ить.
– Не придут, – махнул рукой Звонарев. – Знаю я их брата. Горец, ставший детским поэтом, – уже не горец. А ведь они все детские поэты, наши чеченцы, несмотря на свирепые морды. Заложники социалистического интернационализма! Кто их будет переводить, если они русских писателей станут резать? А если их не будут переводить, кто узнает об их существовании? «Так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледным…» Слушай, Кузов, а ты не приврал насчет вайнахов?
– Старик, – вот же свидетели сидят!
Звонарев засмеялся.
– Смешно получилось.
– Смотрите, мужики, до него дошло наконец!
От пива Алексею полегчало. Все стали казаться хорошими, даже мрачно-медоточивый Яндарбиев. Он закурил, выпил еще бутылку. Кузовков внимательно наблюдал за ним.
– Ну как, Леха? Отдохнул, расслабился?
– Даже снова устать успел. Спасибо тебе, старик.
– Не пора ли тебе ехать? – с нажимом на последнем слове спросил Кузовков.
Ехать! А он уже и думать забыл про разговор в «Яме». Но ответил так, как будто размышлял о нем всю ночь.
– Пора.
В железнодорожном агентстве он спокойно купил билет на вечерний поезд Москва – Севастополь, – затруднений с билетами на юг в эту пору не было. Как студенту, купейное место обошлось ему всего в одиннадцать рублей. Потом Звонарев поехал домой, собрал вещички, взял деньги, путевку, медицинскую справку из поликлиники Литфонда, попросил родителей отвечать по телефону, как сказал Кузовков, и поехал на Курский вокзал. Все проблемы с работой Алексей решил оставить на потом, тем более что он еще до истории с полковником и аттестацией поменял и отработал заранее два дежурства, чтобы высвободить себе необходимые две недели в феврале для поездки.
Он шел вдоль состава по перрону, вдыхал волнующий запах топившихся углем титанов. Поезд был новенький, чистый, с буфетом, пива хоть залейся. В купе, куда он вошел, позвякивая бутылками, несомыми за шею, – новая приятная неожиданность: у окна сидела симпатичная рослая девушка в обтягивающем красивую грудь свитере. Звонарев с ходу, на вчерашних дрожжах, познакомился. Соседку звали Светой. Через пять минут они уже дружески распивали пиво. Так бы ехать до самого Симферополя и заняться чем-нибудь более интересным, нежели шутки под пиво, да ближе к отходу появились два других соседа.
Когда поезд тронулся, в купе заглянул еще один человек, удивительно похожий на покойного Джона Леннона – круглые очечки, падающие на лицо космы, крючковатый нос, – внимательно оглядел купе и предложил одному из новых соседей, пожилому мужчине:
– Не хотите ли поменяться местами? У вас какая полка? Верхняя? А у меня нижняя – тут рядом. Но попутчики – люди пожилые, солидные, и дама с ребенком, а я с молодежью люблю, музыку слушать. – Он хлопнул по свисающему с плеча на ремешке «панасонику».
Пожилой молча кивнул, собрал вещички и ушел.
– А вы, кстати, против музыки не возражаете? – несколько запоздало спросил волосатый у новых попутчиков.
Звонареву, которому все они – и молодые, и пожилые – испортили столь благоприятно складывавшийся вагонный флирт, равнодушно пожал плечами, Светлана белозубо заулыбалась, а третий сосед, смуглый, плотный, коренастый мужчина с короткой стрижкой, которого лишь с известной оговоркой можно было отнести к молодежи (ему явно перевалило за тридцать), сказал:
– Врубай, веселее будет.
«Леннон» сбросил джинсовую «вареную» куртку на вате, оказался в джинсовой же безрукавке, плюхнулся на диван рядом со Светланой и щелкнул клавишей «панасоника». Музыка оказалась под стать его «фейсу», «хайру» и «прикиду» – «Hey, Jude!» «Битлз».
– Еду в Ялту, на всесоюзный слет битломанов, – весело сообщил волосатый и многозначительно пояснил: – Неофициальный, конечно. Будем знакомиться? Алекс, широко известный в узких кругах как «Леннон».
– Светлана.
– Константин.
– «Нормально, Григорий?» – «Отлично, Константин!» Между прочим, в еще более узких кругах меня зовут «Ленин», – он подмигнул. – Сволочь разная, как сами понимаете.
– «Ленин» лучше, – отозвался Звонарев. – Это – по-русски. Битломаны моего детства называли Маккартни «Макаром», а вот местного бомжа Василия Макарова – «Васей Маккартни».
– Ништяк, – захохотал «Ленин». – Вася Маккартни! Надо запомнить! А как же вас зовут, остроумный незнакомец?
– Тоже Алексей.
– Тезка! Класс! Может, мы и едем в одно место?
Звонарев хотел было ответить утвердительно, но вспомнил вдруг наставления Кузовкова и благоразумно смолчал.
– Можете загадывать желание, – обратился «Ленин» к Светлане и Константину, – между двумя Алексами сидите. За это надо выпить. Кстати, о Ленине. Урок в школе 22 апреля. Учительница достает портрет Ильича и спрашивает у класса: «Кто это?» Дети отвечают хором: «Ленин!», – а Вовочка молчит. Учительница: «Вовочка, разве ты не знаешь, кто это?» – «Знаю». – «А почему же молчишь?» – «Потому что это не Ленин». Учительница растерялась. «Кто же это, по-твоему?» – «Дядя Володя с бензоколонки». Учительница его за шкирман и к директору. А он и там уперся: мол, дядя Володя с бензоколонки, и все. Директор вызвал родителей Вовочки и, на всякий случай, участкового. Пришли они. Вовочка плачет, но твердит одно и то же: «Это не Ленин, а дядя Володя с бензоколонки». Участковому надоело это слушать, и он говорит Вовочке: «Ладно, поехали на эту бензоколонку, посмотрим». Приезжают. Выходит к ним заправщик – вылитый Ленин! Только в комбинезоне. Участковый опешил сначала, а потом говорит: «Гм… Ты бы, Владимир, как-то внешность изменил, что ли…» А дядя Володя сделал вот так, – «Ленин» засунул большие пальцы в проймы жилета, – задрал бородку и спрашивает: «Может, пгикажете изменить свои политические пгинципы?»
