не боялся.
Кора была безумно рада наконец-то сесть за парту.
– Иди сюда, я придержала тебе местечко, – помахала ей рукой Летиция, сидевшая в первом ряду. На ней было всё то же платье с оборками, сделанное из покрывала.
Джакомо вышел к доске.
– Я должен сделать важное объявление, – сказал он. – Сегодня у нас родились два маленьких братика, один для меня и один для моей сестры Коры.
– Мы уже знаем, – ответила учительница. И дети увидели, что близнецы тоже в классе: вот же они, в черных халатиках с белыми бантами, сидят за партами, хотя новорождённые так сидеть не могут – если, конечно, дело происходит не во сне. – А теперь внимание! Я расскажу вам об аисте. Но сперва скажите, знает ли кто из вас, как аист выглядит?
– Нет! Мы никогда его не видели! – хором загалдели ученики.
И только дядя Титта сказал:
– Я знаю.
– Тогда иди к доске и нарисуй, – велела учительница.
Дядя Титта вышел вперёд и мигом изобразил прекрасного аиста. Но тот, не желая оставаться на доске, спустился и направился к близнецам. Он очень злился.
– Поскольку старшие брат и сестра меня увидели, а это против правил, я забираю новорождённых!
Он схватил младенцев, одним движением сунул их в сумку и вылетел в окно.
– Подожди! – отчаянно закричала Кора.
Аист поднимался всё выше и выше в небо. Школьники выбежали во двор и провожали его взглядами.
– Немедленно вернись! – вопил Джакомо, но аист не обращал на него внимания. Кора заплакала. Тем временем в небе Анджело высунул из сумки свою лысую головку, темными глазами оглядел землю, перегнулся через край – и выпал.
– Берегись! – взвизгнула перепуганная учительница. Но было уже слишком поздно: малыш падал.
Впрочем, на полпути вниз он замедлил падение, и все увидели, что за спиной у него появилась пара чудесных маленьких крыльев, разноцветных и тонких, как у бабочки. Анджело взмахнул ими, потом ещё раз, – и потихоньку полетел. Кора протянула руки, и он, спустившись, как пчела на цветок, прижался к её груди. А Лев, подняв правую лапу, издал громкий рёв.
10
Кора проснулась оттого, что сердце её билось часто-часто, и увидела, что Джакомо тоже не спит.
– Так нечестно, – обиженно сказал он. – Почему твой близнец летает, а мой – нет?
– Потому что моего назвали в честь Ангела, – ответила она. Объяснение выглядело столь логичным, что Джакомо нечем было крыть и, чтобы не усугублять своей обиды, он сменил тему:
– И школ таких чокнутых не бывает. Поверь, на самом деле всё не так. Вот пойдёшь в первый класс и увидишь: нет там ни гусей, ни собак, ни черепах.
– А Лев-то, скажи? Как думаешь, чего это он за нами таскается?
– Чтобы заставить что-то сделать. Ты разве не помнишь, что в том, другом сне мы разбили его на мелкие кусочки?
– Но на этот раз он показался мне добрым. Считаешь, он снова начнёт за нами гоняться?
– Близнецов в любом случае лучше оставить дома. Я, по крайней мере, своего в этот сон больше не возьму.
Кора помолчала немного, размышляя, а потом спросила:
– Джакомо, скажи... А ты не думаешь, что близнецы действительно были с нами во сне? Я имею в виду, не видели ли они вместе с нами того же сна о школе, Льве и всем прочем?
– Ну, ты и скажешь! Считаешь, мы вчетвером видели один и тот же сон? Брось, это невозможно! Если ты хотя бы заикнёшься об этом взрослым, они тебя на смех поднимут. И потом, даже если близнецы уже проснулись, мы так и так ничего не узнаем: они ведь не смогут нам рассказать.
(Вот так всегда: вырастая, не только теряешь способность пользоваться Тайным Голосом, но и начисто забываешь о самом его существовании.)
Но Кора всё-таки дождалась, пока оба младенца проснутся, и, перегнувшись через край колыбели, спросила:
– Что вам снилось сегодня?
– Молоко, – ответил Анджело. – Молочное небо и молочное море. Я в нём плавал и пил, пил... Вкуснотища!
– А я обкакался и описался, – пробурчал Джованбаттиста. – Весь перепачкался, плакал, но няня не слышала и не шла поменять мне пелёнки. Теперь будет раздражение на попе.
Пыльца бабочек
1
Новорождённые дети ещё слишком слабы, чтобы выходить с ними на улицу. Должно пройти по меньшей мере девять дней, чтобы они достаточно окрепли для похода в церковь на Крещение, причём в самой церкви их нужно носить на руках (Кора никак не могла понять, почему нельзя использовать коляску, но запрет есть запрет).
С верхней полки шкафа достали одеяльце с кружевной подушечкой, почему-то называвшееся «портанфан», – что-то вроде конверта, внутрь которого вкладывали младенца, одетого в белую кружевную рубашку, куда длиннее, чем необходимо, чтобы прикрывать ножки малыша: подол хорошей крестильной рубашки должен доходить аж до колен крестных, держащих новорождённого на руках.
