«Сберегательная касса Кёнигсберга приняла от господина Рудольфа Крамера (Кёнигсберг, Оберролльберг, 8) сто рейхсмарок, зачисленных на его счет 14.06.1944 года».
Сто рейхсмарок указывалось дважды: прописью в верхней части квитанции и цифрами внизу. На внутренней стороне обложки записной книжки мы снова натолкнулись на ту же фамилию. Там стояло: «Rudolf Kramer. 2. Komp. Gren-Reg. 192».
В переводе это означало: «Рудольф Крамер, 2-я рота 192-го гренадерского полка». Книжка, квитанция, да, по-видимому, и «парабеллум» принадлежали этому Крамеру. Между двумя страницами книжки мы обнаружили маленькую, безнадежно приклеившуюся к листу фотографию. Изображения не было видно, но на обороте полудетским почерком было написано: «Руди от Бетти. Тильзит. Январь 43 г.».
Уставшие, но в приподнятом настроении от сделанных находок, мы вдруг почувствовали страшный голод и вспомнили, что с самого утра, с завтрака в поезде, не ели ничего. Достав из сумки сверток, мы с Володей в одну минуту умяли остатки дорожного пайка, заботливо положенного нашими мамами, – по паре крутых яиц и по небольшому куску копченой колбасы с хлебом.
Володя предложил пораньше лечь, чтобы назавтра пораньше и с новыми силами приступить к поискам сокровищ замка. А что они там есть, мы теперь уже не сомневались. Вначале мы еще переговаривались друг с другом, потом сон сморил нас, и, пожелав друг другу «спокойной ночи», мы заснули в ожидании новых необыкновенных приключений.
Дом пионеров на улице Молодежной
Мотор взревел, мотоцикл с коляской резко подпрыгнул, наклонившись в сторону выбоины, и понесся дальше, поднимая за собой столб снежной пыли. Снег не переставал падать, мягкий и пушистый, совсем необычный для этих мест. На обочине мелькали голые деревья, образуя живой коридор вдоль дороги. Морозный ветер рвал полы длинной шинели сидевшего за рулем человека в военной форме. Стальная каска, пристегнутая ремешком, на глазах защитные очки с треснутым стеклом, за плечами винтовка «Маузер» образца 1898 года. Впереди на ремнях круглый гофрированный футляр, ручная граната с длинной деревянной ручкой и цилиндрическим корпусом.
В коляске, подняв воротник грязно-серой шинели и натянув на лоб шапку с козырьком, сидел широкоплечий офицер, что было видно по витой окантовке погона с едва заметными ромбиками и цифрой 975 посередине.
Отступающие немецкие части
По пустынной дороге Бранденбург – Кёнигсберг, заметенной снегом, в армейском мотоцикле, размалеванном белой краской с грязно-зелеными разводами, тряслись в направлении восточнопрусской столицы обер-лейтенант гитлеровского вермахта Крамер и ефрейтор Хенке. Каких-нибудь десять минут назад они уже не рассчитывали вырваться на эту тихую пригородную дорогу. Чудом проскочив поле, усеянное искореженной, еще дымившейся техникой, объезжая неубранные трупы немецких солдат, они выехали прямо к остановившимся у опушки леса танкам с крупными белыми цифрами на башнях, и только искусство не растерявшегося в этот момент ефрейтора Хенке спасло их от верной гибели. Пулеметные очереди из ближнего к ним танка прошили воздух над их головами, но уже не настигли скрывшийся за бугром мотоцикл.
Лязганье танковых гусениц слышалось теперь уже по обе стороны дороги и даже несколько впереди. Рудольф Крамер посмотрел на километровый указатель – до города оставалось десять километров. Впереди шоссе перебежало несколько фигур в маскхалатах, раздался треск автоматной очереди. Лязганье гусениц стало приближаться. В этой ситуации Крамеру и Хенке не оставалось ничего другого, как остановить мотоцикл и попытаться разобраться в обстановке.
Метрах в пятистах от них на шоссе выскочил огромный танк. Переехав обочину и повалив при этом несколько деревьев, растущих вдоль дороги, танк остановился и сделал два выстрела по ходу движения. Ему отвечала беспорядочная винтовочная и автоматная стрельба. Взревев мотором и выпустив столб синего дыма, танк скрылся на другой стороне дороги. Вслед за ним шоссе перебежала большая группа солдат в теплых шапках и телогрейках, стреляя на ходу в сторону леса.
Через несколько минут дорога опустела и перестрелка перенеслась налево. Там раздалось несколько взрывов. Из-за леса потянуло гарью.
– Хенке! Быстро! – скомандовал обер-лейтенант, и мотоцикл помчался дальше. Тревожно смотря по сторонам, Крамер достал из-под брезента, покрывающего коляску, автомат. Мотоцикл подпрыгивал на выбоинах, там, где дорога была разворочена гусеницами танков. Снег, перемешанный с землей и с расщепленными стволами деревьев, приобрел грязный цвет. В придорожной канаве лежало несколько распростертых фигур. Треск мотора не мог заглушить доносящуюся канонаду.