Все захохотали; причем Светлана не забыла при этом кокетливо откинуть плечи назад, чтобы отчетливее обозначилась под тонким свитером грудь.
– Сволочь одна в трамвае рассказала, – закончил довольный «Ленин».
– «Дядя Володя с бензоколонки», надо полагать, твой коллега? – усмехнулся Звонарев. – Он под Ленина работает, а ты под Леннона?
– Точно. – Волосатый достал из сумки бутылку водки с винтовой пробкой и экспортной этикеткой, пластиковые стаканчики и две бутылочки со светлым напитком. – Из «Березы», между прочим. Водку с тоником пробовали? Оригинальный, освежающий, совершенно отбивающий запах спирта вкус!
– Я пас, – быстро отказался Алексей.
– Что так? – удивленно поднял брови «Ленин».
– Вчера перебрал. Так что сегодня – пивной день. – Звонарев кивнул на свои бутылки.
– Алекс, русское пиво не оттягивает, а усугубляет, – с видом знатока объяснил «Ленин». – Зачем тебе головная боль? Разбавь водочку тоником до градуса своего пива и отдыхай как человек. – Брелоком-открывашкой он ловко, с сухим щелчком откупорил пыхнувший легким дымком тоник и наполнил до половины стаканчики. Потом скрутил голову «Столичной» и протянул бутылку Алексею. – Водка добавляется по вкусу!
Звонарев плеснул немного в стаканчик, вопросительно глянул на Светлану. Она, зарозовев, кивнула; не отказался и молчаливый Константин. Выпили.
– Ну как? – допытывался неугомонный «Ленин». – Класс? «Кровавая Мэри», пепси, апельсиновый сок с водкой – все это в прошлом. Теперь на крутых сейшенах пьют только водку с тоником. Если, конечно, нет вискаря или джина.
Освежающая смесь, и впрямь, пошла бойко. За приятными разговорами о разных напитках, их свойствах и комбинациях и прочей болтовней с анекдотами проехали Тулу. Бутылка кончилась, Константин сходил в буфет за второй – и выпили ее за милую душу по старинке: под бутерброды с ветчиной, без всякого тоника.
Звонарев вытащил запьяневшую Светлану покурить в тамбур и, еще не докурив, полез целоваться. Светлана, жеманно отставив руку с сигаретой, не сопротивлялась, но поджимала губы. Тут ввалился со своим «березовым» «Мальборо» «Ленин» и, не проявив ни грана мужской солидарности, стал трепаться про «Битлз».
Алексею пришлось закуривать новую и ненужную сигарету и делать вид, что слушает. Его раздражала не только неделикатность «Ленина». Он всегда ощущал некоторую неловкость в беседах с битломанами – как, скажем, в беседах с любителями поэзии Эдуарда Асадова или Сергея Острового. Лихорадка вокруг групп типа «Битлз», «Дорз», «Роллинг стоунз» его поколения уже не коснулась. У них были другие кумиры: «Пинк Флойд», «Дип перпл», «Свит», «Юрай Хип»… Битлы по сравнению с ними казались простоватыми. Поначалу Алексей, как и многие его сверстники, думал, что дело в дурном качестве битловских записей, которые они слушали на катушечных «Яузах» и «Кометах». Но, когда ему довелось послушать иностранные пластинки с песнями «Битлз», впечатление было почти такое же. Три аккорда – они и есть три аккорда, качеством записи их сильно не улучшишь.
Поэтому Алексей лишь нейтрально улыбался, слушая «Ленина». Ему казалось, что тот поет специально для Светланы, но скоро заметил, что «Ленин» обращается преимущественно к нему: интеллигента в нем угадал, что ли. Алексей надеялся, что он докурит и уйдет, а они со Светланой снова станут целоваться, но не тут-то было: битломан прикурил от окурка старой сигареты новую. Тогда Звонарев предложил Светлане вернуться в купе. Она кивнула, а «Ленин» тут же выбросил свою драгоценную «мальборину» и потащился за ними. В купе он продолжал вдохновенно вещать о «Битлах». Остановить его, видимо, было уже невозможно.
– «Битлз» – это же не просто музыка! Это стиль жизни, философия, если хотите! Мой мир из черно-белого стал цветным, когда я услышал их. И знаешь, почему? Никто не захочет смотреть черно-белый телевизор, если есть возможность смотреть цветной. Поэтому «Битлз» и не пустили в СССР. Нашему народу, видите ли, не нужны пресловутые «жучки»! Естественно: все бы рухнуло, все эти декорации под названием «советская эстрада»!
При слове «жучки» что-то неприятное шевельнулось в памяти Звонарева, но он так и не смог сразу вспомнить, что именно.
– В связи с этим анекдот, – продолжал без остановки «Ленин». – Выползают из дерьма два червяка, отец и сын, и сын говорит отцу: «Папа, оказывается, мир так прекрасен: светит солнышко, зеленеет травка, цветут деревья – почему же мы живем в дерьме?» – «Потому что родину не выбирают, сынок», – отвечает отец.