Но ворчанье стало постепенно укладываться в бубнёж про Соловки, холода, строгоновскую шубу – зело тепла, на чистых горностаях.
Биркин резво подхватил:
– Истинно говоришь! У них там, в Шибире, меховой рухляди – пропасть! Строгонов шесть вязок серебристого песца в казну подарил.
Это вызвало одобрительные кивки:
– Строгоновы и свою мошну не забывают, и казне содействуют! А другие в общий котёл только и норовят свои грязные лапы запустить, под всяческим поводом! Я его тоже обрадую, посольскую шубу пожалую, – пообещал, начав перебирать в уме шубы, но прервал себя из-за шума в усталой голове. – Ну, Родя, пора на отдых! Довели меня дети до ручки! Видно, и впрямь пора мне в иноки вслед за отцом и дедом… Господи! Се аз и дети, яже дал мне Ты!..
Забегавшись по делам, набив рот гуткой[217] (даренье Саид-хана), поминутно плюясь, икая и прислушиваясь – заснул ли государь? – слуги спешно собирались в печатню, получив приказ закончить переписку: завтра, в день архангела Михаила, прибудет протоиерей Мисаил Сукин – ему велено сдать готовые переписи.
– И всё мы делай, будто других нет! – бранчливо сетовал Прошка, прытко перебегая двор, – к празднику стражи прибавилось, слышны шумы и смехи очень уж развесёлые, надо смотреть в оба, дабы не угодить под огонь шальных ручниц, пускаемых в ход при малейшем шевелении во дворе, ибо всем ведомо: за выстрел раньше времени можно схлопотать наказание, а за выстрел позже времени недолго и жизни лишиться.
От горького месива рты у слуг затекли, онемели. С трудом ворочая языком, не попадая ключом в замок, Прошка возмущался: перед праздником дел невпроворот, а государь и в ус не дует!
– Ест кус говядины с солью, словно ханыга беспелюшный! А разве тако царю еду вкушать пристало? Раньше на Москве пиры бывали по тысяче голов и по сто блюд, а теперь что? Каждый жри себе по углам, как пёс! Ни порядка, ни чина! А сам схватит того и сего, на мне попробует – и всё. Сколько раз ему говорил: зачем на мне пробовать? Если сдохну – кто тебе воды подаст? Лекарствие отмеривать? Гнойники чистить, спину растирать? Как за дитём ухаживать? Мало ли стрельцов? Возьми одного – и пробуй! Да вот хотя бы Власия, ему сто лет в обед, помирать пора, не жалко, от старости ли отойдёт или от ядов… Нет, он на мне всё спытать должен!.. Раньше, говорю, твою еду четыре человека пробовали – повар, ключник, кравчий, стольник, а ныне – я один? А он смеётся: а зачем, чтоб четверо померло, хватит и одного, всё в руках Господних: если Он попустит смерть от отравы, то не избежать сего, хоть ты тресни, хоть на тысяче пробуй, ибо всё от Господа, даже сатана! Такова благода за пёсью службу!
В печатне запалили свечи, разложили бумаги и какое-то время усердно писали, но гутка воротила от работы, в головах дымилась истома, поэтому, побросав перья, добавив пару затяжек травы-никоцианы и прихлебнув из баклажки, стали обсуждать, успеют ли повара всё сварганить – им в самый обрез было приказано готовить пировню на сто человек, а на это время надобно, хотя теперь пиры – не чета прежним (презрительно щурился Прошка), когда сотнями за столы саживались и по три дни не вставали, а еды бывало столько, что надо было время от времени на задний двор из-за стола выбегать, на ко́злы ложиться, чтобы брюхо через рот освобождать.
– Да и государь раньше не сидел сиднем, как нынче! А на праздники-то уж совсем того… Вставал первым, а ложился после всякого!