Мимо промелькнули кирпичные строения кёнигсбергского пригорода Вартен[90]. Покосившийся указатель показывал направление на Вундлакен, откуда доносился грохот ожесточенной артиллерийской перестрелки. «Так, значит, русские все-таки пересекли шоссе и вышли к Хайде-Вальдбургу[91]», – отметил про себя Крамер, не переставая озираться по сторонам.
С прорывом советских войск к этому не обозначенному даже на всех картах населенному пункту вся восточнопрусская группировка гитлеровских войск, сосредоточенная на Замландском полуострове и в Кёнигсберге, оказывалась отрезанной от остальной части регулярных частей вермахта. Вклинившаяся в немецкую оборону 26-я гвардейская дивизия под командованием генерал-майора Чернова в течение дня 29 января ворвалась на станцию Зеепотен[92] и, не давая немцам опомниться, захватила важный опорный пункт Хайде-Вальдбург, расположенный на берегу замершего залива Фришес-Хафф. В результате этого тактического прорыва третья германская танковая армия была расчленена, а ее подразделения, действующие в южной части, стали оттесняться в сторону Бранденбурга. Воины 26-й гвардейской стрелковой дивизии, совместно с танковыми подразделениями, действовали стремительно, настойчиво и блестяще справились с поставленной задачей.
«Пограничные валы прорваны! Восточная Пруссия окружена – Верхняя Силезия отрезана – Красная Армия на заливе Фришес-Хафф и на Одере – Глейвитц, Гинденбург, Оппельн, Алленштайн, Мариенбург пали – Бои у Бреслау, Позена, Кёнигсберга – Красная Армия в 200 километрах от Берлина».
Командование Красной армией, введя в прорыв новые части, закрепило расчленение германских войск у залива. Когда командующему 3-м Белорусским фронтом генералу армии Черняховскому доложили о выходе советских войск на берег залива Фришес-Хафф, он попросил генерала армии Галицкого, командующего 2-й гвардейской армией, в состав которой входила 26-я гвардейская стрелковая дивизия: «Пожми им всем руки от имени командования фронтом. Раскололи-таки эту проклятую группировку. Вот молодцы гвардейцы! Доберемся и до Кёнигсберга, возьмем!»
Да, над Кёнигсбергом, объявленным германским командованием «городом-крепостью», нависла реальная угроза падения под сильнейшими ударами частей Красной армии, громящих врага на его собственной земле, в «гнезде фашистских разбойников», в «логове нацистского зверя».
Обер-лейтенант Крамер спешил в Кёнигсберг, до которого оставались уже считаные километры. В его ушах еще звучал надрывный голос полковника Касснера, командира 975-го гренадерского полка, с кровопролитными боями отходившего в составе пехотной дивизии и сдерживающего напор частей Красной армии:
– Крамер, вы единственный из моих офицеров, кто не потерял голову в этом хаосе. Связь с командованием армии потеряна, я не знаю, где мои соседи справа и слева, но по орудийной канонаде можно судить о том, что и у них не сладко. «Иваны» теснят нас к морю. Если они прижмут нас к заливу, нам ничего больше не останется, как пробиваться по льду на ту сторону. Прорыв русских к морю будет означать смертный приговор Кёнигсбергу.
Он так прямо и сказал: «Смертный приговор». При этом глаза Касснера сузились, он притянул к себе Крамера и прошептал:
– Рудольф, я знаю, вы родом из Кёнигсберга. Вы лучше других ориентируетесь в этой катавасии и сможете пробиться в город.
В этот момент раздался мощный взрыв. Земля, казалось, заходила ходуном. Крамер инстинктивно пригнулся, прикрывая голову от падающих с треском сучьев, комьев смерзшейся земли со снегом.
Полковник срывающимся голосом продолжал:
– Последний, дошедший до нашего командира дивизии генерал-лейтенанта Хенле приказ, получен сегодня в десять утра. Войска дивизии, а также наш сосед справа – 69-я пехотная дивизии – подчинены коменданту крепости Кёнигсберг генералу от инфантерии Ляшу. Ваша задача: во что бы то ни стало прорваться в город и доложить коменданту о создавшейся обстановке. По указанию генерала Хенле я в сжатом виде обрисовал обстановку в этом донесении. – Полковник протянул Крамеру конверт. – Я надеюсь на вас, Руди. На словах передайте коменданту крепости, что доблестные воины нашей дивизии готовы погибнуть с именем фюрера на устах, но не пропустить большевиков в Кёнигсберг. Но силы нашей измотанной в последних боях дивизии на исходе. Сами мы сможем продержаться лишь до утра. Нам необходима поддержка. Восстановить положение можно будет только согласованными ударами танковых частей с юга и из самого города. Ступайте, Крамер. С богом!
При упоминании имени фюрера у Касснера слегка дернулась щека. Крамер знал, что полковник никогда не был приверженцем гитлеровского режима, но, как истинный военный, не мог позволить себе неуважительное отношение к верховному главнокомандующему. Он как бы принимал действовавшие в гитлеровской Германии правила игры и, если это было к месту, всегда подчеркивал свою готовность «умереть за фюрера», вкладывая в это, конечно, совершенно иной смысл. «Умереть за фюрера» для него означало – до конца исполнить свой воинский долг.