Почти все замешанные в преступлениях «кровавого понедельника» нацисты были освобождены из-под ареста, лишь некоторые из них, такие как Ремп и Каломба, получили чисто символические сроки тюремного заключения, отсидеть которые им так и не пришлось. В двери уже стучалась кровавая фашистская диктатура, и ей требовались головорезы, способные тупо и безжалостно расправляться с противниками национал-социализма.
«Прибытие старшего правительственного советника отдела полиции прусского Министерства внутренних дел Дильса… благожелательно встречено в Восточной Пруссии… Специальный комиссар должен немедленно принять меры, необходимые для обеспечения безопасности мирных граждан…»
То раннее августовское утро надолго осталось в памяти жителей Кёнигсберга как первый страшный предвестник грядущих потрясений и мрака, спускающегося на землю под сенью фашистской свастики.
«Философ» Фриц Ремп благодаря так блистательно начатой карьере на поприще политического разбоя продвинулся по служебной иерархии в СА до штурмбаннфюрера, пережил «ночь длинных ножей» в 1934 году, в ходе которой были устранены сотни «старых бойцов», и стал одним из руководителей Национал-социалистского союза студентов Восточной Пруссии. Всю войну он провоевал в частях СС на Западном фронте и был убит в 1944 году во время перестрелки с бойцами французского Сопротивления в департаменте Канталь во Франции.
Головорез Вернер Каломба, смертельно ранивший дежурившего в штаб-квартире социал-демократов Иоганна Хоффманна, был приговорен к двум месяцам тюремного заключения, но после вмешательства какого-то высокопоставленного чиновника из Берлина отпущен на свободу. Так же как и Ремпу, ему удалось пережить все гонения на штурмовиков. Но в 1939 году, будучи казначеем спортивного общества СС, возглавляемого самим бригадефюрером фон Шаде, он присвоил себе значительную сумму денег, за что был изгнан из СС и нацистской партии, а затем отправлен в концентрационный лагерь. Там он быстро стал старостой блока, опорой коменданта и грозой политических заключенных.
Каломбу бы досрочно освободили и направили на фронт, если бы он и в лагере не умудрился проштрафиться, выбивая у вновь прибывших заключенных золотые зубы и присваивая себе благородный металл, вместо того чтобы сдавать его администрации или хотя бы тайно делиться с комендантом. За это его перевели в другой блок, где содержались матерые уголовники. Трудно сказать из-за чего, но спустя месяц труп Каломбы был обнаружен под нарами. Лагерный врач констатировал смерть от удушения.
Бывший полицай-президент Кёнигсберга советник Герхард Титце после отставки уехал в Регенсбург и весь период фашистской диктатуры тихо жил в своем домике. Его миновали все напасти и трагедии войны, ему удалось по возрасту избежать призыва на военную службу и в фольксштурм. Даже дом его не пострадал во время многочисленных налетов американской авиации. А очень скоро после того, как седьмая армия США под командованием генерал-лейтенанта Пэйтча заняла город, Титце стал его обер-бургомистром. На это, скорее всего, подвигли американцев давняя приверженность Титце либеральным идеям и членство в партии Центра.
Профашистски настроенный старший правительственный советник Рудольф Дильс спустя десять месяцев после описываемых событий стал первым руководителем гестапо, одного из самых страшных репрессивных органов в истории человечества. Однако в результате скандала, разразившегося в связи с противоречиями в правящей верхушке, Дильс вынужден был уйти в отставку. Он продолжал занимать видные посты: был заместителем полицай-комиссара Берлина, исполнительным президентом города Кёльна, управляющим в концерне «Герман Гёринг». После провала заговора против Гитлера в июле 1944 года Рудольф Дильс был арестован «по подозрению в государственной измене», но судьба смиловалась к нему, и он не сгинул в застенках тюрем или на эшафоте гитлеровской Фемиды, пережив крушение нацистского режима. Смерть настигла бывшего видного полицейского чиновника лишь спустя двенадцать лет после окончания войны, в 1957 году.
Отто-Браун-хаус на Цвайте Флиссштрассе, так яростно защищавшийся бойцами рабочих отрядов самообороны в 1932 году, еще не раз подвергался нападениям фашистских молодчиков, пока, наконец, в марте 1933 года не был захвачен ими окончательно. На сей раз рабочим уже не удалось отстоять свой политический штаб. Сотни штурмовиков, вооруженных железными прутьями и кинжалами, прорвав цепь обороняющихся, проникли в здание. Из окон были выброшены все книги, подшивки газет и журналов, папки, скоросшиватели, многочисленные плакаты, экспонаты постоянно действующей выставки – макеты и поделки, изготовленные детьми рабочих активистов. Весь тротуар и прилегающая мостовая были усеяны бумагами, в одну минуту превратившимися в уличный мусор. Тысячи листков, подхваченные ветром, летали в воздухе, оседая на крышах домов и кронах деревьев.
Персонал Отто-Браун-хауса был буквально вышвырнут на улицу под свист и улюлюканье толпы.
