– Александр Тимофеевич, – деликатно остановил старика Алексей, – в суматохе я взял с собой только одну кассету и боюсь, у меня не хватит пленки, если мы будем продолжать по принципу «В начале было Слово…» – Между тем он, подлец, диктофона даже не включал, просто его выложил перед собой на стол. – Андрей Васильевич Кузовков сказал мне, что вы хотите с нашей помощью сделать достоянием гласности какую-то важную тайну…
Зыбин пожевал синими губами и сурово сказал:
– Гласности этой я не признаю и не понимаю. Что это за гласность? Прошлое надо облить грязью, а нынешние, получается, хороши. А чем хороши, никто не может сказать. Тем, что повышают каждую неделю цены? А Сталин – снижал! Все думал, на чем бы сэкономить, чтобы снизить! В машине ехал и вслух размышлял: «Где же взять проклятые деньги?» И находил! На семьдесят процентов сократил всю правительственную охрану и прислугу, уменьшил доплату в пакетах членам Политбюро с двадцати пяти тысяч рублей до восьми тысяч. А эти?.. «Реформы!» Кому пошли на пользу эти реформы? Бандюгам и жуликам!
Старика понесло в другую сторону.
Звонарев вздохнул и решил терпеливо ждать, когда Зыбин сам свернет на главную тему. Но тот все ворчал:
– Не только о себе думали! Власик тогда в машине говорит: «Товарищ Сталин, надо снять выплату за ордена». А Маленков с заднего сиденья: «Вы только говорите, а мужества у вас не хватит, чтобы написать заявление в Президиум Верховного Совета». «А вот и напишу!» – завелся Власик. И сдержал слово! А эти?..
– Нда-а…
– Я знал генерал-полковника Павла Артемьевича Артемьева, генерал-лейтенанта Павла Андреевича Жилина!.. Они еще в те годы говорили, что перекрасившийся троцкист Хрущев оклеветал Сталина. А к чему это привело? – Зыбин уставился на Алексея немигающим взглядом. – Честные коммунисты и патриоты предупреждали о таком развитии событий. Они гибли, но пытались отстоять советский строй. И вот вам доказательство. – Старик завернул скатерть на столе.
«Под скатертью хранит доказательства, как старушки – деньги на похороны?» – весело подумал Звонарев. Но он ошибся. Скатерть скрывала стоящий под столом сейф армейского образца, с облупленной зеленой краской. Александр Тимофеевич трясущейся рукой достал из кармана ключ с зубчатой бородкой и, кряхтя, склонился над сейфом. Заскрежетал замок. Запустив руку в чрево железного ящика, Зыбин бдительно покосился на гостя: не подсматривает ли, что там внутри? Алексей с выражением покорности судьбе на лице поднял глаза в потрескавшийся потолок.
Старик повозился в полумраке, запер сейф, выбрался из-под стола.
– Вот, – повторил он и показал Звонареву пожелтевший конверт старого, советского образца.
Алексей поглядел без особого интереса и вдруг разинул рот. Это был тот самый конверт, который пятнадцать лет назад опустила в ящик на симеизской почте Наташа. С поздравлением: «С Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота!» И навсегда запомнившимся адресом: «Москва, главпочтамт, до востребования, Васильеву Леониду Андреевичу».
Звонарев, не веря своим глазам, ошеломленно переводил взгляд с письма на Зыбина. Так этот божий одуванчик и есть загадочный Леонид Андреевич Васильев?!
– Откуда это у вас? – наконец хрипло спросил он.
– Что – «это»? – прищурился старик, заметивший его удивление и насторожившийся. – Вы же не знаете, о чем речь.
Алексей взял себя в руки и как можно равнодушней сказал:
– Но ведь это письмо адресовано не вам. Разве вы Леонид Андреевич Васильев?
Зыбин снисходительно улыбнулся.
– Если надо – я был Леонид Андреевич Васильев. А если надо – Марк Абрамович Шнеерсон. У меня своего паспорта до пенсии не было, а на чужое имя – сколько угодно, даже с пропиской по конспиративным адресам. И после пенсии один остался, потому что из нашей системы вчистую уходили только на кладбище. Это сейчас… – он безнадежно махнул рукой.
– И что же в этом конверте? – с деланным безразличием осведомился Звонарев и незаметно включил диктофон (он положил его к себе на колени, когда Зыбин заворачивал скатерть).
– Здесь письмо, отправленное мне в феврале восемьдесят четвертого года одним крупным разведчиком, который сразу после этого покончил с собой. Он был моим другом и единомышленником. Письмо настолько секретное, что попало ко мне окольным путем, из Крыма, видимо, через агентуру разведчика. Используя данные, полученные за рубежом, он вскрыл предательство некоторых представителей наших высших кругов: Андропова, который в неудержимой жажде власти убирал сначала своих конкурентов, а потом и самого Брежнева, и тех агентов влияния США и других империалистических государств, которые, куря фимиам властолюбцу, карабкались с его помощью наверх, – Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе… Он приводил также неоспоримые факты измены крупных чинов в госбезопасности и армии – например, генералов Калугина и Кобеца. Но ни этот разведчик, ни его начальство не могли дать ход полученным данным, потому что не имели твердой поддержки наверху. Тогда он решил ценой своей жизни сдвинуть дело с мертвой точки, чтобы начавшееся по поводу его самоубийства расследование переросло в разоблачение измены в высших кругах. Но, не будучи уверенным, что хранившееся у него досье на предателей не уничтожат и дело не замнут, он написал еще это письмо и отправил его мне по нашему обычному каналу – через главпочтамт, до востребования. Он хотел, чтобы я ознакомил с ним влиятельных членов нашего кружка, которые могли бы, используя имевшиеся связи, не дать заглохнуть расследованию.
