«Русские пленные, – отметил про себя Рудольф. – Им теперь долго уже не протянуть».
Стали попадаться следы бомбежек: обгоревшие остовы домов, рядом с которыми виднелись кучи кирпича и щебня. Улица сузилась, прошла под мостом железной дороги, усиленно охраняемом солдатами фольксштурма. Трамвай, застрявший среди повозок, настойчиво звенел. Стекла в вагоне были выбиты и заделаны фанерой.
У Бранденбургских ворот Рудольф Крамер повернул направо к главному вокзалу. Площадь перед ним напоминала цыганский табор. Для проезда транспорта оставалась узкая полоса вдоль трамвайной линии, да и та через определенные промежутки преграждалась изготовленными из подручных средств баррикадами, в которых оставался лишь узкий разрыв для проезда автотранспорта и прохода пешеходов. Все остальное пространство было буквально забито беженцами, санитарными машинами, автобусами, грузовиками. Слышались крик, ругань, плачь детей, стоны раненых. «Да, – подумал Рудольф, – ни о какой планомерной эвакуации теперь не может идти и речи».
Он вспомнил о том, как еще в прошлом году офицер пропаганды, именовавшийся «офицером по национал-социалистскому руководству», прочел у них в полку доклад, как будет организована эвакуация восточнопрусского населения в случае прорыва противника к границам рейха. По его словам, существовал план, согласно которому все жители провинции должны были подготовиться к эвакуации – заготовить себе длинные фургоны, на каждый повесить опознавательную бирку с обозначением района, откуда и куда следует фургон, а также указанием фамилии его владельца. Предполагалось, что все эти фургоны будут построены в колонны и, как на параде, в строю, каждый на своем месте, согласно бирке, последуют в глубь Германии.
Да, о планомерной эвакуации речи идти уже не могло. Стремительное наступление советских войск опрокинуло составленные с немецким педантизмом планы эвакуации материальных ресурсов и населения из Восточной Пруссии. Передовые части Красной армии подошли вплотную к пригородам Кёнигсберга, перерезав железную дорогу, связывающую Кёнигсберг с остальной Германией. Для бегства оставалась единственная возможность – дорога в порт Пиллау, который находился в сорока шести километрах к западу от города, и дальше морем до германского побережья. Десятки тысяч жителей Кёнигсберга и других городов Восточной Пруссии, спасающихся бегством от наступающих частей Красной армии, искали свое спасение именно в направлении Пиллау. Бесчисленные толпы обезумевших от страха горожан осаждали главный железнодорожный вокзал Кёнигсберга, парализуя деятельность эвакуационных органов, пытающихся упорядочить этот процесс. Тысячи людей бросились пешком по Пиллаускому шоссе, не рассчитывая получить место в отправляющихся из Кёнигсберга поездах. Паника все больше и больше охватывала и без того мрачный, агонизирующий город.
«Сотни и сотни автомобилей, в которых едут штабы вермахта, высокопоставленные чиновники и простые смертные, блокированы лавиной военных машин – грузовиками, штурмовыми орудиями, тяжелыми танками… В Фишхаузене[94] царит неописуемая давка. Чтобы предотвратить тотальное переполнение пытаются преградить дорогу массам беженцев, что, естественно сделать совершенно не удается…»
Зловещие развалины
С трудом проехав по узкому проходу, оставленному повозками и машинами, Рудольф развернул мотоцикл в сторону улицы Хинтер Форштадт. Здесь было намного свободнее, чем на привокзальной площади, хотя движение тоже было значительным. В обе стороны улицы двигались грузовики и штабные автомобили, попадались автобусы и санитарные машины. За колонной грузовиков пристроилась вереница конных повозок с какими-то грузами, прикрытыми брезентом. Навстречу, в сторону вокзала, двигались группы солдат в маскхалатах и касках, окрашенных в белый цвет. За спиной – автоматы. Напротив уцелевшего здания Дирекции имперской железной дороги улицу преграждал лежащий рядом с баррикадой на мостовой трамвай с зияющей пробоиной в крыше и разбитыми стеклами. Снег, шедший всю ночь и весь день, намел вокруг него сугробы, и трамвай казался причудливым кораблем, зажатым арктическими льдами.
Приглядевшись, Рудольф Крамер заметил, что от большинства домов на обеих сторонах улицы сохранились лишь остовы с черными глазницами окон – след бомбардировки города англичанами в 1944 году. Хотя уже заметно потемнело и день клонился к вечеру, снег, лежащий на тротуарах и мостовой, на кучах кирпича и щебня рядом с развалинами, отбрасывал свет на облезлые, с обвалившейся штукатуркой стены домов. Почти на каждой из них можно было прочитать надписи, сделанные белой краской: «Der Sieg ist unser» – «Победа за нами», «Wir siegen trotz allem» – «Несмотря ни на что мы победим», «Königsberg bleibt deutsch» – «Кёнигсберг останется немецким» – и все в том же духе.
