– Что тут? – уже нетерпеливо ткнул посохом в шкатун.
Арапышев встал на колени, стал ковыряться в замке. Открыл. Бережно отвернул белую холстину, обнажил серебряные доспехи с золотыми наплечниками.
– Это, государь, кольчатая броня, коя вместе с другим добром, – Арапышев пристукнул поочерёдно рукой по ларям, – обнаружена в воровском схроне, мною открытом.
– Что за схрон? Какие воры? Говори яснее! – не понял, любуясь блеском металла и проверяя посохом, ходит ли налобник на шлеме.
Арапышев преданно уставился в глаза: если государь изволит помнить, им, Арапышевым, было открыто дело о воровстве на подворье у князя Масальского, где воры хитро опоили сонным зельем слуг и вынесли из дома всё ценное.
– Так вот, воры изловлены и выдали место прячи краденого.
«Аха-ха! Так это Арапыш привёз то добро, про кое мне рында говорил, что он, Арапыш, его у воров отнял и себе присвоил, в казну не сдав! – вспомнил. – И вот теперь приезжает и торжественно, честь честью, к празднику всё сдаёт. Хитро! И кольчугу не забыл присовокупить! Ну-ну… Поглядим…»
– Знатная кожура!.. А в ларях что?..
Арапышев открыл крышки – лари забиты золотыми и серебряными кубками, подсвечниками, окладами, чашами, блюдами, поверх покоится опись с печатями.
– В этих двух ларях – сводное добро, что воры у князя Масальского взяли. Тут опись, всё как положено. Проваландались малость – много корябать пришлось…
– Дело хорошее! – поворошил рукой вещи. – А у тебя, Третьяк Лукьяныч, что? Чем обрадуешь? – прищёлкнул костяшками пальцев по сундукам возле сыскаря.
Третьяк Скуратов неторопливо объяснил:
– Это взятое у воеводы Вихри при обыске в Астрахани. По твоему приказу ценное всё мы забрали, тут в сундуках слажено. Воеводино неходное имущество – пару домов с людишками, корчму и бойню – на царскую казну переписали, а самого Вихрю в каземат поместили. Да, Клоп… князь Мошнин птицу серебряну ещё раньше тебе повёз.
– Ну да, помню. Воевода Вихря отнял птицу у Саид-хана… Помню… Я её дочери подарил. Открывай!
Третьяк Скуратов отвалил крышки сундуков. То же самое: посуда, серебро, утварь, золотые ткани. И сверху – тоже лист с описью. Научились писать после того, как двум дьякам головы были снесены на Болоте за нерадение – теперь не забывают описи обысковых работ строчить и крестоприводными печатями прищёлкивать, хотя если украсть захотят – украдут и в опись не впишут очень даже просто, невелика премудрость, опись-то не с неба валится, а людьми пишется…
– Ну и ладно, – удовлетворённо сказал, мягко и заботливо закрыв крышки сундуков и ларей и велев стрельцам перетащить всю поклажу к нему в келью. Поколебашись, сунул руку под крышку одного из ларей, вытащил не глядя для каждого сыскаря по подарку. – Жалую за честную службу!
Арапышеву достался тевтонский кубок с позолоченной крышкой, Третьяк получил блюдо с чеканкой. Сыскари с поклонами взяли дары, бережно отложили на стол. Скуратов достал откуда-то из-за спины неприметную, невзрачную клюку с кривоватой рукоятью:
– А это тебе в дар.
Повертел в руках – что за дар издёвочный?
– Позволь, – Третьяк взял клюку и рывком выдернул из неё за нелепую рукоять длинное трёхгранное хищно-блескучее острие. – На такое пару-тройку врагов разом нанизать можно. Наговорный клинок! Не знает пощады и промаха!
– О! – загорелись глаза. – Лепо! Полезно! – Взял стилет, осмотрел, пару раз сунул клинок в отверстие клюки, вытащил. – С виду палка… И не подумаешь чего… Идёт старче в парче с палкой… Рукомёслы на Москве сделали? Что?.. Сидельцы в каземате?.. Да вы с ума посходили – ворам в каземат острия давать?.. Ну, ежели под присмотром, тогда ничего. Лишь бы охрану не поубивали, а друг друга порежут – невелика беда, туда им и дорога, супостатам! – Сел на лавку, положил клюку рядом. – Знатная вещица! Жаль, не было под рукой, когда меня на дороге грабили, поруху моей чести сотворяя…
Арапышев радостно снизил голос:
– А мы, государь, тех воров как раз и привезли! Все Нилы, по Ярославскому княжеству по одиночке выловленные. Третьяк Лукьяныч самолично озаботился, ездил, искал. – Третьяк замигал глазом, пару раз дёрнул без дела рукой к уху.
От неожиданности чуть не вскочил с лавки. Вот! Наконец-то! Это он хотел услышать!
– А который мой враг и обидчик – узнали? Моё добро нашли?
– Нет, пока не искали. Ты же приказал всех Нилов-охотников отловить и сюда доставить, а дальше сам дознавать будешь, – ответил Арапышев. – Мы ослушаться не могли, выловили и привезли всех, кто к охоте, коптильням и частым поездкам причастен. В телеге сидят, числом шесть.
– Значит, украденного добра нет?
Вступил Третьяк Скуратов:
– Дозволь следствие наладить, спросить?