И Прошка рассказал, как часа за два до света царь шёл на обход тюрем и богоделен, своеручно раздавал милостыню, кое-кого из колодников выпускал с братским напутствием. Затем в Успенском – служба, после неё в большой трапезной давался пир нищей братии, причём милостивец сам ел с ними из одной чашки, угощая бродяг, нищебродов, калек и дурачков, оделяя их денежной мздой, а в это время на тюремных дворах кормили и поили воров, граби́л и всех, кто был в застенках.
– Раньше бражничанье шло – тебе, зимогору, и не снилось! – И Прошка живописал, как за столами в Кремле прислуживало по две-три сотни слуг: в парче, в чёрных лисьих шапках, попарно ходят, разом блюда вносят, а гости на серебре едят, из золота пьют, не то что нынешние тарели и кубки стекольчатые, что поминутно бьются. – А жратвы столько, что нет места ставить, лесенкой умещали! И все бывали довольны, кроме надутых иноземцев. Этим иудам никогда не угодишь! Вечно нос воротят и ничего не едят, по-всякому отговариваясь от куска, царской рукой поднесённого, хотя выше почёта нет! Чего так? – переспросил Прошка сам у себя, возмущённо сплюнув длинным зелёным плевком в угол. – А того! Мы сперва понять не могли, думали – отравы иль ядов боятся. Спасибо Малюте, помог разобраться сноровисто и быстро, как он это делывал!
Да, раз Малюта Скурлатович, не выдержав такого насмеханья от иноземцев, втихую от царя выловил после попойки одного поляцкого секретаришку, к себе в узилище уволок и спустил с него три шкуры с вопросом: «Почему вы, гады ползучие, от нашей еды нос воротите?» Поляк под кнутами признался, что им не нравится нечистота в блюдах, где не только тараканы, но и кое-что поболее попадается. И сильный дух от чеснока и лука им тоже не по душе. И горький вкус от масла им мерзок – оно-де ворванью воняет. И то им не по нраву, что на двоих одну миску с хлёбовом дают. И утирок для рта мало, а то и вовсе нет. И рыба наша им солона. И то им противно, что государь заставляет их жрать глаза, язык и мозги из бараньей головы, – это-де московиты от диких тартаров переняли.
Прошка подкрепился из баклажки, но не мог отстать от возмущения:
– И якобы от наших взваров у них надмение чрева бывает! Да от излишних сладостей зубы болят! Да жирно слишком готовлено! Ну и всякое, что фряги на нас издавна катят… Ничего, государь их научит уму-разуму! Будут ещё на цепях в собачьих будках сидеть, из помойных плошек бурду жрать и хвостом утираться! Да, а раньше было дело… Павлины под шафраном, зайцы в рассоле… Кулебяки, курники, пироги… Таких рыбин подавали – три человека нести не могли! А цельного жареного медведя не желаешь? А заливной осётр в три сажени? А белуга в сухарях? А сотня перепёлок – стаями по пять на золотых блюдах сидят и зерно клюют? Или томлённый в ежевике олень! А в брюхе у него – баран! А в баране – порось! А в поросе – заяц! А в зайце – кура! А в куре – перепел! А в перепеле – печёное яйцо, а в яйце – золотая игла, царю! Так-то! – Прошка довольно смотрел на остолбеневшего шурина (у того голова кругом пошла от этих исчислений). – А завтра у нас – ерунда: сотня гостей в большом покое, дюжина – в малой трапезной… Ну, не наше дело. Нам бы с перепиской уложиться до конца, а то завтра завертится карусель. Шутка ли – Михайлов день! Берись за перо, шуряка! Дай Бог закончим сей ночью, ну его к лешему!..
Роспись Людей Государевых
Харзеев Ивашко Григорьев сын,
Харилов Дружина, Харитонов
Тренка, Харитонов Фетко,
Харитонов Фетко Меншой,
Хвоин Захарко Тимофеев,
Химии Юшко («Помясы.
