А для себя и младшего малоумного сына Ивана бака Ака ничего не просила – ей всего хватало. Она непривередлива, всей своей нелёгкой столетней жизнью научена довольствоваться малым, не трогать чужого и помогать сирым, как того Бог велит. И всегда смела была непомерно: за них, малых царевичей, горой стояла перед сонмом бояр, её шпыняющих, как дикие гусаки – залётную птицу…
– Эй, свечу запалить! Вина! Говядину с хлебом сюда! – крикнул и, не обращая внимания на ворчанье Прошки, что добрые люди ночью спят, а не хлеб кушают, он сполз с постелей, убедился, что святой кроль спит под иконой Богоматери, и пробрался к помойному ведру, а на обратном пути открыл тавлу, чтобы кинуть кости. Выпало «три-три» – его любимые треугольнички! Нагадали, что надо ехать к баке Аке.
Ставя миску с мясом и вином на складную разножку возле постелей, Прошка с ехидцей промолвил:
– Бомелий запрет дал ночному жранию! Ночью, говорил, мясо не глодать, аки волк лесной. Забыл?
Устраиваясь удобнее и ворча: «Поболтай ещё у меня, глазопялка, визгарь!» – вспомнил:
– Переписка как идёт? Никому не показывали?
Прошка подал хрен в рюмке с крышкой, поморщился:
– Кому на неё смотреть, кроме мышей? Каждую ночь пишем. Вот ты заснуть изволишь – а мы пойдём… Все твари земные отдых имеют, одни мы, как рабы египетские… Тут и херувимы небесные ума лишатся, не то что тварь земная…
Не стал дальше слушать, погнал слугу:
– Пошёл! Чтоб к сроку закончили! – и, услышав в ответ равнодушное: «На всё воля Божья!» – запустил Прошке в спину ложкой с тяжёлой ручкой:
– А не трожь Бога своим поганым языком!
Скоро, сидя в постелях, ел чесночную говядину с хлебом, умиротворённо думая, какое счастье, что Бог есть и что не надо ни о чём заботиться, а надо только понимать, чего Он хочет. О, если б Тебя не было – сколько загадок на дню решать приходилось бы! А так – открой уши души, понимай и повинуйся – и больше ничего! Верую в великую мудрость Твою! Самый великий царь земной пред Тобой – червь, мокрица, скнипа недостойна, многогрешна, слаба умом и неповоротлива ветхим телом!
Напуганные бесовскими дырками и криками царя: «Есть дыра – будет и прореха!» – Прошка и Ониська кормили, купали, укладывали царя, потом полночи перебирали царское исподнее – нет ли и там какого непотребства, поэтому на переписку отправились только под утро, когда стража у ворот утихла, звёзды прозрели перед сном, а из тиргартена подавал редкий голос спятивший пёс Морозко.
Завернувшись в тулупы, перебежали в печатню. Запалили огонь, причём Прошка стал с подозрением принюхиваться к свечам, походя объясняя, что слышал, как Бомелий говорил царю: колдуны-де стали свечные фитили в ядах вымачивать, запали такой – и не доживёшь до конца свечи, сморит смертный сон! А принюхиваюсь, поелику свечи эти утащены из царских закромов: а ну если кто царя отравить задумал и фитили мышьяком, ртутью аль чем ядовитым пропитал?
На это Ониська с подобострастием спросил, откуда дядя Пров Ильич всё знает и как на такое высокое место к царю в слуги залез, хотя и слышал не раз, что Прошке просто повезло – его кисмет так повернулся в кисете, что он с царём спознался ещё в малолетстве.
Прошка подтвердил: да, в отрочестве случилось. Отец Прошки Илья Шорстов держал посудную лавку в торговых рядах на Москве, куда однажды завалилась ватага молодцов с заводилой – юным тогда государём. Потребовали у отца денег, за отказ перебили всю посуду, отца же так отделали, что чёрту не снилось – Малюта Скурлатович ему молотком колено раздробил и глаз вышиб. Прошка всё видел из-под лавки, куда успел сигануть. Царевич, узрев такое злоделие, накинулся на Малюту с упрёками: «Ежели впал в разбой помыслом и делом, то грабить – грабь, но холопов не калечь!» – дал отцу за ущерб рубль, а Прошку взял служкой во дворец.
– Да, не было б счастья, да несчастье тут как тут! У тятеньки Ильи нога как-то срослась, он снова в лавке сидельцем засел, крив на один глаз, но ничего: пироги за милую душу в рот отправлял! И насчёт сенных девок не промахивался – после смерти маменьки три штуки служанок набрал и тешился с ними до смерти. А я вот выбился из людей в слуги царёвы… И тебя, сопленоса желторотого, через Устю вытащил. Не было б меня – сидеть бы тебе в твоём дремучем селе да от безделья коровам на бошки бадьи напяливать, чтобы они, бедные, от страха туда-сюда метались, огороды топтали, знаю я ваши игрища! – Прошка обтёр треухом лицо, кинул шапку на лавку. – Да… А покойный Малюта Скурлатович, буде ему вечная светлая память, опосля меня встречая, обнимал, винился и деньгу дарил за те отцовы побойные ущербы. А как-то на Пасху, пьяным-пьян, даже сам в лавку явиться изволил – прощение просить у отца за выбитый глаз. На колени вставал, плакал – у него самого тогда как раз сын Максимка помер от какой-то заразы, а это не шутка – наследника потерять при трёх-то дочерях…
И Прошка начал вспоминать: да, Скурлатович был – кремень! За ним все, и царь в том числе, как за каменной заградой пребывали.
