Алексей увидел кафе-стекляшку с надписью «24 часа», зашел, попросил кофе. Умыться бы! Но в этой забегаловке нет санузла. Вот и тогда ты выбрался от Ленки неумытый. Интересно, а не за стенкой ли Катькиной комнаты она живет? И не слышала ли она звуки наших сопряганий? Впрочем, а почему ты думаешь, что она сама спала в одиночестве? «Сегодня – точно в одиночестве, – ответил он сам себе. – Сегодня – день памяти господина З.»
Умыться удалось только на работе. Он даже, придя на час раньше всех, успел вздремнуть за своим столом. Потом он вышел в «предбанник», столкнулся с Катей. Она молча вытянула перед ним руку. Пальцы мелко дрожали.
– Видишь, что ты со мной делаешь? – шепнула она. – Я умираю по тебе. Люблю тебя ужасно.
Звонарев зашел к себе, посмотрел на свою руку с набрякшими жилами. Хоть и его пошатывало с недосыпу, но ни малейшей дрожи в пальцах не было. Он с удовольствием, по-сорокалетнему тяжеловато отодрал эту сладкую девчонку. Так, наверное, и его Наталью кто-то дерет… Но он не любил Катю, как не любил когда-то и Лену Порывайло. А кого он любил?
Приехав домой, он наткнулся на хмурый взгляд Натальи. Она непривычно долго смотрела на него из глубины прихожей, прислонившись плечом к косяку, хотела, очевидно, что-то сказать, но, так ничего не сказав, ушла к себе.
Несколько дней Катерина не проявляла по отношению к нему особой активности, если не считать нежных взглядов: видимо, залечивала травмы заветных мест, причиненные ей его страстью. Но в пятницу она вызвала Алексея на лестничную клетку и, прямо глядя в глаза, спросила:
– Поедешь сегодня ко мне?
Он отвел свои глаза. Ему хотелось бы поехать. Чувственная и нежная Катька здорово возбуждала его. Но романа с молодой девчонкой заводить было нельзя. Им только поначалу нужен большой секс, а потом – все остальное. Ничего остального он ей дать не мог, да и не хотел.
– Ты что, не хочешь? – голос ее дрогнул.
– Хочу, – честно ответил он.
– Так в чем же дело? У тебя какие-то другие планы?
О, планов у него выше крыши!
– Поедем, – кивнул Звонарев. Он вспомнил: чтобы быстро охладеть к женщине, ему нужно заниматься с ней любовью как можно чаще и дольше. Тогда приходит равнодушная, опустошительная сытость, не пробиваемая никакими женскими чарами. Нужно несколько ночей не слезать с Катьки до утра, а потом просто отвалиться от нее, как напившийся крови клоп. Так будет лучше и для него, и для нее. А потом она встретит нормального молодого парня, выйдет за него замуж и нарожает ему детей.
Но все разрешилось проще.
После двух бурных схваток Алексей погрузился в легкий сон, но его разбудил Катькин голос:
– Ура! Пошли!
– Куда пошли? Почему «ура»? – пробормотал он спросонья.
– Не куда, а откуда! Месячные пошли! Ура! Видно, ты сейчас там чего-то растревожил, и они пошли! А я так боялась, что после той сумасшедшей ночи залечу!
Она убежала в ванную с пакетом прокладок.
Звонарев глядел в потолок и усмехался. Ожидаемой камасутры не получилось. Вместо нее начинается так называемая совместная жизнь. Знакомство с циклом ее приливов и отливов. Прокладки, томный взгляд, капризы. То, чем женщины так умеют обволакивать мужчин. Следующий раз он и сам будет ожидать прихода ее регул, волноваться. Нет, беззаботный сплошной секс бывает только в книжках и кино. А в жизни вокруг тривиального совокупления наворочено столько, что ты попадаешь в рабство от физиологии партнерши, даже если она тебе не жена и не любимая. Изучив импульсы, исходящие от женского тела, мужчина думает, что владеет женщиной, а на самом деле все наоборот: женщина владеет им. Он вступает в ее заветные пределы и начинает жить по их законам: учитывает все условности, все перемены настроения, рожденные волнениями ее лона, и говорит только то, что не закрывает ему доступа в ее пределы. А эти пределы никогда не бывают доступны вполне. Природа дала женщине защиту от того, чтобы мужчина насытился ею и бросил, как хотел Звонарев.
Покуда он так размышлял, похоть снова взыграла в нем. А ведь если бы Катерина ему ничего не сказала, то спал бы себе спокойно до глубокой ночи! Может, пойти к Порывайло, там и разрядиться? Алексей поморщился. Ну почему, почему он шутит, как герой «Нового Баркова» или «Римских лупанариев»? Когда произошло это гнусное превращение? А ведь в юности, до Литинститута, он всерьез мечтал стать человеком, похожим на князя Мышкина или Алешу Карамазова! А стал неприятным циником вроде Клима Самгина.
Пришла Катерина, легла к нему, не снимая халата, прижалась.
– Ты не расстроился, любимый? Сейчас будем у-ужинать, – пропела она, сложив губы трубочкой. – Потом полежим, посмотрим видик. Ты можешь не бояться родителей: я сказала им, что у меня теперь другой парень. Что бы ты хотел на ужин, солнышко?
Ага, эрзац семейной жизни, вместо своей, разваленной. Ужин, видик… Знакомство с напряженно улыбающимися родителями. Нет уж, спасибо! Прости, девочка.
