– Язык не поворачивается… Слезай, подмогну!
Что за напасть? От чего у Клопа может язык не поворачиваться?
Задрав рясу, полез по стремянке вниз, где его принял Клоп – руки дрожат, глаза выпучены.
– Ну, показывай! Чего?
Клоп поднёс свечу к открытой кадке. Там в мутном рассоле с травами были уложены человечьи части: кисти рук, ступни, нарубленные ребра, куски голени…
Клоп вдруг схватился за кадык, отскочил в сторону, изверг рвоту.
И он тоже поперхнулся, спешно приказал животу смолкнуть, но не успел.
Утёршись бородами, растерянно смотрели на кадки. Такого они ещё не видели – чтоб человечину как солонину или рыбу в бадьях солить!
– Зачем? Что это, Господи? Трупоядец он, что ли?
Клоп осторожно сдвинул крышку на второй бадье – то же самое: сверху ворохи трав, а если их посохом приподнять, то из взбаламученной жидкости начинают выступать пальцы, рёбра, ягодицы…
– Посохом не трожь! Зараза! Вон лопату возьми!
Уже спокойнее и внимательнее поворошили в бадье взятой с пола лопатой, осветили куски свечой. Клоп оценил:
– Рублено по-мясницки, по равным долям, словно баранину для плова… И голов не видно… Может, на дне?.. Хотя что он, дурень, чтобы головы оставлять?.. Уже, небось, выварил в студень и с хреном навернул! А это в рассоле держит, под закуску… Трава зело на укроп похожа… – с трудом выдавил, прикрывая бородой рот, чтобы опять не опорожниться – запах был тяжёл.
Какой рассол? Какой укроп? Мелькнула шалая мысль приказать Клопу попробовать эту жидкость – насколько он царя уважает? – но это уже было сверх царской власти. Да и какая разница?
Вдруг в памяти всплыло: Бомелий не раз подъезжал к нему с просьбой разрешить после боёв среза́ть жир с убитых, а лучше – с полуживых врагов. На вопрос, к чему такое зверство, проклятый колдун поведал, что с фараоновых времён человечья плоть считается лучшим лекарством – папа-де Иннокентий ежедневно пил кровь, сцеженную от трёх мальчиков, Фридрих Барбаросса Гогенштауфен перед битвой всегда наворачивал наваристый суп из голяшек пленных, а Карл Умный только настойкой из молотых костей держался. И египетские гробницы ныне грабятся почём зря из-за мумий, кои зело дороги в Европии!
Хватил ногой по бадье:
– Стой! Знаю, что сия головоломня значит! Он их не жрёт! Он делает из этого лекарствия! Настои, порошки, мази, лексиры… Он сам говорил! Просил жир среза́ть у трупов после боя, топить его! А помнишь, были известия из Ливонии, что на наших павших воинов выбегают-де целые деревни и спешно разделывают тела, жир срезая? Мы ещё понять не могли – что за чертовщина?
А если проклятый маг делал из этого лекарствия – то сколько же пилюль, порошков, мазей и настоев он, Иван, получил от него за эти годы?! И не только он, но и вся семья – царица, дети… Неужели всё из человечины? Все мы, выходит, заядлые трупоядцы? О Господи! Этого не хватало! Не дай Бог тому сбыться! Вот он, сон с Малютой, где тот старца варил… Сон в руку, в голову, в душу! Да, видать, надолго бросил меня мой ангел-хранитель!
Клоп спросил, что делать с кадками.
Выдавил:
– Закрой. С собой же не понесем? Тяжеленные… Сколько в каждой?..
Клоп, отодвинувшись, покачал головой:
– Пф… Вёдер по сорок, похоже…
– Да я не об этом! Людей… людей там сколько… законопачено?..
Клоп усмехнулся:
– А, в людях… Человека по два, не менее… Смотря как уложено… Да и что там, под низом? Может, там ещё что худшее?..
Скорбно всплеснул руками:
– Чего уж худшего, чем это?.. Доктора Элмса сюда! Он понять должен. Бомелия надо страшно наказать! Чтоб другим неповадно было! До чего дошло!
Клоп косолапо топтался, брезгливо разгребая посохом хлам на полу:
– На границы уже отосланы описи Бомелия. Хорошо, что ты перекладную почту сделал – письма быстро долетают!
Ощутил укол приятности: да, это одно из важных дел, кое не подверглось провалу, а пользу приносило.
Осмотрев ещё раз коробы и мешки в бурых пятнах, полезли по стремянке наверх, подальше от мерзкого места, вонявшего падалью и блевотиной.
– Как ты у такого убивца в руках ещё жив остался – ума не приложу! – решился сказать Клоп, помогая царю.
Огрызнулся:
– А зачем ему было меня, золотую куру, травить?.. Без меня его б на первом суку повесили… как, однако, и тебя… А так… Золота и камней нахапал, сбежал, трупы в бадьях оставив напоследок в благодарность! Ну ты у меня попляшешь на костре! На куски живьём порублю!
Вставив выпил на место, решили так: охрану снаружи усилить, внутрь никому не заходить. Клопу идти допрашивать слугу Пака – явного содельщика во всех гадостях. Доктор Элмс пусть осмотрит кадки и объяснит, что к чему, раз у них, у нехристей, принято мертвечину жрать.
Клоп, выходя из домика, бросил:
– А сам не желаешь этого обезьяна допросить? – но получил уклончивый ответ, что в подвал спуск зело труден, ступеньки круты, сверзиться можно:
– Ты иди, я потом… От греха подальше…
– Круты, говоришь? А раньше впору были – по пять раз на дню вниз-вверх бегать? – не удержался Клоп.
