным сыном. В нее перенесли Пушкина; он так и не узнал, что домой его доставила упряжка барона.
В тот момент, когда Данзас помогал другу устроиться поудобнее, Александр пробормотал:
– В последний раз я вдыхаю этот несравненный запах еловых шишек, такой терпкий, острый и сладкий… Ты чувствуешь, Данзас?
– Да, да, Александр, чувствую очень хорошо.
– Смешно, но есть одна вещь, которая доставила бы мне удовольствие.
– Что это?
– Я хотел бы поесть той вкуснейшей моченой морошки, которую готовила моя дорогая Арина Родионовна; в этом вкус моего детства…
– Конечно, – отвечал Данзас, тихо рыдая.
– Скажи, Данзас, глянь на небо, видишь там этих птиц?
– Которых?
– Посмотри на этих трех взлетающих птиц: белый голубь, бурый соловей, которых преследует огромный черный орел…
У Александра еще хватило сил прочесть Константину последние строки «Евгения Онегина»:
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
Когда Александра привезли, я впала в ужас; его агония длилась два дня. Несмотря на жуткие страдания, он словно подготовил свой великий уход, что произвело на меня огромное впечатление; глубоко растроганный и взволнованный, он повидал всех своих близких, которые собрались поддержать его дух и внушить надежду, что он будет жить.
Меня потрясло, когда он с трогательной искренностью обратился к книгам в своей библиотеке; он сказал им: «Прощайте, друзья!»
Это было необычайное и последнее признание в любви; два дня спустя, в пятницу 29 января 1837 года в четырнадцать часов сорок пять минут Александр отошел…
Говорят, что в высший момент смерти наше сознание опустошается и душа возносится; внезапно перед глазами всплывают и проносятся все образы нашей жизни. Что увидел Александр в этом прощальном хороводе? Мать его отчитывала, няня Арина Родионовна утешала, теща унижала, я же танцевала с Дантесом и улыбалась, император клал руку на плечо, дети его обнимали, поздравляя с днем рождения; он призвал к себе всех персонажей своих драм и романов; выстроившись в два ряда, они образовали триумфальную арку и встречали его криками «виват»; все его герои стояли с саблями наголо, а героини осыпали его розовыми лепестками. Они кричали во все горло, приветствуя своего создателя: «Да здравствует Пушкин, наше солнце!»; это было его последнее видение.