Роспись Людей Государевых
Облязов Ивашко, Ободдуев
Давыд, Оболдуев Шестак,
Обросимов Иванко, Обросимов
Шестачко, Обрютин Семейка
Олександров сын, Овдокимов
Меншик, Овдокимов Онтон,
Оверкеев Иванко Иванов
сын, Оверкеев Ивашка,
Оверкеев Тараско, Оверкеев
Третьячко, Оверкеев Филка,
Оверкиев Ивашко, Оверкиев
Ивашко Фёдоров, Овцын
Ждан Остафьев сын, Овцын
Иван Степанов сын, Овцын
Ивашко Васильев сын, Овцын
Иев Офонасьев сын, Овцын
Мосей Иванов сын, Овцын
Ондрей Матвеев сын, Овцын
Ондрей Фёдоров сын, Овцын
Ондрюша Матвеев сын, Овцын
Пётр Степанов сын, Овцын
Юрьи Дмитреев сын, Овцына
Ивановы дети – Василей,
Данило, Овцына Офонасьевы
дети – Василей, Пётр,
Овцына Семёнова дети —
Иван, Григорей, Михайло,
Ондрей, Одинцов Данило,
Одинцов Федко, Ожгибоков
Третьячко, Ожегов Иван,
Ожегов Степанец, Окатьев
Седой, Оксёнов Филка, Окулов
Матюша, Оладьин Шарап
Борисов сын, Олександров
Ивашко, Олександров Проня,
Олександров Салтычко,
Олексеев Баженко, Олексеев
Бориско, Олексеев Васюк,
Олексеев Говор, Олексеев
Гриша, Олексеев Кирилко,
Олексеев Микифор, Олексеев
Офоня, Олексеев Парфён,
Олексеев Савка, Олексеев
Степанко, Олешник Тренка,
Олферьев Офоня, Олябьев
Голова Офонасьев сын, Олябьев
Савка Головин сын, Омельянов
Гриша, Онаньин Васка, Онаньин
Митя, Ондреев Божен, Ондреев
Василей, Ондреев Васка,
Ондреев Гатилко, Ондреев
Замятия Злобин, Ондреев Иван,
Ондреев Ивашко, Ондреев
Костя, Ондреев Куземка,
Ондреев Микифор, Ондреев
Орапко, Ондреев Сенка,
Ондреев Сотник, Ондреев
Тренка, Ондреев Фетко,
Ондреев Чаадай…
Синодик Опальных Царя
Новгороцкие разсылыцики:
Никифора Палицына с женою
и с детьми и с тремя сыны,
Семёна Платюшкина с женою
и с детьми, с тремя дочерьми,
Андрея Выповского, Иона
Ширяева с женою и с детьми:
два сыны; Андрея Юренева,
Чижа подъячего с женою
и с детьми: с сыном и с дочерью;
Иона Едигиева, инока Евдокея
Горбушу, Андрея Тороканова,
Суморока Елгозина, Охлопок,
Нечая – людей Куликовых,
Якова Усова с женою и с детьми:
с дочерью и с сыном; Гурья
Бутурлина, Исупа Колзокова,
Иона Мячкова, Истому
Лукошкова, Микифора
Холщевника с женою и с детьми:
с сыном и с дочерью; Якова
Кудрявцева с женою и с детьми:
с двумя сыны, Артемья Есипова
с женою и с детьми: сыном
и с двумя дочерьми, Семёна
Кроткого с женою и с детьми:
с сыном и с дочерью; Прокофя
Огалина, Шестака Окунева,
Якима Климова, Иона
Палицына с женою и с двумя
сыны; князя Андрея Бычкова
Ростовского с материю, с женою
и с детьми: сын да дочь; Пятово
Семёнова, Никиту Никитина,
Гаврилу охотника, Игнатия
Скомантова, Якова Шалимова,
Неклюда Палицына,
Варфоломея Корелянина,
Никифора старосту, Яцкого
Дедяева, Алексия-полочанина,
Алексия портного мастера,
Микулу ездока, Иона Опалева,
Левонтия Бутурлина, Ярого
Тихонова, Василия Крюкова,
Иона Кутузова, Афонася
Бабкина, Немира Опалева,
Тимофея, Ратмана Палицыных,
Иона подъячего, Семёна,
Меншика Шалимовых.
