— Кофе остыл, — мягко сказал ее собеседник.
Катя выпила залпом холодный кофе и с вызовом посмотрела на него.
— Ну, что вы скажете? Расклеилась девушка? Совсем никуда не годится? Скажите честно: ведь вы думаете обо мне именно так? После первого приезда осенью я уже хотела оставить все как есть, но возникли новые обстоятельства…
— Ничего не скажу, — бросил он. — Если кофе допит, то оставаться нам здесь резона нет, поговорить мы можем и на улице.
— Я там еще покурю. Вторую сигарету.
На улице были все те же теплые косые лучи солнца, которые падали, как светоносные дожди. По небу стайками неслись небольшие кучерявые облака. Листья деревьев, казалось, острыми концами были нацелены прямо в сердце, чтобы оно смягчилось и растаяло. Но Катя так просто сдаваться не собиралась. И на фиг ей эта весна, если в сердце такая глубокая неизбывная грусть.
Она закурила, прислонившись к дереву. Константин Петрович смотрел на нее.
— Красиво! — молвил он. — Весна, девушка, солнце.
— Угу! — буркнула она. — И девушка занимается расследованием убийства отца.
Он обнял ее за плечи и притянул к себе, а потом резким движением отстранил.
— Не будем забегать раньше времени.
— Но вы мне поможете? — не то вопросительно, не то утвердительно сказала Катя.
— А то, — глаза мужчины весело блеснули. — Даже и не сомневайся.
Глава 8Ласточки и колонны
Душа моя — Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни помыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю не причастных.
Он писал роман об Иисусе, страдающем и кротком, роман о Сатане, который вечно искушает и чье присутствие в этом мире явно и неоспоримо. Но он помнил свою первую встречу с ангелом, которая была так давно, что всех обстоятельств уже и не помнил. Но, если постараться, воспоминания воскреснут…
Миша открыл глаза, сквозь зеленые листья деревьев лился свет, широкий, ровный. Это был океан света, он протянул к нему руки, слез с кровати и подошел к окну.
За окном был целый мир, росли цветы, летали бабочки, листья деревьев трепетали от ветра. А еще выше виднелся кусочек неба и белый купол с золотым крестом. Все было залито светом, а на самом верху золотого креста парило некое существо, излучавшее свет. Лица маленький Миша не мог различить, главное было чувство света, в котором купалось все.
Мише показалось, что этот сидевший смотрит на него и хочет что-то сказать, он был далеко и одновременно близко. Но вместо слов полилась музыка, нежная и тихая.
Никого вокруг не было, и Мише показалось, что сейчас он может войти в эту картину, в этот пейзаж, и остаться там навсегда. Он перекинул ногу через подоконник и спрыгнул на землю. Было невысоко, но он упал и ушибся, нахмурился и потер ушибленное место рукой. Мать была на кухне, он слышал ее голос, ее песни, она что-то напевала младшей сестре Варе. Никого нет, и можно выйти на улицу. За калитку.
Незаметно Миша дошел до калитки, она была неплотно закрыта, и, толкнув ее, очутился на улице. Прямо перед ним шла дорога вверх, а в конце была церковь, солнце заливало ее, и он какое-то время стоял, сощурившись, нежась в этом облаке света.
Миша посмотрел на траву, росшую по бокам дороги. Показалось, она изменила цвет. Из зеленой стала бело-золотистой. И словно она была живым существом, внимала ему и смотрела на него. Миша прислушался. Сладкая тихая музыка стала громче. И тот, сидевший наверху, все еще был там. Он ждал его.
Миша сделал шаг, другой. А потом побежал, и ему чудилось, что он летел, парил, тело стало невесомым. Еще немного, и он оторвется от земли, полетит. И здесь он услышал крик матери.
— Миша! Куда ты пропал? Ах ты, непоседа, разбойник.
Мать догнала его и, шлепнув, схватила под мышку.
— Я тебя зову-зову, ищу-ищу, а ты вот где. Не спросившись, ушел и пропал. Разве можно маленьким мальчикам выходить одним за калитку, на улицу. Ни-ког-да.
Мать поставила его на землю и для большей убедительности шлепнула еще раз.
— Я пошел туда, — сказал он таинственным голосом.
— Куда?
Сын махнул рукой перед собой.
— Там был он, в золотом свете.
— Кто он?
Миша зажмурился.
Но как можно было рассказать то, что он видел?
— Как на картинке, которую мне вчера дали, — пробасил он.
— Ангел?
— Да, — обрадовался Миша, теперь он понял: кто это. Ангел!
— Господи. Батюшки, — сказала Варвара Михайловна, щупая лоб сына.
Не заболел ли он? Только этого еще не хватало. Тогда Вера и Надюня расквасятся. Да и маленькую Варю трудно уберечь от хвори. Но Мишин лоб горячим не был.
— Пошли, — мать взяла его за руку. — Больше так никогда не делай, понял?
И они отправились в обратный путь. Домой.
— А если он позовет?
— Если позовет? — задумалась Варвара Михайловна. — Скажи, что ты не можешь никуда пойти без разрешения папы и мамы. Так ему и скажи.