– То раньше… Жаль, Роди Биркина нет, он бы подсказал, мозговитый.
При имени Биркина Клоп поджал губы – как и всякий старый знакомец, ревновал к новым царским дружкам и старался так или эдак развернуть их перед царём неприглядной стороной, но с Биркиным это как-то не выходило, посему Клопу ничего не оставалось, как заметить:
– Сдаётся мне, что Родя Биркин – жид, а таким доверять опасно!
Засмеялся:
– Какой же он жид? Если татарин скажешь – ещё поверю, но жид?! Его пращуры – из Рязанской земли, сёлами Курманово и Федосово в Пехлецком уезде владели. Мой дед, царь Иван, однажды у них ночевал и потом их ботвинью хвалил, мне Биркин сам рассказывал…
Клоп скосил щеку:
– Да он понарасскажет! Как он мог про ту ботвинью знать, когда его, соплежуя, тогда и в помине не было? Не ты ли говорил, что у жида волос чёрен и курчав и нос с горбинкой?.. А он таков. Я моего царя боюсь, а Бога – ещё больше, потому свои мысли скрыть от тебя не могу. Но не моё дело – ты володарь, тебе решать, кого возле себя держать. Только люблю тебя и от всего худого оградить желаю. И от Бомелия сторонил, да не вышло…
Это пришлось не по шерсти:
– Ладно… Не очень-то рот разевай… Иди в подвал да смотри, чтоб обезьян жив остался… пока…
Сам решил проведать Шлосера, заодно и выспросить о Бомелии. Может, честный немец что-нибудь слышал о тёмных делах колдуна?
Идти надо в северный угол крепости, где Шлосеру выделен покой – бывший склад. Немец пристроил кухарню и готовил себе сам, довольствуясь малым, но на зиму обязательно заготавливая шпек, колбасы и сардельки-вурсты, коими угощался после работы.
Сильно сжав дверь, неслышно приоткрыл, приник к щели: Шлосер сидел за верстаком, ковырялся в чём-то, не видном от входа. Походная складная койка. Полки с разными нужными вещами. Всё тихо, можно входить.
При виде царя Шлосер резво отъехал в кресле на колёсиках:
– О, мой касутар! Исфиняй, я сижусь! Вот нога дел-лаю, – потряс баклушей, вынутой из ручных тисков.
Из кухни выглянуло женское лицо в платке.
– Это кто у тебя? Баба? А ну выходи! – удивился, зная бобыльство Шлосера, на что немец покраснел, заспешил:
– Это Анисьхен… Анисия… Меня помог-гается… Я без нога, тута-сюта, ессен-тринкен… А она шеншин добри… Мне хильфе давает… В портомойня работай… – а из кухни неслышно появилась дородная баба в платке по брови.
– В портомойне? Начальница над девками? – узнал, прищурившись.
Анисья стыдливо кивнула и спряталась. Подумал: хорошо, есть кому за немцем посмотреть. А что Шлосер бабу завёл, разрешения не испросив у своего государя, то, видно, это так у немцев принято.
Сел возле верстака, где были разложены навесные амбарные замки, – их Шлосер раз в полгода собирал со всей крепости, смазывал, чинил, заменял где надо части запоров, чистил бородки ключей.
– Как нога твоя, Ортвин Гансович? Культя?
– Нога нет-ту… Но болится – кашды утр болится, а нет-ту…
– Что ж поделать? Значит, так Господь захотел. У других жизни отнимает, а у тебя – только полноги… Спасибо ещё сказать надо, что не по башке грохнуло!
– Да, фелики спасиб, данке… Вот нога сдел-лал буду… ход-дить… тут ног-га сделывать буду… – Немец стал задирать портки, желая показать, как деревяшка пристанет к культе.
Остановил его – хватит уже сего дня отрезанных ног!
– Не надо, верю, ты мастер, знаю. Дел много без тебя собралось. Слышал, что Бомелий утёк? Нигде нет.
– Да, Анисьхен скасал… Вохин?.. Куда?..
– У тебя спросить хотел. Ты не знаешь?
Шлосер удивлённо выпрямился в кресле:
– Я? Ничто не знай… Мит Бомели никогда гофорился. Он – хексер[163]!
«Видно, всем Бомелька поперёк горла, даже фрягам-землякам!»
– А Бомелий про… про мертвяков там, трупы, мумии ничего не говорил?
Немец бесхитростно поджал губы, потирая в смущении небритую щёку:
– Ничего не знай… Никогда гофорился… Касутарь, у осетрин-н вода менял?
– Не до осетров… Вот, видал? Я тоже ранен! – показал повязку на руке. – Детей в тиргартен повёл, а Раджа кинулся на меня! Я едва успел дитё спасти! Дитё перо сронило, а Раджа вспылил! Да вот ещё… – вдруг резко повернул разговор, вспомнив невзгоду с проторочами на дочерних распашонках. – К тебе никто не обращался – мол, дырки на детской одёже просверли? Дырки?
Шлосер открыл рот:
– Вас? Дыр-рка? Баба?
– Да нет… На рубашке… или где ещё… Продырявь, мол? – Показал рукой, будто сверлит что-то, но Шлосер явно не понимал, что за дыры надо делать.
Тогда решил спросить по-другому:
– Никто к тебе с просьбами не приходил? Мол, сделай то, сё? – мало надеясь на путный ответ, но вдруг услышал:
– Да, твой зон[164], царевитш Иван ходиль…
Это удивило:
– Кто, мой сын? Ивашка? Зачем притаскивался?