Звонарев поднялся и стал одеваться.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал он. – Поужинаю дома. Ты уж извини.
Катя села на кровати, запахнула халатик. Лицо ее было расстроенным.
– Как же так? Если мне нельзя, так ты и… Неужели ты только за этим приходил?
«А разве я хотя бы полусловом намекнул, что приходил за другим? Вот она – “совместная жизнь”! Можно говорить женщине исключительно о сексе, и она будет с удовольствием слушать, но, когда ты замолчишь, она обязательно спросит: “Тебе что, кроме этого, больше не о чем говорить?”»
– В следующий раз принесу тебе что-нибудь напечатать, как герой твоего любимого рассказа, – пообещал он и снова поморщился: «Опять вылез Клим Самгин!»
На лице Кати появилось выражение, как будто он ее ударил.
– Нет, – тихо, но решительно сказала она. – Больше ты уже сюда никогда не придешь.
«Ну, вот и славно, – размышлял он, выйдя в коридор и столкнувшись, как в дурном сне, с Порывайло и еще с какой-то женщиной – возможно, матерью Кати. Они стояли напротив двери, разговаривали. Он слегка им поклонился и пошел дальше. – Вот все само и решилось. А молодец девчонка! Она-то молодец, а ты… Унизил человека, раздавил! Господи, что со мной происходит?»
Чувствовал он себя гадко. «Если это та самая vita nova, новая жизнь, что мне предстоит после сорока, то лучше не жить. Чем я отличаюсь от Лупанарэ?» Со стыдом Алексей вспомнил, как Кузовков втолковывал Вите про нравственность, православие, патриотизм… Может быть, он верил в то, что говорил, да только Звонарев, когда изредка бывал в церкви на общей исповеди перед причастием, всегда думал, что раньше, до «Секретных расследований», было два-три греха из перечисленных батюшкой, к которым он не имел отношения: например, мошенничество, обсчет покупателей, обмер, обвес, а теперь, с этими «портретами на фоне гор», с «Трупом гармонии», с предстоящим «компроматом» на Немировского, и у него – полный список… Нет только убийства. Конечно, не он напрямую обманывал и обсчитывал, но он был при этом, помогал Кузовкову, получал за это деньги…
«А теперь вот еще и разврат – пусть и с девушкой не очень строгих правил, но, как оказалось, с принципами. Да хуже, чем разврат! Она, как дитя, поверила в пафос твоего юношеского рассказа, а ты взял и плюнул ей в лицо! Ну, не нравится тебе теперь этот рассказ, кажется наивным, надуманным, но ведь, когда ты писал его, тебя этот замысел волновал! И вот, через пятнадцать лет, ты, наконец, достучался своим сюжетом до какого-то человека. И что же? Ты с циничным оскалом отвернулся от того, во что верил в юности. Ты предаешь последнее, ради чего еще живешь. Пройдет еще пятнадцать лет, и ты столь же равнодушно отвернешься от нынешней повести, которая у тебя все не складывается?»
После подобных самобичеваний он обычно впадал в тупое оцепенение. Сидел, ссутулившись, в метро, тяжело глядел на отражение человека в стекле напротив. Портрет Дориана Грея…
Домой приехал поздно ночью. Укладываясь спать, услышал странные, приглушенные звуки. Прислушался: это рыдала в подушку Наталья. Он лежал, глядел в темноту. Пойти спросить, в чем дело? Так, как ни в чем не бывало: «Наташа, в чем дело?» Ему не хватало мужества для этого. Через некоторое время рыданья вроде бы утихли. Кажется, всхлипывает… Он по-прежнему лежал без движения. Глаза его были сухи, сердце было как тяжелый булыжник.
Кузовков приобрел хитрую программу, подделывающую голоса, и началась работа над «компроматом» на Немировского. Все, конечно, оказалось не так просто, как поначалу красочно живописал Андрей. Тема «телефонного разговора» во многом зависела от выбора собеседника олигарха. Но им не мог стать известный бизнесмен или политик уровня самого Немировского – это было бы компроматом еще на одного человека, что не входило в планы электронных аферистов. А неизвестный собеседник означал потерю как минимум пятидесяти процентов успеха. Стало быть, нужен был известный, но далекий. Сразу же вспомнили чеченцев, которые формально оставались в составе России, а фактически были от нее дальше, чем прибалты. Тем более что оппозиционная пресса писала о причастности Немировского к делам о фальшивых авизо и о пропавших бюджетных отчислениях для Чечни, проходивших через банк Немировского «Эстакада».
Правда, чеченских политиков и боевиков с узнаваемыми голосами было не так много: Масхадов, Басаев, Удугов, Арсанов, Радуев… Зато их то и дело показывали в теленовостях и документальных фильмах о Чечне, и можно было спокойно записать их голоса и ввести в программу. Но… Они являлись официальными вождями грозного бандитского государства и могли, заслав своих людей в Москву, жестоко расправиться с фальсификаторами. Это не Дед и его оппозиция, вынужденные все-таки действовать в «правовом поле». Басаевым все «по барабану»… Первым, как всегда, осенило Кузовкова: «А наш друг Яндарбиев? Помнишь, Алеха, ты его еще в общаге козлом назвал? Он же был вторым у Дудаева и даже президентствовал какое-то время, когда того грохнули! Фигура известная, а сейчас не у дел! Такой даже будет доволен, что его вытащили из забвения! А тебе его интонацию воспроизводить будет легче, поскольку ты его знал!»