На дыбе Бомелий показал, что брал золото у бояр за то, чтобы испугом выдавить царя с престола, заставить бежать из Московии куда подальше, в Заморье, за воду, в Аглицкую землю. Конечно, царя можно было легко отравить насмерть, но боярам был нужен не мёртвый царь (тогда явится новый зверь-тиран), а живой, но беглец в изгнании, коий будет издалека порыкивать, а бояре и князья уже сами на местах в Москве спокойно прикидывать, что почём, и распоряжаться землёй, казной и людьми по своевольному хотению. Или, на худой конец, на престоле нужен был больной немощный государь – поэтому он, Бомелий, при удобном случае, брея царю муде для пьявок, через ранку заразил его срамной шанкрой, «френчь» называемой, а после пичкал мышьяком и ртутью сверх меры (благо язва требует этих ядов, хоть и не в таких дозах).
Бомелий был приговорён к сожжению. Братья Скуратовы, Третьяк и Неждан, протащили его по московским улицам за волосы волоком, как барана, до Болота, водрузили на мостилище, где пытчики и подпалачники вывернули ему руки и ноги, исхлестали сутужными кнутами, посадили на железный витой кол, а потом долго поджаривали на малом огне. Бомелий был в сознании, безустанно поносил и проклинал государя на разных наречиях, пророчил скорое угасание царского рода и неизбежную погибель Московии, причём царь слушал его весьма внимательно и запретил Третьяку Скуратову вырывать язык у колдуна.
Жена Бомелия, англичанка, десять лет просидела в Москве под домашним арестом и была выпущена царём Феодором Иоанновичем по личной просьбе аглицкой королевы Елизаветы Тюдор.
Слуга Бомелия Пак, напротив, был освобождён, приближен к царю и помогал ему в тех же делах, что и покойный хозяин. И даже удостоился учить своему тарабарскому языку детей в школе толмачей.
Сама школа толмачей цвела при Посольском приказе до кончины царя, а после заглохла, как и многое другое, начатое и брошенное после смерти самодержца, когда боярами и князьями был затеян лютый передел престола, отчего Московия рухнула в долгую кровавую Смуту.
Окольничий Родион Биркин был с государем до последних минут, а до этого выполнял разные поручения во Флоренции и Нидерландах, потом был тайно заброшен в Иберию, где в древнем Алавердинском монастыре укрепил московское посольство и всячески склонял царя Кахети перейти под мощную длань Кремля, чего, однако, добиться не сумел.
Слуги – Прошка с Ониськой и повар Силантий – после смерти царя улизнули от новых правителей в город Хлынов, где стали видными купцами, причём злые языки поговаривали, что разбогатели они не столько на торговле, сколько на перстнях и кольцах, в день смерти царя пригоршнями выкраденных из ларей и шкатул, ибо все укромные местечки были им хорошо известны.
Федька Шиш попался в Брабанте на грабеже ювелирного цеха и не выжил.
Думный дьяк Разбойной избы князь Арапышев после подлого дела с убитыми царскими рындами был смещён и выслан воеводой в Подольск.
Другой дьяк – князь Мошнин по кличке Клоп – после смерти царя подвергся скорой злой кончине: его нашли с вырезанным кадыком, вскрытым брюхом и гвоздями в черепе, что не удивительно – врагов у него была куча.
Третьяк Скуратов с младшим братом Нежданом исправно служили при плахе и дыбе до своих кончин – дел у них всегда навалом, невпроворот, по горло, по уши, завались и залейся.
Протоиерей Мисаил Сукин в сотый день своего рождения ушёл в пещерный склеп и больше оттуда не вылезал, время от времени оглашая округу громовыми проклятиями. А владыку Никодима после смерти его духовного сына новые правители изгнали с глаз подальше, в далёкий северный монастырь.
Бака Ака умерла с сыном Иваном в один день. Оба похоронены в пределах сербского Хиландарского подворья в Москве (кое-кто утверждал, что князя Ивана похоронили по ошибке живым, когда он спал беспробудным сном после укуса сонного жука).
Ликописец Угрь получил от царя на Москве громадный светлый сарай, где писал парсуны с бояр и князей. Часто помогал сыскарям в Разбойной избе: рисовал – со слов жертв – лица воров и грабителей, а в Посольском приказе изображал тех, кому выдавались проезжие и подорожные бумаги на выезд за межу, для архива и сверок на границах. Сам же всё собирался в Европию, посмотреть Брейгелевых рыб и италийские «скультуры», да никак не удавалось: то денег нет, то работы много, то бумаги не в порядке, то сам в беспорядке.
Мастер Барма восстановил собор Василия Блаженного и возводил великие храмы на Руси до тех пор, пока слепота не остановила его на сём достойном пути.
Монах Досифей чуть не погиб при разборе царской либереи: опрокинул на себя огромный ларь, откуда посыпались авторы, доселе миру не известные: Гелиотроп, Заморет, Эфан. Досифей принялся за их читку и переводы, чем и был занят до своей кончины.
В Тавриде один царь Гирей сменялся другим, всё шло по-прежнему: Москва платила крымским царям жирный тыш за своё спокойствие, отчего в Тавриде радостно светило солнце, а плоды свисали прямо с небес – только руку протяни.
Крымский посол Ахмет-хан вовремя и тихо, по болезни, ушёл со службы и жил на берегу моря, каждый аллахов день ел жареную ставриду и перещупывал свой малый, но юркий гарем из четырёх юных наложниц. Иногда вспоминал рубин Тимура и был рад, что успел ноги унести, не дожидаясь опасных милостей от Большого Гяура в Москве.