В двух местах дорога сужалась до ширины трамвайных путей. Здесь были сооружены высокие баррикады из скрепленных между собой деревянных брусьев, засыпанных внутри щебнем, битым кирпичом, брусчаткой. Проходы в баррикадах были до того узки, что то и дело рядом с ними образовывались пробки. Поднималась ругань, шум, и до тех пор, пока в дело не вмешивался дежурный полицейский, проехать через проход становилось невозможно.
На широком перекрестке нескольких улиц у здания биржи Рудольф Крамер притормозил и спросил у регулировщика о местонахождении лазарета. Тот, удивленно посмотрев на обер-лейтенанта, указал на здание, рядом с которым они стояли. Над овальной дверью бывшего универсального магазина, располагавшегося в импозантном пятиэтажном здании с небольшими колоннами, он увидел щит с надписью: «Полевой госпиталь № 5».
Баррикады перегораживали улицы
Остров Кнайпхоф в руинах
Через пять минут, передав ефрейтора Хенке заботам санитаров и пожелав ему скорейшего выздоровления, Рудольф Крамер снова сел на мотоцикл. Переехав через чудом уцелевший после бомбежки прошлого года мост Грюне-брюкке, перед въездом на который у него снова проверили документы – теперь уже городские полицейские, обер-лейтенант оказался на острове Кнайпхоф, в старейшей части города. Вид разрушений и запустения потряс Рудольфа. Некогда довольно оживленная улица Кнайпхёфше-Ланггассе, по обеим сторонам которой возвышались фронтоны старинных домов самых причудливых архитектурных форм, представляла теперь собой узкое ущелье среди развалин. Скелеты домов, поднимающиеся над кучами кирпича и щебня, были покрыты снегом, в мрачных глазницах окон не виднелось ни огонька.
Каждый раз, проезжая перекрестки, Рудольф пытался рассмотреть на пересекающих улицах хоть одно уцелевшее здание, но повсюду виднелись лишь руины, полузасыпанные снегом. Ему почему-то вспомнилось сейчас, как он еще мальчишкой прибегал вместе со своими приятелями к магазинчику «Штеффенс & Вольтер», расположенному в двадцать седьмом доме. Бывший дом патриция поражал своей помпезностью, а богато украшенный подъезд привлекал внимание ребятни интереснейшими барельефами. Здесь были и грозно смотревшие львиные головы, и фигурки людей в причудливых одеяниях, изображения непонятных существ не то на библейские мотивы, не то из купеческой жизни. Ребята усаживались на ступеньках, загораживая проход, а хозяин магазина добродушно покрикивал на них, обещая пожаловаться родителям.
Скелет бывшего Восточнопрусского банка
Бывший дом патриция на острове
Теперь же на месте бывшего дома патриция, некогда так поражавшего его воображение, Рудольф увидел кучу битого кирпича и обломков стен. Сохранилась только нижняя часть здания, все лепные украшения и облицовка были погребены под кучами грудами обломков, кучами снега и мусора.
От Старого города, Альтштадта, тоже остались лишь развалины. И только башни Королевского замка по-прежнему казались неприступными и непоколебимыми. Однако, выехав на площадь Кайзер-Вильгельм-платц и поравнявшись со стенами замка, Рудольф увидел, что и его не миновал злой рок. Брат Вернер писал еще осенью прошлого года, спустя месяц после налета англичан на город, что замок полыхал от зажигательных бомб, как факел, освещая всю округу. От его круглых башен и великолепных фронтонов с большими окнами остался только остов с черными провалами и копотью на стенах. Но высокая стометровая колокольня по-прежнему вонзалась в небо и казалась неподверженной никаким испытаниям.
Мельком взглянув на часы, Рудольф сделал резкий поворот у обугленного остова здания почтамта и, обогнув холм, составленный из обломков и кирпичей рухнувших на проезжую часть зданий, выехал на площадь.
– Пять минут. Только пять минут, – тихо прошептал Рудольф и снова взглянул на часы. Они показывали двадцать два часа десять минут.
Да, здесь, совсем рядом, в двух шагах от замка на улице Оберролльберг, среди руин притаился дом, где прошли его детство и юность, где до недавнего времени жили его родители и брат Вернер. В ту ночь, когда в городе вспыхнули сотни пожаров от сброшенных на него бомб, престарелый чиновник Иоахим Крамер со своей супругой сидели, со страхом прислушиваясь к свисту бомб и грохоту разрывов, в пяти минутах ходьбы от дома – в бомбоубежище, оборудованном в подвале Альтштадтской гимназии. Они прибежали сюда, как только услыхали вой сирены воздушной тревоги, оставив открытой дверь в квартире на втором этаже, как это предписывалось соответствующим распоряжением службы ПВО.
Считая себя в относительной безопасности, супруги Крамер не могли не беспокоиться о сыне Вернере, который еще с утра отправился в школу на какое-то совещание низовых руководителей гитлерюгенда и не вернулся.
Супругам Крамер не суждено было встретиться со своими сыновьями – прямое попадание фугасной бомбы в высокое здание рядом с гимназией привело к направленному взрыву. Обломки стен и потолочных перекрытий намертво завалили вход в убежище, где, притаившись, ждали своей участи жители примыкающих улиц.