Согласно кивнул, поелозил посохом по узору ковра:
– Да, Вавилонская башня. Бог увидел сие и в день гнева Своей бурной силой разрушил башню, а людей лишил разума, разбив их общий язык. Трах-тара-рах – и всё в пыль и прах! Всё разлетелось! Люди перестали понимать друг друга, разбежались кто куда! – Показал руками, как летели кирпичи и разбегались люди.
Хотел ещё добавить про праведного жида Евера, коий один благоразумно и скромно сидел в сторонке от вавилонского столпотворения, за что и был помилован Богом. Однако передумал: ведь тогда выходит, что этот Евер оказался самым умным, и людям надо держаться его, Еверовой иудейской укромной веры и языка, а этого не нужно – жидовская вера скрытна, тайна и для правителей зело опасна!..
Но уже был в раже, не мог остановиться, стал топотать ногами, показывая, в какую пыль стёр Господь башню:
– Вот так Он разделался с глупцами, посягнувшими на небо! Испепелил башню, а единый человечий язык разбил на семьдесят два языка, чем обрёк людей на межу и чужу. А люди уже потом сами, в безумии своём, стали дробить эти языки на наречия, ломать и сечь на говорки и язычишки. – Кратко подбил бабки: – Только толмачи могут и должны помочь людям собраться воедино, к чему и вам надлежит руку приложить! Отныне вы будете учителями, наставниками и аталыками[209] для юных толмачей!
Досифей и Принс, давно сообразив, к чему клонит царь, согласно закивали головами. Но Саид-хан и Буга встревожились ещё больше, не понимая, что им предстоит. Какая башня?.. Какие аталыки?.. Куда руку положить?.. Куда их государь посылает?..
Видя их удивлённые лица, перешёл на простой язык: они будут учить отроков тем языкам, какие сами разумеют.
– А мой верблют? Карафан? Тофар? – встревожился не на шутку Саид-хан.
Буга молчал, хотя и у него было куда больше дел в Москве, чем возня с детьми; но он знал, что ни в коем случае нельзя перечить – надо выжидать, авось что изменится, поэтому ткнул Саид-хана локтем в бок, бормотнув по-татарски:
– Тихо! Молчи! Потом!
Будто не замечая замешательства (на самом деле отмечая про себя малейшее движение), повозив посохом по ковру, сказал, что Данила Принс приготовил роспись того, что нужно на первое время, деньги уже выделены.
– Место тоже уже готовлю! Тут! – Показал посохом за спину. – В слободе! Буду к вам в гости заходить!
О! А! Тут! В слободе! Это что?.. Главное: всегда на глазах у царя, опасно! Каждому шакалу известно: если льва не трогать, глаза ему не мозолить, держаться подальше – и он тебя не тронет… А другое?.. Все купли-продажи творятся в Москве, а им – тут сиди?.. Саид-хану надо караваны водить, Буге – перепродавать кое-что втридорога, а в слободе какая торговля?..
Они не выдержали, зашептались.
Слыша шёпот, закричал:
– Что? Что? Громче! Не слышу! Чего ропщете? Знаю, что в Москве учёбу лучше строить: там и суды, и посольства, и иноземцы, и Приказы – школяров водить, дела слушать! Но это позже! А пока тут, у меня под крылом, начинайте! И сперва надо знать, какие языки у нас имеются. Ты, Досифей, записывай для памяти, вон у тебя за спиной черниленка, перо, бумага…
Начали с Принса. Он знал нидерландский, ляхский, италийский, немного понимал аглицкий.
Языки Досифея были латынь и греческий, там вся премудрость собрана, а про древнеиудейский и говорить нечего – Ветхий Завет им писан, пророки говорили!
– Я ещё коптский язык, ныне мёртвый, разбираю, – добавил Досифей.
Недоверчиво переспросил:
– Коптский? Это какой же? А, Спаситель говорил?.. Аха-ха, знаю, помню, да, коптский!.. И кто скажет, что язык, на коем говорил Спаситель, мёртв?.. Кто осмелится сказать такое богохульство? Это суть самый живой язык – был, есть и будет во веки веков! – перекрестился (за ним – все остальные, даже Саид-хан); решил пошутить: – Как язык может умереть?.. От удушья, что ли?.. Или вырвет кто с корнем?.. Закоптит?..
Перешли к Буге. Тот знал всякие османские наречия, что уже не раз было явлено при толмачестве. Ему было дано такое наставление:
– Особо на крымский говор налегай – чует моё сердце, скоро нужен будет… Да и монгольский не помешает… хоть и ушли монголы в степи – а вдруг вернутся?..
– А я знай мал-мала монгол-язык! – вдруг влез Саид-хан, пояснив, что у них на Алтае много монголов – от золотоордынских орд отстали, осели. Саид-хан ещё понимал бурятский говор, мог даже объясняться на фарси – его бабка-персиянка научила кое-чему.
Был доволен: пальцев двух рук не хватало – столько языков насчитано! Ежели каждому языку по дюжине учеников выучить, то это сколько же толмачей – своих, родных, верных, не чужих – прибавится! Иные потом дальше выбиться смогут, науками заняться, в послы пойти, да мало ли полезного для державы делать?
Прозревал, что обязательно когда-нибудь, когда закончатся эти войны и бойни, Русь станет крепкой и сильной, соединит народы и будет править ими как того Бог захочет. Но сколько ещё до этого идти! И дойдём ли, не сломаемся? Чем больше держава – тем больше охотников куски отымать. А здесь не огрызнулся, там дал кусок отъять, тут не приструнил, не осадил, проглядел, проморгал, не наказал – глядишь, а враг уже по сгорелой Москве похаживает, издёвку не прячет, ножи тебе присылает – зарежься, мол, московский царь, голодранец без града и престола!