Пленного рубаку Васюка Грязного кто-то за бесценок выкупил из крымского плена, и хмельной Васюк хвалился по кабакам, что государь-де с ним в сговор вошёл, написав в тайном послании: «посиди-де, Васюк, друг сердешный, в зиндане у Гирея, не сахарный, цена на тебя упадёт, тогда и выкупим», что и произошло – и он, Васюк, посидел в татарской яме, не растаял, и царь не обманул, выкупил!
Хитрый купец-посол италиец Тедальди, собрав большой капитал в торговле с Московией, основал в Ливорно морской банко, стал успешно давать деньги в рост и ворочать делами на вексельных ярмарках.
Джек Глетчер, управляющий британской морской кампанией в Москве, служил связующим звеном между Лондоном и Москвой до своей ссоры с лордами из парламента, после чего попал в опалу и удалился в родовой замок писать записки о своей бурной жизни при московском дворе, возле царя Иоанна, любовно таскавшего его за бороду и вихры.
Наёмный немец Хайнрих Штаден, потихоньку частями переправив в родной Мюнстер нажитое разбоем и винокурением добро, сбежал на барже из Архангельска в Амстердам, а оттуда попал в Вогезы, где стал советником безумного графа Люцельштейнского, лелеявшего мечту о присоединении Руси к Австрии. Позже, написав «Записки о Московии» и став «фон Штаденом», принялся ездить по королям и князьям с беседами и советами, как можно покорить дикую Московскую Тартарию, большим знатоком коей стал считаться.
Однорукий кораблестроитель Ёб Ёбович на верфи в бухте святого Николая потерял по головотяпству вторую руку – привезённый из кузниц якорь сорвался с цепей и отрубил ему здоровую длань по локоть, после чего Ёб Ёбович поселился возле верфи и стал устным советчиком при постройке судов, в чём и преуспел.
Даниил Принс фон Бухау сумел как-то отвертеться от учительства в школе толмачей и выбраться невредимым из Александровой слободы, скоро уехал из Московии, но дважды возвращался, уже в ранге посла, написал книгу «Начало и возвышение Московии», сделал на родине карьеру, дошёл до чина советника апелляционного суда Чехии, даже стал особо доверенным лицом императора Максимилиана II, а на старости лет любил вспоминать, как великий царь Иоанн Васильевич кормил его кренделями и дал на пиру ласковый подзатыльник…
Саид-хан стал заметным купцом, увеличил свой караван до трёх дюжин верблюдов и возил из Азии в Московию пряности, шелка́, чеканную посуду, ювелирные поделки, хашиш и опиум, ткани и камни, а увозил из Московии в Азию меха и снежно-белых красавиц с золотыми волосами и синими глазами.
Баскак Буга умер от холеры, поехав в заразное место толмачить застрявшим татарским послам.
Хаусмайстер Ортвин Шлосер женился на Анисье-Анисьхен, главной портомое, перебрался из крепости в Александрову слободу, где чинил крыши, печи, заборы, сараи, колодезные журавли, телеги. Трое их сыновей пошли по слесарному делу, основали мастерскую, потом цех, потом «фабри́к», где охотно давали работу слобожанам из родной Александровки.
Доктор Элмс открыл в Москве две аптеки, разбогател, хотя и был пару раз уличён в мухлевании: вместо лекарств продавал пустые порошки и пилюли, кои, впрочем, тоже неплохо действовали на неприхотливых московитов.
Сборщик цдаки Шабтай с семьёй сбежал от греха подальше в Астрахань, где передал свои гешефты детям, а сам ушёл на покой.
Купцы Строгоновы захватили земли хана Кучума и наводнили страну Шибир разбойными козаками – тем гнус и волки были нипочём, зато кровь – слаще мёда.
Максим Строгонов стал главным казначеем всех семейных дел и умер по старости в душевном спокойствии и телесном довольстве.
Землекоп Карп, попав к Строгоновым, показал себя умным работником и дослужился до главного стройщика валов в Верхнечусовске, а сын его Кузьма сбежал с артелью добывать из земли нафту: они заливали этот чёрный текучий огнь в бочки-сороковуши и развозили на продажу по сёлам и городам, где эту горючую тягучую жидкость охотно раскупали хозяева постоялых дворов, харчевен, шинков, пекарен, дубилен, кузниц и всего того, где нужен постоянный огневой жар.
Писарь Кафтырь погиб, провалившись в темноте под лёд, хотя поодаль сидели над прорубями ночные рыбари, – но как немому звать на помощь? Кто услышит немого?
Юрод Стёпка сорвался с цепи и сбежал в родной Галич, где, говорят, каждое утро Божьей силой перелетал через реку в церковь на службу, день колобродил по торжку, а к вечеру тем же макаром возвращался назад в свой посад.
Юрод Балашка отморозил себе лапы, но Шлосер сделал ему протезы – ими можно ловко управляться, если найти, чего пожрать.
Молодая прачка Еленка умерла от непонятной болезни – у неё на теле появились неукротимые язвы, кои было никак не извести, что ни делали – всё втуне. Юная комнатная девка Еленка была увезена царём в Москву. А баба Елена, детская подружка царя, на коей была опробована придумка сэра Чарля Хонсдона, стала главной среди гладильщиц.