Домик старой королевской библиотеки на Кёнигштрассе
В конце Кёнигштрассе, сколько Шварц себя помнил, на самом углу Аугусташтрассе[88] располагалась кондитерская Пауля Шпрунга, куда они с сестрой, получив от родителей по паре марок, любили бегать за вкуснейшими кёнигсбергскими марципанами в виде зверюшек, пасхальных яиц или фигурок гномиков. Наконец, здесь, совсем недалеко от ворот Кёнигстор, в большом сером доме с аккуратными полукруглыми балкончиками на третьем этаже жила фрау Елена, у которой он несколько лет брал уроки музыки, сначала фортепиано, потом фисгармонии. Именно фрау Елене Штальбаум Шварц был обязан тем, что неплохо разбирался в музыке и хорошо играл на музыкальных инструментах.
Вот и дом. Сердце Шварца забилось со всей силой, готовое, кажется, выскочить из груди. Если его ждут в квартире, то через несколько минут, пожалуй, можно ставить жирную точку на своей биографии. Скорее всего, теперь будет один путь – на эшафот.
Повернув ключ во входной двери, Вальтер Шварц убедился хотя бы в том, что в подъезде его никто не поджидает. Вот и квартирная дверь – старая, деревянная, с блестящей латунной табличкой, в овале которой красовалась надпись: «Советник магистрата доктор Вальтер Шварц».
Дверь открыла Урсула, жена советника.
– Вальтер, почему ты так долго? Я тебя заждалась. Тут такое происходит… По радио все время передают специальное сообщение о покушении на фюрера. Но вроде все в порядке. Слава богу, преступникам не удалось его убить… Что с тобой? На тебе лица нет!
На улице Фрунзе. 1967 год
Улица Ландхофмайстерштрассе
Улица Фридрихштрассе
Шварц молча, слегка отстранив жену, вошел в квартиру. Кроме жены там никого не было. Он облегченно вздохнул. «Во всяком случае, не сейчас», – пронеслось в мозгу.
– Вальтер, тебе звонили. Несколько раз. Один из звонков был от Арнольда, я знаю его голос. Но я даже не успела ничего ему сказать. Он узнал, что тебя нет дома, и положил трубку. Еще звонил кто-то из Берлина, но слышимость была плохая, и я не разобрала кто.
– Хорошо, Урсула. Спасибо. Мне что-то нездоровится.
Он разделся, прошел в гостиную. Квартира у Шварцов состояла из трех комнат и кухни. После того как их дочь вышла замуж за сотрудника Министерства иностранных дел и уехала в Италию, они жили в этой большой квартире одни.
Стены были увешаны картинами различных художников, в основном итальянских мастеров. Всю стену в гостиной занимали книжные стеллажи, сработанные по эскизу Шварца искусным мебельным мастером. Застекленные полки обрамлялись красивым резным орнаментом. В трех местах висели светильники с канделябрами. Рядом с окном, за которым шелестел листвой громадный дуб, стоял красивый стол-бюро с изящной полукруглой крышкой и множеством маленьких ящичков с миниатюрными ручками.
Но гордостью квартиры Шварца была, конечно, старинная фисгармония французской работы. Доставшаяся ему от деда, она стояла на этом месте ровно столько, сколько Вальтер Шварц помнил себя. Еще будучи ребенком, он любил рассматривать медальон с вензелем, прикрепленный на передней части панели над клавиатурой. На нем было изображено множество медалей, каких-то знаков, старинный герб в центре. Все надписи были на французском языке. Кто знает, может быть, именно рассматривая этот медальон, маленький мальчик обрел первую тягу к музыке, которая впоследствии превратилась в настоящую страсть.
С пяти лет мама водила Вальтера учиться играть на фортепиано к фрау Елене, очень обаятельной и женственной, с искренней любовью относящейся к своим ученикам, стремящейся открыть им мир чудесных звуков. Именно на занятиях у фрау Елены Вальтер овладел навыками игры на клавишных инструментах, а с восьми лет стал уже неплохо играть на фисгармонии.
Отец и мать Вальтера были преподавателями в Хуфенской гимназии, очень много читали, интересовались театром и музыкой. На все концерты они брали сына и дочь, и те с раннего возраста привыкли к звучанию произведений Брамса, Бетховена, Баха.
Вальтер Шварц долго сидел в комнате, не зажигая света. Мысли в голове путались. Чувство тревоги само стало куда-то уходить, а его место заступили апатия и безразличие. Ни о чем не хотелось думать. Ничего не хотелось бояться.
В квартире Вальтера Шварца
Окно было приоткрыто, но на улице стало уже темно, и комната была погружена во мрак. Жена уже давно спала, привыкшая к полуночным бдениям мужа. А он все сидел и сидел, сложив руки на коленях. Живой ли он еще, Вальтер Шварц? Не призрак ли это замер в кресле за большим письменным столом?
Шварц встал, подошел к окну. Темень. Ничего не видно. Только слышно, как запоздалый трамвай с едва различаемым скрежетом тормозит на остановке да где-то неподалеку тарахтит мотор.
Советник прикрыл окно, оставив щель, опустил светомаскировку. Большой свет он зажигать не стал. Достаточно света бра в виде бронзового лебедя с распростертыми крыльями. Спать не хотелось.