— Он умеет говорить?
— Конечно, только не все могут услышать. Дети могут.
— И ангел станет мне другом?
— Если только ты будешь себя хорошо вести. И слушаться взрослых.
В разговорах они дошли до дома, Варвара Михайловна толкнула калитку. И услышала голос подруги.
— Нашелся?
— Да, слава богу, едва поймала. Такой пострел. Шустрым будет. Иди в комнату, я скоро приду.
Он забрался на кровать и заснул. Ему снился ангел, который взял его за руку, и они пошли вместе по дороге. На этот раз мать его не окликала и не отводила домой.
Проснулся Миша, когда мать вошла в комнату и позвала его ужинать.
За ужином она пожаловалась отцу.
— Ушел без спроса за калитку. Сказал, что видел ангела, который и позвал его. Едва поймала. Так бы и искали до вечера.
— Хм, — отец положил вилку, наклонил голову набок и спросил: — Молодой человек, и зачем же вы так вашу любезную матушку напугали? Нехорошо.
От строгого голоса отца он хотел было зареветь, но передумал. Он не маленький.
— Вот, когда пойдете в гимназию, там вас дисциплинируют. Будет плодотворное влияние на ваши умственные и душевные порывы, — продолжил отец.
Допивая компот, Миша подумал: скорее бы гимназия, а то с ним совсем не считаются, не верят и относятся, как к сестре Наде, которая только под ногами путается и смеется.
До гимназии было еще несколько лет. В семье Булгаковых рождались дети. Один адрес сменялся другим, возрастающая семья требовала новых условий. В доме звенели детские голоса, смех, и над всем реял повелительный голос матери. Царицы, Королевы, Владычицы.
Миша легко представлял себе мать с короной на голове. Как она сидит на троне и отдает всем приказания. А дети выполняют их.
Варвара Михайловна иногда с тревогой смотрела на Мишу, почему-то его взгляд был не по-детски серьезен, но одновременно в нем пряталась смешинка, знак, что это ее сын. Унаследовавший легкость, юмор, искрометность.
Муж был другим, его серьезность и основательность счастливо дополняли ее. Это был ладный гармоничный союз двух людей, прекрасно осознававших, для чего они вступили в брак. Для воспитания большой дружной семьи.
Они решили, что дадут детям хорошее образование и ничего не станут для этого жалеть.
Александровская гимназия, куда пошел учиться Миша, была лучшей в Киеве. Долгое время единственным учебным заведением города являлась Киевско-Могилянская Академия (позже ставшая Духовной Академией).
Но в 1809 году открылась Первая мужская гимназия, разместившаяся на Печерске, в Липках. Позже она переехала на Бибиковский бульвар. Название Александровская — напоминало о победе Александра I над Наполеоном.
Важным моментом для определения в гимназию был ее статус. Особым уставом 1811 года она была отнесена к высшим учебным заведениям и после основания в Киеве университета гимназисты имели преимущества при поступлении. Путь в университет был для них открыт.
Первый день учебы со временем как-то стерся в памяти. Миша помнил вихрастые головы мальчишек, собственную напускную серьезность и желание поскорее очутиться дома. Скинуть форму и снова стать свободным человеком.
— Как тебе первый день? — спросила дома мать, а подскочившая маленькая Варя потрогала блестящую пуговицу на сюртучке.
— Хорошо, — сказал Миша.
— Устал?
Он мотнул головой.
— Нет.
— Ты теперь туда каждый день ходить будешь? — поинтересовалась Вера.
— Тебе Вера тоже скоро за учебу, — весело сказала мать. — Будешь учиться письму, математике, рисованию. Получишь кол, лишу сладкого.
— А два кола — будешь сидеть дома и разучивать гаммы, никуда не выходя, — подхватил Миша.
— Мой руки и иди за стол. Не пугай Веру, — сказала мать. — Сам не вздумай колы получать.
— Что такое «кол»? — спросила Надя, прижимаясь к матери.
— «Кол» — это хуже не бывает. Значит, мальчик или девочка ленивые и не старательные. И, когда вырастут, ничего хорошего из них не получится. Учиться надо прилежно, с чистым сердцем.
— А ты, мама, хорошо училась?
— Я и сама учила. Преподавала в женской гимназии. Была строгая-строгая, и меня все слушались.
— Это давно было?
— Очень давно. Вас, дорогие дети, еще и на свете не было.
Как странно! Детство вставало перед ним, близкое и родное. Мама! Кажется, он сейчас расплачется. Этот роман вытягивает все соки. Любимый, проклятый и единственный…
Адрес профессора Голубицкого Екатерина запомнила. Было искушение позвонить Марку и поехать туда вместе, но что-то останавливало ее, потому что есть вещи, которые лучше делать без свидетелей. Например, тот разговор, который должен был состояться.
Она даже не знала: как приступить к нему. Потому что в воображении прокручивались разные картины, и каждый раз картина складывалась по-новому. Но она должна показать ему те листы с записями человека, который следил за Булгаковым.