– Бей их, красных обезьян! Дождались, ублюдки! Мы выкинем вас из Кёнигсберга, как выкинули из этого вонючего сарая! – неслось со всех сторон.
Выходившие из дверей сотрудники редакций и различных социал-демократических организаций, в том числе женщины, пробирались через живой коридор ликующих коричневорубашечников. Некоторые из них пытались обязательно ударить испуганных людей. И если это удавалось, толпа откликалась воплями восторга и одобрения – она праздновала свою победу над личностью.
Калининградская маслобаза, бывший Отто-Браун-хаус
Через некоторое время в доме с двумя застекленными лестницами на фасаде обосновался штаб кёнигсбергских штурмовиков, так называемая Группа СА «Остланд», а подвалы бывшего Отто-Браун-хауса надолго превратились в чудовищный застенок. Вооруженные до зубов группы штурмовиков шныряли по городу, выслеживали и похищали активистов рабочих и пацифистских организаций, проводили облавы и аресты коммунистов или тех, кого считали коммунистами. В подвалах «Коричневого дома», как теперь его называли в городе, творилось страшное: здесь пытали, допрашивали, насиловали, избивали до полусмерти и даже убивали. Отсюда был прямой путь в концлагерь или гитлеровский застенок.
«Группа СА “Остланд”, Отто-Рейнке-штрассе, 4–6 – * 3 27 51
Обергруппенфюрер Шёне – также Полицай-президиум – (2 40 11)
4-я бригада СА (Кёнигсберг), Отто-Рейнке-штрассе, 4–6–3 21 12…
90-й морской полк, Отто-Рейнке-штрассе, 4–6–3 03 23
4-й конный полк, Отто-Рейнке-штрассе, 4–6–3 84 40…»
А на флагштоках развевались полотнища со свастикой, которая поселилась в этом здании, в этом городе, да и в этой стране на целых двенадцать лет.
После того как мне зашили бровь и сделали поочередно три укола, мы с Виктором покинули травмопункт и на такси добрались до Дома пионеров на Молодежной, в котором мы остановились на постой. Голова буквально раскалывалась на части. Поташнивало.
Ночь спал я плохо, боясь содрать наложенную на голову повязку и мучаясь от ноющей боли в плече. Там у меня был большой синяк – след одного из доставшихся ударов.
Всю ночь мне мерещились злобные лица вчерашних бандитов и наглая усмешка парня в коричневой куртке. Только во сне их было гораздо больше, да и в руках они держали какие-то заостренные палки и цепи. У каждого на рукаве была повязка со свастикой. Когда один из них упер мне в грудь дуло пистолета, я резко дернулся и даже хотел закричать. Но проснулся.
В комнате было темно и тихо. Виктор, приподнявшись с постеленного на пол матраса, спросил:
– Андрей, что?
– Да ничего, Вить. Сон. Коричневорубашечники снились.
– Кто? Какие коричне…
– Коричневорубашечники из Кёнигсберга. Как будто это они вчера на меня напали.
– Андрей, ты что?
– Да, Витя. Они живы. Они ходят среди нас. И нападают, когда видят подходящую для них жертву.
– Андрей, спи! Это у тебя… – Виктор не захотел поддерживать странный разговор и повернулся на другой бок.
Я ощупал голову. Повязка была на месте. Да и ссадины на руке легко прощупывались в темноте. Все было взаправду. Здесь, в Калининграде, когда-то называвшемся Кёнигсбергом, спустя двадцать четыре года после краха фашизма.
В 30-х годах XX века здесь орудовали нацисты
Фисгармония
Был жаркий июльский день 1978 года. В подземелье метрополитена была приятная прохлада. Выходить на улицу, в самое пекло, не хотелось, но делать было нечего – за окнами уже мелькала ярко освещенная станция: конечная цель нашего маршрута.
– Станция «Сокол», – с привычным дребезжанием прозвучало в динамике.
Мы с отцом вышли на платформу, протиснулись через толпу спешащих к поезду людей, стали пробираться к выходу. Дом, к которому мы направлялись, находился совсем рядом, за углом. Вчера после работы я уже успел побывать там и обо всем договорился. Нас должны были ждать.
А дело было вот в чем: с некоторых пор меня не покидала одна навязчивая идея, которая могла многим показаться странной. Ее можно было бы назвать даже мечтой, если бы не одно обстоятельство: за реализацию «идеи» надо было заплатить. Сто двадцать рублей. Конечно, не тех достаточно скромных денег, которые сегодня составляют эту сумму, а сто двадцать полновесных, как нам тогда казалось, рублей, практически всю мою зарплату.
Мечтой этой была… фисгармония. Да, да, теперь почти уже забытый музыкальный инструмент, своего рода «домашний орган». В детстве, еще до поступления в школу, когда наша семья жила в старинном русском городе Печоры неподалеку от Пскова, я очень захотел научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. И скоро стал заниматься в провинциальной музыкальной школе по классу скрипки у прекрасного учителя Бориса Николаевича, эстонца по национальности.