Взгляд Шварца упал на фисгармонию. «Давно я не сидел за инструментом», – подумал он, и вдруг непреодолимое желание повлекло его к этому домашнему органу. Он сел на высокий круглый стул с длинными ножками, выполненными в виде львиных лап, задумался на минуту и опустил руки на клавиши.
Протяжная, тоскливая, тихая мелодия наполнила комнату. Как будто чей-то жалобный голос умолял, просил о помощи, молил о спасении.
«Я близок к падению, и скорбь моя всегда передо мною…» — звучала старинная мелодия тридцать седьмого псалма Псалтыри.
«И воздающие мне злом за добро враждуют против меня за то, что я следую добру».
«Жаль, – размышлял Шварц, – по большому счету ничего я не успел в этой жизни. Все думал, что завтра, когда-нибудь потом наступит время – и я смогу сделать что-то такое, что останется от меня потомкам. А не получилось. Все суета, суета. Спешка. Работа с утра до ночи. Забыл о жене, давно не виделся с дочерью. Перестал читать книги. Вот, даже на фисгармонии не помню, когда играл».
«Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня», – звучали тоскливо-призывные аккорды. Казалось, фисгармония плачет на все свои регистры, роняя слезы на клавиши.
Где-то за стеной громко заговорил динамик. Слов слышно не было, но по резкому крику было понятно, кто выступает по радио.
Шварц прекратил играть, посмотрел на часы. Было пять минут второго.
«Надо послушать», – решил он и повернул ручку динамика, стоящего на письменном столе. В комнату ворвался визгливый, истеричный голос. Так мог говорить только фюрер:
«…И если я выступаю сегодня перед вами, то это происходит по двум причинам: во-первых, чтобы вы слышали мой голос и знали, что я жив и здоров. И во-вторых, чтобы вы узнали также подробно о преступлении, подобного которому не было в истории Германии. Совсем ничтожная клика честолюбивых, лишенных стыда и совести и в то же время глупых офицеров-преступников устроила заговор…»
Фисгармония. 2014 год
«Да, теперь он утопит в крови собственный народ. Всем, кто участвовал в заговоре, не поздоровится», – слушая речь Гитлера, мрачно думал Вальтер Шварц.
А фюрер продолжал, срываясь на визг:
«…Круг, который представляют эти узурпаторы, максимально узок. Он не имеет ничего общего с германским вермахтом и, главное, с германской армией…»
Свою речь Гитлер закончил словами:
«…На этот раз мы уже рассчитаемся с ними так, как мы, национал-социалисты, привыкли!»
Шварц выключил динамик. Посидел еще немного за столом, разглядывая фото дочери. Они снимались всей семьей пять лет назад, когда отдыхали в маленьком домике в поселке Заркау[89] на Куршской косе. «Как давно это было, – подумал Шварц. – Какое чудесное было время! Все, все прошло».
Он снова сел за фисгармонию. Взял аккорд. Тот прозвучал неожиданно громко в тишине ночи. Снова полилась тихая, грустная мелодия псалма.
«Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня. Поспеши на помощь мне, Господи, Спаситель мой!»
За окном раздался резкий скрип тормозов. Прямо у подъезда дома остановился автомобиль. Послышался топот кованых сапог, сначала на улице, потом уже на лестнице.
«Вот и все. Это за мной», – обреченно подумал Шварц, но продолжал играть на фисгармонии.
«Не оставь меня, Господи! Не удаляйся от меня», – плакала, молила о пощаде, взывала к Богу старая французская фисгармония.
В дверь уже грубо и громко стучали. А Вальтер Шварц, как завороженный, продолжал играть. Теперь уже не тихо, а во всю мощь мехов. Звуки стали громкими, торжественными, трагически-обреченными.
«Поспеши на помощь мне, Господи, Спаситель мой!»
Советника кёнигсбергского магистрата по строительству Вальтера Шварца бесцеремонно выволокли из квартиры на втором этаже. Ничего не понимающая жена с удивлением и ужасом смотрела, как здоровенный эсэсовец два раза ударил мужа кулаком в лицо, а потом пинками и ударом приклада погнал Шварца к стоящему рядом с домом грузовику.
Его били всю дорогу коваными сапогами, бросив на железный пол кузова, и когда автомашина въехала во двор полицай-президиума, на Вальтере Шварце не было живого места.
Заговорщиков доставляли в полицай-президиум
А в это время в квартире орудовала следственная группа IV реферата главного сектора гестапо, сотрудники которой буквально перевернули вверх дном все вещи. Книги были сброшены со стеллажей на пол, каждая просмотрена на предмет возможного наличия в ней каких-либо документов или записей. Все бумаги советника, лежащие в письменном столе, были свалены в большой холщовый мешок со штампом в виде орла со свастикой и опечатаны следователем.
Досталось и фисгармонии. Двое солдат с трудом отодвинули ее от стены, затем сорвали заднее покрытие из ветхой ткани. Обыск требовал тщательного осмотра всех предметов в квартире преступника. Поэтому, как могли, эсэсовцы попытались приподнять клавиатуру, ножом вспороли меха, прощупали внутренний механизм инструмента. А то, кто знает, может быть, заговорщик хранил свои записи и коварные планы, спрятав их внутрь.