Часть третья. Иоанн Кроткий
Глава 11. Сад зверя
…Он – в сумрачном зале. Пахнет пылью и сухой древесиной. Окончатые стёкла затворены вставнями под войлоком. Темно, но различимы столы и лавки по стенам, разножки, рундуки. На одной стене – что-то под пологом. Икона? Окно? Дверь? Западня? Капкан? Полог пылен и долог, бахрома до полу. Сквозь плотную ткань можно нащупать что-то твёрдое, гладкое.
Откидывает полог (хотя что-то тревожно дует ему в затылок: «Не делай этого!»). Видит нечто в золочёной фряжской раме. Трогает. Да, твёрдое, гладкое, скользкое. Похоже на чёрное зеркало.
Вглядывается в его мрачное мерцание. Всё, что за спиной, можно различить: столы, скамьи, подсвечники, росписи на стенах. Но сам он не отражён! Его нет! Всё – есть, а его – нет в этом аспидном зерцале!
С жутковатым чувством хочет задёрнуть полог, но в глуби чёрного стекла что-то начинает беззвучно вскипать, клубиться, корёжиться, мяться, словно это не зеркало, а тряпка! Да это же Малюта! Это его широкое ухмылистое лицо, борода лопатой, нос уткой, шрам на щеке! Не спутаешь!
Малюта поводит бровями, зовёт его:
– Подь сюды, господарь, чего покажу! Не трусь, дрейфло! Идь сюды! Ну-шки!
Мысли со свистом скользят по дуге: Малюта погиб, убит, а это – призрак его! Малюта разнесён в клочья, а это – морок из могилы! Малюты нет! Останки его – в склепе Волоколамского монастыря, и вклад в сто рублей внесён по его душу, а она, неприкаянная, мается без покоя и покаяния!
Вдруг из рамы вытягиваются руки и, ухватив его за уши, сильным рывком втаскивают внутрь, в чёрное месиво зеркала – оно податливо, словно тёплое топлёное коровье масло!
Не успевает испугаться, как уже идёт по длинному ходу за Малютой. Палач шагает уверенно, вперевалку, ноги ставит устойчиво, упористо, как хозяин земли. Малютина широкая спина закрывает свет дымных факелов, вразброд коптящих в ржавых кольцах вдоль стен.
«Это же подземный лаз из Кремля на подворье Малюты!» – узнаёт ход, по коему ночами не раз хаживал в пыточную камору, где Малюта добывал для него подноготную правду. И воздух навсегда был проникнут мясным духом, как и сам Малюта, вросший в свой кожаный передник, только на ночь снимаемый и вешаемый на крюк, под икону Богоматери, нужную для клятв и божбы, пока Собор не постановил образ снять: «негоже Богоматери неусыпно смотреть на людскую мерзость!» – и икона – опалённая, ущербная, в пятнах крови – была доставлена в Боровский монастырь, где вдруг ожила: стала иметь биение крови, теплоту на ощупь, а глаза сужались при свете и ширились во тьме, как у доброй львицы при виде львят, из-за чего царь и забрал икону себе в келью.
Ныне в пыточной каморе прибрано, пустовато. Дыба завалена тряпьём. Стоят иссечённые колоды. Молотки, зубила, дробила, клинья, долбни, железные лапы и когти, отмычки, отвёртки. По стенам – косы, серпы, пилы, клещи, верёвки, арканы, кнуты. Колодки с дырами для рук и ног. В углу змеятся в куче цепи и кандалы – ножные, ручные, шейные. Посреди каморы на цепи с потолка подвешен огромный котёл, полный зеленоватой воды. Под котлом – дрова, но огня нет.