Огляделся. Все молча ждали.
– А школой управлять будет немец Хайнрих Штаден! Он в счёте честен, видом внушителен, порядок блюдёт и рейнские наречия знает…
Принс осмелился спросить:
– А ты сам, государь, какие языки разумеешь? Сам не будешь ли детей учить?
– Тебе это зачем?.. Для твоих записок?.. – подозрительно уставился Принсу в переносицу, но всё же сказал не без гордости, что ему известны швабский, татарский и сербский: немецким шпрехам пастор в Воробьёве учил, татарский бубнёж от татарчат по балчугам сам перенял, а из баки Аки немного сербского выудил. – Моя бабушка, княгиня Анна, была родня Владу Дракулу Кололюбу! – заключил так же горделиво, слыша удивлённые возгласы: «О! А! Князь Дракул!» – Так-то! Мне все языки ведомы! С каждым нить найду! С детьми я лепечу по-детски, и сам дитя. С боярами – по-боярски, знаю их уловки! С иноземцами – на той чуже, что им так люба. С воеводами – на приказных палках и подпорах! А с собаками по-собачьи лаюсь и грызусь! – Последнее вызвало тревожные перегляды и немые догады, о каких собаках идёт речь.
Решил, что сказано достаточно:
– Отправляйтесь в гостевые покои, мозгуйте, а завтра, в Михайлов день, прошу на обед!
И вяло махнул рукой – разговор окончен.
Первым исчез Принс, за ним с поклоном удалился Досифей.
Саид-хан замешкался, натягивая мягкие сапоги, а Буга тихо сказал:
– Государь, письмо для тебя.
– Письмо? Сюда! – Саид-хан, стоя на одной ноге у двери, поспешно полез за пазуху за неказистой бумажкой, хитро обвязанной тесьмой.
Сорвал нитки, прочёл кривые, с ошибками, строчки (буквы прыгали и падали): «Твоя башибузука седит в пешер окол ужиной озира севский езд орловски волост, у село чорни гарадок». Без подписи.
Не понял – какой башибузука? Где сидит? Чорни гарадок? Кем писано?
Саид-хан и Буга сами знали мало – ночью на подворье к Буге приехал крымский посол Ахмет-хан с просьбой срочно доставить этот клочок бумаги царю.
– А откуда Ахмет-хан узнал, что мы едем к тебе, неведомо.
«Так это же Ахмет-хан о Кудеяре пишет!.. Кудеяр там таится!.. Вот как камень душу будоражит – сразу выяснил, где разбойника искать!.. А коряво написал, чтоб чужому глазу непонятно было…»
Ещё раз, уже с радостью, перечитал, понял: искать Кудеяра надо в пещерах возле Ужиного озера, в Севском уезде Орловской волости, около села Чёрный Городок! Сколько туда ходу и скоку? Далеко не будет, вёрст сотни три, не больше… Молодец старый харамзада Ахметка!..
Покопался в кошеле, кинул Саид-хану мелкий золотой:
– И больше дам! Награжу, если верен будешь!
– Буду, касутар! – Саид-хан стал ловить руку для поцелуя, но он, осведомившись, не передавал ли чего Ахмет-хан на словах, спросил у Саид-хана (чтобы на всякий случай всем показать, что письмо – так, ерунда без важности):
– А такое зелье, как хашиш, тебе известно? Мне Ахмет-хан подарил недавно.
– Как нет? Хашиш Алтай миного-миноги есть… Фелики конопель дереф! – Саид-хан расставил руки, поднял их надо головой. – Фот такофой!
– А каков он, этот богоросленный конопель? Его пить надо? Как сивогар?
– Не, дуругой сафсем… Сивогар – дикы, всё убифай, а хашиш – тихи-тихи, спакой давай… Такой чиллум[210] нада… Дымь… – Саид-хан принялся руками выводить круги.
– Следующий раз вместе с ханкой привезёшь мне этот чиллум! – приказал и отпустил татар, а сам, сжимая и перечитывая письмо, стал прикидывать, кого послать на ловлю Кудеяра. И выходило, что надёжнее всего поручить это немцу Штадену и его наёмникам. У Штадена сотня кнехтов оповещена и вмиг может сойтись для любого дела…
Не вставая с кресла, приказал привести Шлосера, велел ему по голубиной почте выслать в Москву срочную весть.
Нацарапал по-немецки: “Mein treuer Heinrich, komm schnellst-möglich mit allen deinen Soldaten nach Sloboda. Zar Iwan”[211]. Свернул, скрепил тесьмой, надписал: “An Heinrich Staden in Naliwki”[212] и отдал Шлосеру.
Немец с поклоном уковылял, бережно неся письмо в полусогнутой руке.
Затёк в кресле, ворочая глазами по пустой башенке и обдумывая, как без шума схватить Кудеяра. Сколько надо наёмников? У Штадена сотня. Но этого мало. Ведь сколько в Кудеяровой разбойной артели головорезов – неизвестно… Надо ещё людей набрать… И не стрельцов, нет, а наёмников… Да вот хотя бы из тех кочевых татар, что стоят лагерем под Одоевом!.. Им всё едино, кого рубить или пленить, – завтра всё равно уберутся восвояси на своих кибитках, голь перекатная!..