Одна такая рубашка, завёрнутая в папиросную бумагу, а затем уложенная в плоскую картонную коробку, у них была: в ней много лет назад крестили папу, потом Джакомо, Кору, теперь дошла очередь и до Джованбаттисты. А вот рубашку и портанфан для Анджело пришлось позаимствовать у крёстного: в последний раз ими пользовалась Летиция.
– Эк тебя нарядили! Ну, и смешон же ты, братец, в этом девчачьем чепчике, – насмешливо заметил Джованбаттиста, поглядывая на близнеца со своей стороны пеленального столика.
– А сам-то, думаешь, не смешно выглядишь? Надеюсь, этот маскарад скоро кончится, а то кружева на слюнявчике мне шею царапают, – отвечал Анджело.
Когда малыши были одеты, нянька закутала их в белые шерстяные шали, прикрыв лицо.
– Ничего не вижу! Первый раз выхожу на улицу, а смотреть по сторонам не могу! Так не честно! – возмущался Анджело.
– Я задыхаюсь! – вопил Джованбаттиста.
– Няня, ты уверена, что они смогут дышать? – забеспокоилась Кора.
– Конечно, смогут. Видишь, шали ажурные, воздух легко проходит через отверстия.
В конце апреля уже тепло, но взрослые опасались, что близнецы простудятся, поэтому няня взяла с собой в церковь большой кофейник из чистого серебра на серебряном же подносе, наполненный кипятком и завёрнутый в одеяльце, чтобы не остыл по дороге: теперь священник не станет поливать нежные детские головки холодной воды из купели.
И вот близнецы на руках своих крёстных матерей впервые вышли на улицу. Все жильцы дома столпились у дверей, чтобы взглянуть на малышей – ведь до сих пор никто, кроме самых близких родственников, их ещё не видел. Напрасно Кора умоляла мать позволить ей пригласить в гости хотя бы Донателлу, просто сгоравшую от любопытства.
– Нет. Посторонние – источник микробов, – отвечала та.
– Но, мама, Донателла всегда моет руки! И она не станет их трогать, только посмотрит.
– Я сказала – нет.
Из-за тех же микробов близнецов запрещалось целовать в лицо – в лучшем случае можно было прикоснуться губами к волосам, стараясь не брызгать слюной.
2
После крещения младенцам предстояло не меньше десяти дней оставаться дома. За это время нужно было ещё купить коляску на двоих – та, в которой рос Джакомо, а вслед за ним и Кора, им, естественно, не подходила.
Между тем наступил май. Бабушка Ида стала вечерами молиться в храме Мадонны Млекопитательницы, а дядя Титта как-то утром принёс Коре и Джакомо два кулёчка с первыми вишнями.
Кора ни на секунду не хотела отрываться от колыбели близнецов, но в такую хорошую погоду грех сидеть весь день дома, особенно после обеда, когда солнце ещё высоко, а с улицы доносятся голоса младших Гиганти. Слышно даже, как мяч стучит о стену, повторяя ритм несложной песенки-игры.
Мама спросила:
– Почему бы тебе тоже не погулять? Если ты на пару часов оставишь братьев со мной и с няней, их никто не украдёт.
Кора спустилась вниз. Мяч был у Паолетты, которая, бросая его о стену, напевала:
Стукну один – выйдет арлекин;
Стукну два – выйдет вдова;
Стукну три – выйдут звонари;
Стукну четыре – выйдут понятые;
Стукну пять...
Кто должен выйти на пятый раз (откуда выйти? и где он был раньше?), у сестёр уверенности не было, и они сразу же перессорились: одна говорила, что «мать», другая – что «зять», а третья и вовсе считала, что надо «начинать опять». Непростое это дело – рифма.
Потом Донателла договорилась до того, что и «понятые» перестали ее устраивать. Всех тех, кто, как и Кора, в школу еще не ходил, права голоса в этом вопросе она лишила.
3
– Смотрите! – вдруг прошептала Паолетта, почти не дыша.
На выросшую у края тротуара жёлтую маргаритку, простенький цветочек с короткой ножкой и неприятным запахом, которые садовник бабушки Иды называл сорняками и в два счета выпалывал тяпкой, уселась бабочка. Должно быть, нектар у маргариток, несмотря на всю их невзрачность, очень сладкий, потому что бабочка блаженно присосалась к цветку и не замечала тихо подкрадывавшуюся Паолетту.
Та же, в свою очередь, время от времени поглядывала на солнце: ведь если её тень ненароком спугнёт красавицу, та попросту улетит.
Стараясь не издать ни звука, Паолетта вытянула руку и резко сжала большой и указательный пальцы – словно клещами ухватила.
– Есть! – воскликнула она.
Кора и другие девочки бросились посмотреть. У бабочки были жёлто-коричневые крылья с золотыми прожилками. И ей было страшно. Не в силах двинуться, она лишь дёргала тонкими ножками, а две антенны на голове трепетали, стараясь уловить колебания воздуха.
– Бедняжка, она же вся дрожит, – заметила Чечилия.
– Отпусти немедленно! – сердито велела Донателла.
– Я сама её поймала и могу теперь делать с ней всё, что захочу, – заупрямилась Паолетта.
– Например?
– Например заберу домой и положу под стекло!
– Ну, ты даёшь! Она же задохнётся! – возмутилась Чечилия.
– И что с того? Дядя Диомед вообще накалывает их на булавки и складывает в коробку со стеклянной крышкой, – не сдавалась Паолетта.