Малюта по-хозяйски ходит по каморе. В алой рубахе до колен, сверху безрукавная кацавея, поверх неё кожаный набрюшник, где распихана всякая нужная по ремеслу железная мелочь: нож для резки, шило для колки, щипцы – пальцы щёлкать, кусачи – ноздри рвать, гвозди – в глаза и уши вбивать.
В углу небрежно, в один узел, привязан верёвкой к кольцу в стене седой сухой старик с длинными космами. Голова дрожит, глаза закатаны по-куриному. Возле псиной миски с мутной водой валяется рваный клобук.
– Что ты, Малюта? Откуда ты, Григорий Лукьяныч? Чего нам тут? Кого это ты приволок? Зачем такое? – с тревогой вглядывается то в Малюту, то в старика, силясь вспомнить, кто этот тощец (один из настоятелей Боровского? прежний его духовник Иаков? знакомый старец с Соловков?), – но старик так худ, что лица толком не разобрать – одни кости скул и зазубрина кадыка.
Малюта вдруг по-басурмански проводит открытыми ладонями перед лбом, лицом и бородой, толстым пальцем с узким ногтем тычет в котёл, болтает в воде:
– Холодна. Счас огоньку запалим… Его сварим, а тебя скупнём! Чупи-чупи! Чупи-чупи! А, трухайло, заячья душа? Готов?
– Кого ты варить-купать собрался? – Спрашивая, в смятении украдкой нагибается, шарит в сапоге, тут ли нож (да что нож против палача-топора?).
А Малюта говорит совсем уже непонятное:
– Это, государь, святой Антип, великий мудрила. Ежели его сварить, а опосля в том отваре тебя искупнуть – то будешь столь же мудр, как он!
– Да ты в своём ли уме – святых варить? Нет, мне не надо, я и так мудр! Недоброе ты затеял, Малютушка! – в ужасе отступает спиной к стене, но Малюта напирает на него животом, гнусно лыбясь, дыша вонько и жарко:
– Соглашайся, господарь, не то худо будет, наоборотки сделаю! Колдунцы под плетьми мне открыли! Правое дело, верняк! Станешь самым великим, весь мир взнуздаешь, на крюк водрузишь! – Потом не спеша отходит к старику, начинает срывать с него грязную рясу, оглядывает с оценкой: – Да тут мяса совсем ничего, одни кости! Ну, наваристее будет…
В панической тоске – чего доброго, безумный палач заставит его жрать сей суп и заедать человечиной! – украдкой озирается. Но двери затворены, выбраться некуда! А Малюта, сорвав со старца рясу и пригнув его голову на колоду, начинает топором рубить волосы, приговаривая:
– Волосья при варке мешают – бухнут, пухнут… Эт не больно… Эт быстро… Зубья – сюды, кости – туды, а мясо – пополам: нам, вам, псам, сам на сам! У Господа все живы-здоровы! Невинным пришёл – невинным уйдёшь, ещё мне «спаси Бог» говорить будешь… Му́ки душу чистят, вылизывают… Да не трепыхайся!.. Стар, а дрыглив! И жиловат, собака, – не разваришь… – а старик по-паучьи отбивается сухими лапками, пискляво подблеивая.
«Не хватило Малюте меня в кровавом корыте искупать и курчавой головой спину тереть, так в человечьей похлёбке утопить хочет! Чего доброго, и меня следом за стариком сварит, чтобы потом самому искупаться! С него станет! Ему дай волю – самого Христа не пожалеет, скажет: сварю – и сам стану Богом!»
Решил опрокинуть котёл, пока нет огня, – без воды как варить?
Но не успел того додумать, как Малюта, бросив старика, с грязной бранью на него кинулся и цепко ухватил ручищей за елдан, вопя:
– Бежать вздумал, боягуз? Счас будет потеха!
…Проснулся, облитый морозным липким потом. Скинул одеяло, с отвращением оттащил за уши Кругляша от елдана – зверёк повадился ночами залезать под рубаху и лизать язву на плюшке, чего он почти не ощущал: сон под сонным отваром был крепок.