Теперь он видел все своим внутренним беспощадным зрением: он видел структуру романа, где этот бал был важнейшим элементом, скрепляющим каркас. И эта лестница, уводящая в бесконечность, и Маргарита наверху вместе с Воландом, и поклонение королеве Марго, и вся та страшная и тяжелая вереница людей, которые проходили перед ним, чтобы навеки остаться на страницах романа. Убийцы, палачи, предатели, те, кто был своим на этом балу и кто присягал Князю Тьмы.
Бал был невозможен без прелюдии, без того, чтобы Маргарита не села на скамейке под Кремлевской стеной при похоронах Миши Берлиоза, и чтобы к ней не подошел посланец Воланда. Чтобы попасть на бал, Маргарита должна измениться, натереться волшебной мазью, стать иной, в том земном виде на бал не попасть!
Он потер виски, которые болели, и тихо прошептал:
— Чтобы знали.
Маргарита в сборах на бал оставляет все, и нагая летит на событие, которое перевернет ее жизнь. Но по пути она окунется в сладостную весеннюю ночь под звуки бессмертного вальса из «Фауста» Шарля Гуно. Этот вальс, который обещает так много, но потом тихо растворяется в ночи.
Он рассмеялся. Ночь королевы Марго начнется с веселья. А закончится трагедией. Она получит своего Мастера, но ведь ничего не заканчивается с этим событием. И все по-прежнему обреченно, остро и непонятно, что здесь можно поделать?
Эта фаустовская ночь, и пруд, и река, и вся веселая нечисть, которая славит эту ночь. Но путь Марго пролегает дальше, дальше. Туда, где ее ждут.
Ее встречает сам Воланд и его свита. Они принимают Маргариту как свою, со всеми почестями, но тут должен появиться еще один персонаж, которого раньше не было.
Абадонна! Тот, кто несет войны, конфликты, кровь и смерть.
И символично, что он появится именно здесь! На этом балу. Раньше его не было. Тогда все еще можно было переписать и отменить. Но не теперь. Когда события завертелись со страшной силой. Глобус ожил и налился кровью…
На следующий день Анна сидела уже в театре у Марка и рассказывала ему то, что ей удалось узнать. Марк слушал ее со страдальческим выражением лица, когда Анна закончила, он схватился за голову:
— Бог мой! Бог мой! Даже не предполагал, как это все ужасно! Кто бы мог думать, что исчезновение скромного актера, который вовсе и не актер оказывается, втянет меня вот в такие интриги и хитросплетения. И что он будет убит! И что теперь делать? Кому нести эту информацию? И как можно обвинить этого владельца заводов, газет, пароходов? Кто мне поверит? И не окажусь ли я сам жертвой? Боже мой.
Всегдашний длинный шарфик Марка обвился вокруг его шеи всепонимающей змеей, один конец свисал до пола, и Анне казалось, что шарфик тоже дрожит от возбуждения хозяина.
— Ясное дело, что нужно все рассказать Кате, ну, той самой американке.
— Поступай, как считаешь нужным.
У Марка зазвонил телефон: «Саша, ты помнишь наши встречи». Старая забытая мелодия. Ее кажется пела Изабелла Юрьева, ушедшая певица ушедшей эпохи.
— Одну секунду, бабушка звонит. Стой, стой, где ты говоришь, он жил на Спиридоновке? Опа! Там же бабуля жила с семьей какое-то время! Может быть, у нее спросить?
— Почему бы и нет?
— Конкордия что-нибудь да вспомнит. И расскажет интересное. Поехали, и не будем ничего откладывать в долгий ящик.
На ходу Марк позвонил Кате, и она сообщила, что сейчас же выезжает. Они договорились встретиться у метро «Пушкинская» и дальше уже идти вместе.
Катя выглядела озабоченной. Она поздоровалась с ними и сказала:
— Вы мне что-нибудь объясните?
Анна рассказала ей вчерашний разговор с Еленой. Выслушав, Катя нахмурилась.
— Все складывается даже сложнее, чем я думала.
Они шли быстрым шагом.
— Как вы помните, — сказал Марк, понизив голос, — именно на Спиридоновку убегала свита Воланда. И за ней бежал Иван Бездомный. Как все складывается. И там же жил осведомитель, следивший за Булгаковым.
— Да, — Катя немного отстала, запыхавшись, она кому-то звонила.
— Я подумала, что неплохо, если к нам подключится Арина, аспирантка профессора Голубицкого, уже покойного, она специалист по Булгакову и может нам помочь…
Арина присоединилась к ним почти у самого дома. Рыжие дреды горели на фоне зелени.
— Кажется, все в сборе, — тихо сказала Катя.
— Я думаю, что не все, — задумчиво откликнулась Арина. — Но сейчас это не важно.
Конкордия Германовна встретила их в коридоре, опираясь на палку.
— Марк! — экспансивно воскликнула она. — Я думала, что ты придешь один. А здесь целая компания! Ты не находишь, что это слишком! У меня коньяка на всех не хватит.
— Бабуля! Какой коньяк! Мы люди трезвые, смирные.
— Иногда нужно выпить, чтобы скрепить беседу, — вставила Арина.
— Хоть один человек меня здесь понимает, — проворчала Конкордия Германовна. — Прошу в комнату, как я люблю говорить, в гостиную.