По 5 рублей»), Химии Юшко
(«Хлебники, которые у ца-
рицы… По 5 рублёв»), Ходим
Гриша, Ходин Семейка, Холопов
Богдашко, Холопов Митка
Иванов, Хомутов Богдан,
Хомутов Васка Неверов сын,
Хохол Павлик Васильев сын,
Хохол Юдка, Хренов Немятой,
Хренов Олёша, Хренов
Шарапко, Хрипунов Гриша
Давыдов сын, Хрипунов Захар
Первого сын, Хрипунов Ивашко
Ондреев сын, Хрипунов Осипко
Давыдов сын, Хрипунов Степан
Иванов сын, Хрипунов
Степанко Иванов сын,
Хрипунов Тимошка Меншого
сын,
Черевесинский Докучайко,
Черкасов Шершава, Черкашенин
Степан Васильев сын, Черной
Михайло, Черной Немчин
Юшко, Чернцов Ивашко,
Чертков Рудак Иванов сын,
Четвергов Васка, Четвертаков
Яшко, Чеусов Микита, Чижов
Богдан, Чорной Иванча,
Чортков Никифор, Чулков
Томило, Чулков Якуш, Чюбаров
Безсон Иванов сын, Чюбаров
Иван Фёдоров сын, Чюбаров
Михайло, Чюбаров Степан
Григорьев сын, Чюваков
Истома,
Шадрин Иван, Шадрин Митя,
Шалимов Василий, Шапкин
Казарин, Шапкин Иван,
Шарапов Богдан, Шарапов
Максимко, Шатов Васка
Олександров сын,
Шахов Ондрюша Иванов,
Шахов Юрьи Васильев,
Шевригин Истома, Шевырев
Безсонко Захарьин сын,
Шевырев Семейка, Шершнев
Василей, Шершнев Парка,
Шетерин Василей, Шетнев
Григорей Фёдоров сын,
Шешковской Васюк,
Шешковской Гриша,
Шешковской Космак, Шибнев
Некраско, Шилов Григорей,
Шилов Юшко, Шипунов Аминь,
Широков Баженко, Ширяев
Тимоха Васильев сын, Шишикин
Роман, Шишкин Василей,
Шишкин Микифорко Иванов
сын, Шишкин Пронка Иванов,
Шоков Треня, Шолохов Ивашко,
Шорстов Богдан, Шорстов
Ондрей, Шорстов Фетко,
Шорстов Ждан, Шубин
Грязной, Шулгин Василей,
Щеголь Некрас, Щедрин
Матюша, Щеколдин Фёдор,
Щелин Фетка, Щенок Нечай,
Щепин Иванко Никитин сын,
Щепин Ондрей Никитин сын,
Щипунов Погошка Дмитреев,
Щупликов Богдан Михайлов
сын, Юдин Ганя, Юдин Митка,
Юдин Семейка, Юрасов
Второй, Юрасов Григорей,
Юрасов Молчан, Юрасов
Ондрюша Селин, Юркин Гриша,
Юров Осип, Юров Фёдор,
Юрьев Ермолка, Юрьев Иванко,
Юрьев Овдоким, Юрьев
Петруша, Юрьев Юшко,
Ягунина Пятунка Семёнов сын,
Якимов Волошанин Проня,
Якимов Фёдор, Яковлев
Дениско, Яковлев Иван, Яковлев
Куземка, Яковлев Лучка,
Яковлев Мансур, Яковлев
Матюша, Яковлев Олёшка,
Яковлев Ондрей, Яковлев
Онуфрейко Ефимов, Яковлев
Петруша, Яковлев Простой,
Яковлев Тимошка, Яковлев
Третьяк, Яковлев Угримко,
Яковлев Фетко Суря, Янсеитов
Семён, Янчюрин Иван, Ярцов
Замятия Дмитреев, Яскин
Давыд.
Синодик Опальных Царя