– Таково-то было в старое время! Теперь – что? Тишь да гладь, да благодать! А при опришне было тут, в Александровке, ежедневное трупосжигание – а куды тела девать? Или жечь, или в пруд кидать, где угри да мурлены их обгладывали дочиста…
– Чего, того, мурлены?
Прошка прокрутил рукой плавное движение:
– А рыбозмеи такие, с мурлами зело страшными, зубчатыми! Их немчин Шлосер откуда-то привёз и в пруд напустил. А зимой в громадную бочку с тёплой водой пересаживал, чтоб не помёрзли… Как пруд срыли – так этих мурлен перерезали и пережарили… Ну, хватит базлать, принимайся за синодик! Может, кто из списка как раз тут, в слободе, и был отделан насмерть! А я тебе скажу – недаром он списки и синодик писать затеял! – придвинувшись вплотную, прошептал Прошка Ониське в ухо: – Чует моё сердце – хочет предать опале Москву, коя вновь артачится и палки в колёса вставляет! Вот в чём закавыка!
И заключил:
– Ну, не наше дело. Пиши своё!
Роспись Людей Государевых
Нагаев Андрей Степанов
сын, Нагай Офоня, Нагибин
Григорей, Нагибин Назар,
Назаров Митка, Накропин
Мишка, Налетов Гриша,
Наполского Ивашко Русинов,
Наумов Ивашко Григорьев,
Наумов Степанко, Наумов
Якуш, Нафанайлов Давыд,
Невежин Ивашко Фёдоров сын,
Невежин Ондреец Иванов сын,
Неверов Третьяк, Неворотов
Таврило, Недюрев Меншик,
Неклюдов Васюк, Неклюдов
Ивашко, Неклюдов Степанко,
Неклюдов Яковец («Дети
боярские…»), Неклюдов Яковец
(«Пол 6 руб.»), Нелюбов
Гриша Васильев сын, Немцов
Иванец, Немцов Семейка,
Немцов Шемяка Прокофьев,
Непоставов Десятой,
Непоставов Панко, Непоставов
Угрим, Неронова Дениско
Родивонов сын, Нестеркин
Ждан, Нестеркин Митя,
Нестеров Данилко, Нестеров
Мамайко, Неупокоев Дружина,
Нефёдов Офрем, Нефедьев
Неклюд, Нечаев Степанко,
Никитин Богдашко, Никитин
Васюк, Никитин Ворыпай,
Никитин Дорога, Никитин
Матвей Иванов сын, Никитин
Нечайко, Никитин Никифорко
Русинов сын, Никитин Ондрей,
Никитин Филипп, Никитин
Яким, Никифоров Сенка,
Никонов Михалко, Никонов
Фетко, Новокрещенов Атман,
Новокрещенов Башенда,
Новокрещенов Ивашко
Фёдоров, Новокрещенов Митка,
Новокрещенов Ондрюша,
Ножнев Постник, Ножнев
Русин, Нос Иван Юрьев…
Синодик Опальных Царя
Подьячих новогороцких:
Фёдора Маслова с женою
и детьми: Дмитрея, дочерь его
Ирину, Ивана Лукина с женою
да их детей: Стефана, Анну,
Катерину; Кирилу Ондреянова
с женою и с детьми, детей его:
Василя, Марфу; Харитона
Игнатьева с женою и дщерь его
Стефаниду; Петеля Резанцова
с женою, да сына Карпа,
Селянина Шахова с женою
и детей его: Петра Шахова
и Пелагею; Глеба Ершова
Климова с женою и дочь их
Матрёну; Фёдора Бороду
с женою; Иона Ворыпаева
с женою; Григория Палицына
с женою; Семёна Иванова
с женою, детей их: Фёдора,
Данило, Алексея с женою,
Василия Зворыкина с женою,
Василия Орехова, Андрея
Савурова с женью, сына его
Лазаря; Белобока Игнатева
с женою, Неждана Оботурова
с женою, Богдана Игнатьева
с женою, Алексея Соунятева
с женою и дочь их Марью;
Григорья Павлова, Фёдора
Жданова с женою и с детьми:
с сыном да с двумя дочерьми,
Григорья Степанова с женою,
Алексея Артемьева Сутянилова
с женою и с дочерью, Алексея
Дыдылнина, Луку Шатерина
с женью да с сыном, Истому
Кузьмина с женою и с детьми:
сыном да с дочерью.
Новгородцких подьячих:
Алексия, Безсона Афонасьева,
Соухана Григорьева, Семеона
Ежева, Смирнова Нестерова,
Будило Никитина, Богдана
Воронина, Мижуя Крюкова,
Якова Иванова, Илью Селина,
Ждана Игнатьева, Василея
Леонтьева, Фёдора Братского,
Тимофея Лисина, Пимина инока
Нередицкого монастыря.
Глава 10. Птаха серебряна
…Он сидит на скамеечке, крутит голову тряпичному солдату. Пахнет печёным. Возле стола возятся мамушка Аграфена и бака Ака – тесто раскатывают, меж собой говоря о том, что мальчик стал взросл, пора забрать от него игрульки, чтоб навсегда в детстве не остался, как царевич Ярослав, который так и умер с куклой в руках. Особенно настаивала бака Ака, своим ломаным языком втолковывала кормилице:
– Малец вырастае уж, довольно глупости да уради делать, пора научи чите да пише на Мисаил Сукин!
Аграфена на учёбе особо не настаивала:
– Да чего спешить? Успеет нахлебаться этой архимедики. Пусть себе пока! И государыня Елена давеча говорила – летом какое ученье? – жарко, мухи, жуки, зной, пусть, мол, бегает до осени, а там поглядим…
Вот он с Аграфеной в углу, копается в коробе, вытаскивает то одно, то другое, показывает ей заячий хвост: