Когда все встали, Марк посмотрел на Катю.
— Как тебе?
Она пожала плечами.
— Любопытно.
— Хочешь, я тебя с ним познакомлю? — Она только кивнула. — Тогда пойдем. Пока его не утащили куда-нибудь фанатки Булгакова. Знаешь, это почти неизлечимо. У нашего Михаила Афанасьевича преданная стая почитателей и почитательниц.
В самом деле, профессор стоял около кафедры в окружении стайки девиц, выглядевших весьма экстравагантно.
Марк взял Катю за локоть и решительно протиснулся вперед.
— Валентин Христофорович! Прошу. Моя знакомая Екатерина Сыромятникова. Хотелось бы уединиться для беседы. Буду премного благодарен.
Профессор сфокусировал взгляд на Марке. Потом перевел его на Катерину.
— Марк! Рад, — и энергично потряс ему руку. — Твой последний спектакль мне очень понравился. Но когда же премьера «В час небывало жаркого заката»?
Марк повертел головой, словно ворот свитера жал ему.
— Э… — откашлялся он. — Скоро, весьма скоро. Но где мы можем побеседовать?
— Везде! — воскликнул экспансивно профессор. — Где пожелаете. Но, наверное, лучше пройти ко мне домой. Моя домработница уже ушла, и мы можем спокойно поговорить. Если вас устраивает такой поздний час. Лично я привык полуночничать.
— Я тем более, — ответил Марк, и мужчины дружно посмотрели на Катю.
— Ой, я девушка дисциплинированная, — ответила она. — Но здесь покоряюсь воле большинства.
Стайка фанаток поредела. Но все же одна с ярко-рыжими дредами протиснулась вперед.
— Валентин Христофорович! Мне кажется, что вы неправы насчет Маргариты, это не страдающая Гретхен, это настоящая Валькирия из древнегерманского эпоса. А Воланд — Один, которому нужна Маргарита-Валькирия. Он собирает гостей на пир как на Валгаллу.
— Аришечка, весьма ценное замечание, — сказал он. — Жду тебя на следующий семинар. Приходи непременно, будет интересная тема.
— Я приду. — Ярко-рыжие дреды взметнулись в воздухе.
— Колоритная девушка, — пробормотал Марк.
— Моя аспирантка и очень умная. У нее, я бы сказал, нестандартный ум… Лучшая на моем потоке. Надеюсь, что все свои таланты она не растеряет, а приумножит дальше. А то бывает и так — сначала человек блестит и искрится, а потом — линяет. То ли обстоятельства задавили. То ли человек сам остановился в развитии.
Они вышли из здания.
— Предлагаю пройтись пешком. Я живу в исторической части Москвы, свой дом нежно люблю и не собираюсь из него переезжать, даже если мне предложат какие-то элитные хоромы с видом на Москву-реку. Я привержен своему гению места, и изменять ему не собираюсь.
Дом, где жил Голубицкий, таился в одном из очаровательных переулков среди других таких же старинных зданий. Они поднялись на лифте на пятый этаж… В коридоре их встретил огромный дымчато-серый кот.
— Проголодался Бегемотик, — ласково сказал профессор. — Тот еще разбойник. Я собирался взять черного кота, точь-в-точь как у Булгакова, но этот разбойник сам выкатился мне в ноги, когда я приехал на смотрины котят к одной знакомой, и ничего не поделаешь — пришлось его взять. Уж очень он набивался ко мне.
Кот сидел и щурился.
— Понятно, еды много не бывает. Но вы раздевайтесь пока и проходите в комнату.
Комната, куда они попали, буквально утопала в книгах. Книги находились за книжными шкафами, книги лежали стопками на столе, на полу, на стуле. В углу стояло цитрусовое дерево с небольшими лимонами, похожими на святящееся монисто. Около окна раскинулось роскошное большое темно-бордовое кресло, чьи изгибы внизу напоминали львиные лапы.
Кресла поменьше и попроще стояли полукругом у журнального столика. Вдоль одной из стен находилось пианино, накрытое кружевной салфеткой.
Профессор вошел в комнату.
— Единственное, что могу вам предложить, это чай или кофе. Без молока. Молока нет, есть конфеты и печенье.
— Не беспокойтесь, — сказал Марк. — Мы не голодны.
— Но это же ритуал вежливости. А Вера забыла купить молока. Надо же, хотя я ее предупреждал.
С этими словами Голубицкий вплеснул руками и снова удалился.
— Настоящее родовое гнездо потомственного интеллигента, — вполголоса сказал Марк.
— Да… — Катерина осмотрелась вокруг. — Как будто бы попала в позапрошлый век.
— Отчасти так оно и есть, когда я стал заниматься спектаклем по Булгакову…
Вплыл профессор с подносом, чашки, стоявшие на нем, были разнокалиберными. Одна повыше — с золотистым горохом, другая — белая широкая, как распустившийся цветок с мелкими розочками. В маленькой вазочке были сушки и конфеты.
— Вот, угощайтесь, завтра Вере дам нагоняй по поводу отсутствия молока. Безобразие.
Профессор сел за стол и провел по нему ладонью.
— Я пью крепкий чай с лимоном. Этому ритуалу не изменяю уже много лет. Видите ли, привык.
Он наклонил голову набок.
— Итак, о чем же вы хотели со мной побеседовать?
Марк издал глубокий вздох.
— Профессор! Собственно, о Булгакове. О ком же еще? Как вы уже понимаете, эта леди, приехавшая из Штатов, интересуется Михаилом Афанасьевичем. Если ставить задачу более узко, балом Воланда.
— Так, так, — профессор наклонил голову. Катерине показалось, что его глаза за стеклами очков блеснули. — Да, тема интригующая. А что вас подвигло на нее?
Катя досчитала до трех. Она прекрасно понимала, что этот вопрос ей будут задавать не раз и не два.
— Я историк. Работаю на кафедре, в университете, в настоящий момент аспирантка. Взяла эту тему, мне она показалась перспективной. И вот я здесь.
Профессор на секунду вытянул губы трубочкой. А потом быстро втянул их.
— Ну-ну, никогда не думал, что американские университеты заинтересуются этой темой. Хотя Булгаков популярен во всем мире и входит в пятерку самых читаемых авторов, наряду с нашими столпами — Львом Толстым и Достоевским. Так что ваш выбор, с одной стороны, не удивителен. А с другой… — он задумался.
Марк с Катей сидели тихо, за стеной слышались завывания ветра.
— Да. — Профессор поправил на носу очки. — Задумался.
— Говорят, что вы знаете о Булгакове почти все.
Но тот протестующе поднял вверх правую руку.
— Категорически отрицаю это, как говорил Фагот: «Поздравляю вас господин соврамши». Прощу за такую грубоватую цитату. Знать творчество любого писателя невозможно, тем более такого, как Булгаков. Можно только приблизиться к его пониманию. И то понимание требует значительных усилий и знаний. О Булгакове пишут многие. — Он обвел руками пространство. — Здесь на полках много книг о Михаиле Афанасьевиче. Кажется, что его рассмотрели чуть ли не под лупой, настолько все хорошо изучили, но… — профессор засопел.
Резкий порыв ветра ударил в окно, и раздался тоненький посвист. Ветер разбушевался.
Чай в мягком свете настольной лампы выглядел густо-янтарным, почти черным. Профессор размешал ложечкой сахар.
— За последнее время я узнал о Булгакове столько, сколько не узнал, пожалуй, за всю свою жизнь.
Он замолчал.
Катя сидела и смотрела прямо перед собой. Мелькнуло какое-то виденье, но она сразу отогнала его прочь, что-то смутное и непонятное.
— Вам не приходило в голову, что Михаил Афанасьевич живет и развивается вместе с нами? Как и мы, грешные. Он уже принадлежит даже не истории, а дню сегодняшнему. Кто-нибудь мог бы ответить прямо и непредвзято: в чем такая сумасшедшая популярность Булгакова? В чем тут дело? Кто объяснит? — и профессор, прищурившись, откинулся на спинку стула, словно находился в зале экзаменаторов.
Марк посмотрел на Катю, она на него.
— Наверное, в актуальности реалий. Мы словно ходим по одному и тому же кругу, и, когда читаем Булгакова, лишний раз убеждаемся в этом.
— Какой такой круг? Поясните, а?
— Ну, хотя бы то, что москвичей испортил квартирный вопрос.
— И все? Маловато будет. Какие есть еще версии?
— Актуальность выбора, — четко ответила Катя. — Выбор между добром и злом.
— Так уж прямолинейно? — в голосе профессора послышалась ирония.
— Нет, не прямолинейно, наоборот, все достаточно тонко. Выбор между трусостью и смелостью, предательством и помощью. И какая помощь нужней, непонятно. То есть иногда помощь оборачивается провалом. Человеку необходимо что-то другое. Но как это понять?
В глазах профессора мелькнул интерес.
— Поясните подробнее.
Катя вздохнула, а потом резко выдохнула.
— Ну вот Маргарита… — при этом в ее висках заломило. — Она действует как обычная женщина — растворяется в своем возлюбленном, помогает ему, печатает рукопись, вместе с ним переживает, наконец, спасает рукопись от огня… — Возникла пауза.
— И?
— А это ему оказывается не нужно. Он от этого сходит с ума. И попадает в психушку.
— Твоя трактовка неверна, — возмутился Марк.
— Еще чего? Самая верная. Я над этим много размышляла и пришла к такому выводу.
— А что ему нужно? — тихо спросил профессор.
— Покой. Не случайно Воланд говорит в конце, что он заслужил не свет, а покой. И в этих словах вся награда Мастеру. А Маргарита поощряла в нем успех, подогревала честолюбие. В ней было слишком много женского. И это на определенном этапе сломало Мастера.
— А потом?
— Страдание выявило в ней подлинную натуру, но для этого пришлось пройти многое.
— Я бы добавил насчет актуальности. Все эти персонажи: Степа Лиходеев, Варенуха, Римский — все как будто взяты из сегодняшнего дня. Выражаясь современным языком, они апгрейдились и вылились в деятелей сегодняшней эстрады, культуры, массмедиа.
— Ну да, ну да. Вечные архетипы, поэтому и актуальность.
— Буфетчик, который ради мелкой наживы готов на многое. Толпа, ринувшаяся за бесплатной халявой, чем не людишки, рванувшие за прибылью в МММ и прочие пирамиды. Все так узнаваемо, — вставил Марк.
— Что даже противно, — подхватил профессор и потер ладони.
— Булгаков был прекрасный психолог, — тихо сказала Катя. — Он отлично понимал людскую натуру, видел ее насквозь и поэтому не просто описал пороки, а вывел их в таком гротескном виде, что их хватило и на наш век.