В большой комнате царила прохладная полутьма. Хозяйка раздвинула шторы, и в комнату хлынул свет.
— Нет, так слишком ярко, не люблю, когда меня рассматривают при ярком свете. Все-таки женщина остается женщиной до гробовой доски. Не обессудьте, друзья, если света не будет хватать. Потерпите. Уважьте старуху. Вы пока посидите здесь, а я быстро закуску поставлю. Марк, помоги мне.
В комнате стояла старинная мебель, в углу тикали напольные часы с маятником, вдоль одной из стен находилось пианино с раскрытыми нотами. Посередине овального стола красовалась изящная хрустальная ваза с бордовыми розами.
— Как в другой век перенеслась, — вполголоса сказала Арина. — Прохлада, покой, тишина, и все вокруг аутентичное, выражаясь по-современному.
Марк с Конкордией Германовной вернулись с великолепным жостовским подносом с тарелками и овальным блюдом с колбасой, сыром и нарезанными помидорами. Марк еще принес пузатую бутылку с коньяком; на ней играли отблески света и солнца, отчего темно-шоколадная жидкость мерцала янтарными искорками.
— Марк! Рюмки из серванта.
Когда все заняли места за столом, Конкордия Германовна сказала:
— Теперь можно приступить к беседе.
Анна сидела недалеко и могла рассмотреть бабушку Марка более внимательно. Несколько раз она видела ее в школьные годы, когда бабушка приходила в школу на праздники, в которых участвовал ее внук. Тогда Конкордия Германовна еще поразила ее своей прямой осанкой и величественным видом, то есть тем, что называют «породой» и «аристократизмом».
За прошедшие годы Конкордия Германовна, казалось, ничуть не изменилась. Только морщин вокруг глаз стало больше. А так, все та же яркая помада, прямая осанка и быстрый взгляд живых глаз.
— Марк! Разливай коньяк, а вы налегайте на закуску и коньячок. И рассказывайте: с чем пожаловали, не стесняйтесь. Я могу многое выдержать.
— Бабуль, ничего тебе выдерживать не придется.
— Избавь меня от бабули, — поморщилась Конкордия. — Называй по имени. И все.
— Хорошо. Будет сделано. Мы хотим тебя расспросить об одном человеке, жившем в том же доме, где жила и ты с родителями. На Спиридоновке. Его зовут Николай Шабельский. Помнишь такого? Он точно жил в этом доме. Ты, правда, была девчонкой, но, может быть, что-то вспомнишь?
Конкордия посмотрела на него с укоризной.
— Я из ума еще не выжила и все прекрасно помню. Николай Шабельский жил на одной площадке с нами. У него была семья — жена и дочь, и прекрасная квартира — солнечная, большая. В то время существовала категория людей, которые получали хорошие квартиры в знак особых заслуг перед властью. Старую элиту уплотняли, а вот новая вполне себе неплохо устраивалась. Николай Шабельский — никто не знал, откуда он приехал и кто он. Время было такое, все всех боялись и особо не откровенничали. Поэтому не было лишних вопросов, как не было и откровенных ответов. Все жили в себе. Наша семья не была исключением. Я, моя сестра Вера и брат Темочка старались быть со всеми приветливыми, но не дружить и не болтать лишнего. Мы здоровались и быстро проскальзывали мимо людей. Моя мама любила цитировать Марину Цветаеву:
А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем —
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени.
Такое было время — выживали только те, кто сумел пройти, не оставив ни следа, ни тени.
Как я уже сказала: никто не знал, откуда Николай Шабельский, и чем он занимался. Но однажды моя мама все же разговорилась с его женой, и та обмолвилась, что ее супруг работает в какой-то театральной комиссии. Но, возможно, всей правды она и не знала. Все старались молчать, иногда и жены не знали, чем занимаются их мужья. Информация могла быть не просто опасной. А смертельно опасной. Вполне возможно, что Шабельский следил за Булгаковым. Потому что его график работы был странным. Было видно, что он не служил в офисе или конторе, где требуются присутственные часы. Нет, он мог уйти рано, а прийти поздно. Мог вообще несколько дней отсутствовать. Но где он служил, для нас была загадка. Но вот однажды я с ним даже разговорилась. Я хотела уйти погулять в сквер и оставить маме записку. А он как раз открывал дверь своей квартиры. Сбоку у него был массивный портфель. Я сказала, что хочу уйти ненадолго и написать маме записку, но у меня нет бумаги и карандаша. Он достал из портфеля лист бумаги и ручку, черкнул несколько строк, и я воткнула эту записку в дверь.
Глаза ее неожиданно блеснули.
— Самое забавное, что у меня эта записка, сохранилась, потому что на обратной стороне папа нарисовал мой автопортрет. Такой шутливый набросок.
— Вот это да! — выдохнула Анна.
— Конкордия! — взревел Марк. — Можно посмотреть?
— Да. Но, Марк, не кричи так. Учила, учила тебя хорошим манерам, но все без толку.
Тяжелый бархатный фотоальбом был снят с полки, Марк положил его на стол. Конкордия взялась сама найти этот автопортрет. И вскоре она держала в руках пожелтевший листок бумаги. Она протянула его Анне. Сомнений не было, это тот самый почерк!