– И вы сделали это? – не удержался Алексей.
Александр Тимофеевич кивнул.
– И что же?
– А ничего. Наши единомышленники попали в такую же ситуацию, как в свое время сам разведчик и его начальство. Те, кто все же добивался расследования, вскоре оказались не у дел или… – Зыбин сделал многозначительную паузу, – … в могиле. По разным причинам, но в один отрезок времени – за год.
– Почему же вы не опубликовали это письмо в году, скажем, девяностом, когда уже четко обозначилась партийная оппозиция курсу Горбачева? – с досадой спросил Звонарев. – Накануне последнего партийного съезда, например?
– Вы еще слишком молоды, – насмешливо сказал старик. – Партийная оппозиция, говорите? Что-то я не слышал, чтобы эта оппозиция открыто критиковала Горбачева. Помню только выступление депутата Умалатовой. И кто бы стал печатать это письмо? «Советская Россия»? А потом бы меня преследовали, как Нину Андрееву?
– Но ведь диссидентов тоже преследовали? – не сдержался Алексей. – И большевиков до революции преследовали, – поправился он, поймав колючий взгляд ветерана «девятки». – А как же? В политической борьбе без гонений своей цели не добьешься. Вот я, допустим, обыватель, с меня и спрос иной. А вы же идейный чекист!
– Идейным-то и приходится особенно быть настороже, – усмехнулся Зыбин. – И при Сталине приходилось. Чуть не то ляпнешь – все! Берия любую возможность использовал, чтобы заменить верного Сталину человека. Один раз меня спутали, не знаю уж, нарочно или случайно, с Зыбиным, шофером погибшего накануне начальника Главвагона, и чуть не посадили! Другой раз, в тридцатых годах, угораздило меня похвалить прямоточный паровой котел системы Рамзина, – помните, это такой вредитель был? – который мы устанавливали на сталинской даче. Тут же кто-то из своих настучал: Зыбин восхваляет матерого вредителя. Его уже помиловали, этого вредителя, я его в приемной у Орджоникидзе несколько раз видел, а меня – на родимую Лубянку! Два часа допрашивали! Если бы этого Рамзина не освободили, я бы не вывернулся! А случай с комендантом сталинской дачи Иваном Федосеевым? Почта, которая приходила из ЦК, вся лежала на столе, была разбросана. Федосеев зашел и, как положено коменданту, поправил ее, а обслуга подглядела это и Берии доложила. Они что-то не ладили с Федосеевым, двое из обслуги. «Так значит, он рылся?» – «Да, рылся». – «Читал?» – «Да, читал». Федосеева арестовали и впоследствии расстреляли. В пятьдесят первом году, кажется, это было.
– Так это же при Берии! А в девяностом году какой Берия вам мешал?
Старик покачал высохшей головой, глядя на Звонарева своим потусторонним взглядом, – Алексей вспомнил, что точно такой же взгляд был у Сталина на дачных фотографиях.
– В девяностом году был коллективный Берия. Вы что думаете? Автор этого письма, – Зыбин постучал по конверту, – предсказал все, что произошло во время перестройки. А как это он сделал? Он же не этот, как его?.. Козанострус.
– Вы имеете в виду – Нострадамус? – с улыбкой уточнил Алексей.
– Вот-вот – Амстердамус, – поправился глуховатый старик. – Разведчик пишет, что агентами влияния будет введен в действие план Берии пятьдесят третьего года, который тот не довел до конца, потому что его вовремя расстреляли.
– А что это за план?
– Анализируя обвинения, выдвинутые против Берии на закрытых заседаниях Июльского пленума ЦК пятьдесят третьего года, мой корреспондент выделил в плане Берии его на семь пунктов. Я зачитаю их вам прямо из письма. – Александр Тимофеевич надел круглые очки а ля Калинин, полез трясущимися пальцами в конверт, зашуршал заветными листками. – Вот. – Он откашлялся. – «Пункт первый: на следующий же день после смерти Сталина Берия стал употреблять в негативном смысле термин “культ личности Сталина”. При поддержке Маленкова и Хрущева он добился решения Президиума ЦК, чтобы, начиная с 9 мая 1953 года, портрет Сталина в дни праздников на улицах не появлялся.
Пункт второй: по представлению Берии 27 марта издан Указ Президиума Верховного Совета «Об амнистии», в результате которого в июне 1953 года вышли на свободу около миллиона уголовников и бандитов, едва не ввергнувших страну в кровавый хаос. Одновременно Берия предлагал отправить на Колыму большую часть сотрудников МВД.
Пункт третий: на том же заседании Президиума ЦК, что приняло решение о массовой амнистии уголовникам, Берия внес проект постановления, призывающий отказаться от строительства социализма в ГДР, объединить Западную и Восточную Германию в нейтральное демократическое буржуазное государство и заключить с ней мирный договор. Подобные инициативы привели в июне к антисоветскому восстанию в Берлине под лозунгом объединения Германии, которое было подавлено ценой большой крови.