– После твоего спрашивания, Третьяк, – отмахнулся, – от них рук и ног не собрать! Знаем ваши скуратовские спросы! Нет, до завтра оставить… Завтра спросим. Сатану обмануть – Богу приятное сделать! Сатана ведь ногами людскими попирается! – назидательно сжал губы. – Но гуртом, скопом их держать нельзя – запахи перемешаются, как я завтра пойму, кто из них вор? Я ведь его по запаху должен распознать, грабилу. Его, врага, запах я на всю жизнь запомнил! Но как их сажать – каждого по отдельности? Стрельцов приставлять? Да и камор свободных у меня нет…
– А гробы пустые у тебя есть? – вдруг спросил Третьяк. – Ежели есть – то по гробам распихать можно, там запах нагнетётся за ночь…
Горестно качнул головой:
– Да? Гробы? Вот умник! По первости, нет у меня никаких гробов, я крови чураюсь, зачем мне? По вторости, ежели они задохнутся в гробах до завтра – где потом добро искать?.. От мёртвых ответа не услышать… А! Вот что! Идите к Шлосеру – у него наверняка есть готовые ящики для книг, сойдут для этого дела – они здоровые, эти лари, полтора человека влезет… Туда и посадите. А лари в парадной палате уставить можно под охраной – там места много. – Пожевал губами, наблюдая, как стрельцы перетаскивают последний сундук в келью. – А как там мой рында Тимоха Крюков, что у тебя, Арапыш, в остроге сидит? Что якобы шапку Мономахову спереть замышлял?
– Умер рында. Сосидельцами задушен. Солёный огурец в глотку запихали, – твёрдо ответил Арапышев, не отводя глаз, зато Третьяк заворочался на лавке.
Зло уставился Арапышеву в переносицу:
– Огурец? В глотку? С каких это пор у тебя в казематах огурцами кормят? Что это у вас творится? Этот рында умер, того убили!.. У вас тюрьма или мясобойня?
Арапышев не сдавался:
– Государь, позволь! Один рында тут, у тебя, умер, а второй – да, не усмотрели. В остроге-то не сахар, разные люди сидят… Рында к ворам всё с вопросами лез, что да как вызнавал, вот они его и того… Думали, наверно, что он к ним наседкой заслан, цыплят пощипать на правду… – Третьяк Скуратов опять стал смотреть вбок, чесать ухо трёхпалой рукой.
Малое время в упор разглядывал Арапышева, взвешивая, надо ли дальше копать это дело с рындой. Решил повременить до допроса Нилушек, а там видно будет. Велел идти отдыхать:
– Утро вечера мудренее! – на что Третьяк в шутку брякнул:
– Дай Бог, чтоб мудрёнее не оказалось…
Когда сыскари выходили, не выдержав, клюкой остановил Третьяка, переждал шаги Арапышева и тихо спросил на ухо:
– Что с моим рындой приключилось? Какой такой огурец?
Третьяк просто и прямо ответил:
– Запытал его Арапышев.
– Я так и думал! Развели трупарню! Иди! – отпустил сыскаря и зашаркал к себе.
Уже растворялся в пуховых за́весях сна, как снова явился Шиш со срочной вестью от холмогорского воеводы:
– Государь, не гони, важное письмо, «Спеши ради жизни» сверху писано… Почтарь еле жив прибыл! А то завтра прибьёшь – почему не разбудил! – сообщил Шиш, жадно шаря глазами по сундукам и ларям в келье.
– Я тя и так прибью, без письма! Покоя нет от вас, стервятников! Даже шкурный пёс на свалке имеет свой отдых, только не я! Оглоеды! Спасу нет! Запали свечу! Читай, если буквы помнишь! Чего им надо? – сонно, не открывая глаз, приказал.
– Да уж как-нибудь… Отчего бы мне забыть? Не глупее других, – обиделся Шиш, сломал печать и принялся блямкать по складам: – Ца-рю… рю… и… и… ве-ли-ко…
– Царю, понятно, не псарю… Пропусти, дело читай!
Шиш принялся с трудом осиливать написанное. Воевода Никишка Кипров извещал, что в Холмогоры днями прибыл от аглицкой королевы Елизаветы Тюдор посол Сильверт с письмами и подарками для московского царя. Когда сей Сильверт, будучи в аглицком подворье, одевался, чтобы идти на обед к коменданту, портной принёс ему новое платье, стал мерить, и в этот миг в открытую портным дверь откуда ни возьмись влетел круглый огонь, шаровая молонья, и убил Сильверта насмерть, проникнув под платье и пронзив посла от шеи до ног.
– Всё тело враз в золу превратилось! – воскликнул Шиш, дочитал глазами и досказал вкратце: – Вот, дальше пишут: молонья кружила по комнате, убила портного, сожгла мебель, спалила дом. Подарки, письма, бумаги, подворье целиком, с собаками и кошками, сгорело дотла, вода замёрзла, тушить нечем было! Убытков пропасть и конфузио перед иноземцами. Да, они уж своё подворье лощили, будь здоров! И траву косили во дворе, и дорожки мели, крышу недавно переклали! – напомнил от себя.
Это известие взбудоражило. Рывком поднялся на подушках.
Так-то дурные мысли к дурному ведут! Есть дыра – будет и прореха! Всё сгорело! И письма королевы Елизаветы! А кто знает, что там было писано? Вдруг согласие на брак? О, это весьма плохой знак! За своё письмо королеве он был ограблен и чуть не погублен. За её письмо к нему – сожжено подворье, убиты люди. Так-то Господь наказует и указует… Зело плохой знак! Не хочет Небо нашей с Елизаветой связи. И утром во сне святой Кирилл грозливо кричал: «Не беги никуда!» И вот… О, кабы знать, что в том письме было!
От такого несчастья сокрушённо затих под периной. Лежал молча и пришибленно, перебирая в уме оболочки пустых мыслей и удивляясь путям, какими его гоняет Господь. Шаровая шальная шалая молния – и всё в прах… Это надо же! Неслыханное дело!.. Только сего дня Чингисхан с убитым войском на ум взбрёл – и на́ тебе!.. О, плохо, зябко, худо!..