Пункт четвертый: в июне 1953 года Берия поддержал своего давнего агента венгра Имре Надя в его борьбе с первым секретарем ЦК Венгерской партии труда Матьяше Ракоши, политиком промосковской ориентации. Надь с согласия Москвы был назначен председателем Совета министров ВНР, а в 1956 году именно он возглавил антисоветский переворот, тогда как Ракоши остался верен СССР.
Пункт пятый: Берия предлагал распустить колхозы в странах народной демократии.
Пункт шестой: в течение мая-июня пятьдесят третьего года Берией, Маленковым и Хрущевым рассылались в партийные и государственные органы республик Прибалтики, Украины и Белоруссии записки о неправильной национальной политике и необходимости активней выдвигать национальные кадры на местах во избежание дальнейшей русификации. Был полностью очищен от русских руководящий состав республиканских МВД и областных управлений в Белоруссии и на Украине, готовилась такая замена до участковых милиционеров включительно. Руководство прибалтийских компартий получило от Берии категорическое указание перевести все делопроизводство в республике на местные языки, а работников, не владевших этими языками, в течение 2–4 недель отправить в распоряжение ЦК КПСС.
Пункт седьмой: в апреле и мае 1953 года Берия вызвал из-за границы более половины работников резидентур МВД. Большая часть их, 200 человек, находилась в Москве в течение 2–3 месяцев, вплоть до ареста Берии. Были потеряны связи со многими ценными агентами. В момент подготовки мятежа в Германии Берия принял решение о сокращении аппарата уполномоченных МВД в ГДР в семь раз. Были отозваны на три месяца в Москву уполномоченный МВД СССР по Германии и его заместители. Берия подверг резкому сокращению и чистке разведывательное управление. В эти месяцы работала практически только армейская разведка. Но именно она сумела предотвратить катастрофическое развитие событий.
Берия, понимая, что его грязное политическое прошлое ни для кого не секрет, слишком спешил заработать репутацию демократа и, к тому же, не контролировал еще сохранившую бдительность армию, поэтому не смог в столь короткий срок довести свой план ликвидации СССР до завершения. Тем не менее быстрая дестабилизация ситуации в самой стране и особенно в стане ее союзников при последовательной реализации пунктов подрывного плана Берии показала их эффективность. Исходя из представленных мной данных, а также из того, что пропаганда наших противников неустанно продолжает работать по этим пунктам, убежден, что, когда разложившаяся и подкупленная нашими врагами элита предпримет новую попытку государственного переворота, будет снова использован план Берии, только более осторожно и медленно, под лозунгом “социалистической демократии”, как в Чехословакии. Особую опасность, как доказал опыт событий 1953 года, будут представлять решения, оформленные высокопоставленными агентами влияния как постановления Политбюро, потому что партийная дисциплина обяжет нижестоящих партийных чиновников неукоснительно их соблюдать. Этого ни в коем случае нельзя допустить, закрепив законодательно суровые наказания за действия в указанных направлениях, поскольку демократия, ведущая к расшатыванию основных государственных устоев, не допускается ни в одной стране мира».
Зыбин снял очки и сложил листки.
– Ну и что вы скажете? – спросил он торжествующе. – Разве не так действовал коллективный Берия в годы перестройки? Они учли все ошибки своего предшественника. Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе не перессорились, как Берия, Маленков и Хрущев. Они оформляли свои решения постановлениями Политбюро, как и предсказывал мой корреспондент. Думаете, легко было им противостоять? Но это не значит, что мы не действовали. Приведенные в этом документе данные на Яковлева и Шеварднадзе были доставлены по нашим каналам председателю КГБ Крючкову. Но Крючков понес их тому, кому непосредственно подчинялся, – Горбачеву. А Горбачев ознакомил с ними Яковлева и Шеварднадзе.
Это была правда. Не так давно Звонарев присутствовал на пресс-конференции Крючкова, и он рассказывал то же самое.
– Ну что ж, – сказал Алексей. – Давайте письмо, снимем с него копию и напечатаем, хоть и поздновато уже это.
Старик покачал головой.
– Все письмо я вам дать не могу. Еще живы люди, которые помогали этому разведчику, их можно вычислить по отдельным деталям. Да и некоторые сведения по-прежнему представляют собой служебную тайну.
«И ты дождешься, пока она не станет явью, как разрушение СССР?» – насмешливо подумал Звонарев. Он вспомнил слова Трубачева: «Устал я хранить чужие тайны».
– Вы можете использовать тот отрывок, который я вам прочитал, – продолжал Александр Тимофеевич, – и еще один, приоткрывающий завесу над тайными механизмами событий в Чехословакии в шестьдесят восьмом году. В конце декабря шестьдесят седьмого года, когда стало ясно, что деструктивные силы в ЦК КПЧ готовят смещение Антонина Новотного с поста первого секретаря ЦК, местные военные, как и у нас в пятьдесят третьем году, быстро поняли, чем это грозит. Верные Новотному и Москве генералы готовы были объявить чрезвычайное положение. И тогда, перед январским пленумом ЦК КПЧ, одного генерала обвинили в коррупции, в результате чего он был вынужден бежать за границу, а другой при загадочных обстоятельствах покончил жизнь самоубийством. Вместо Новотного на пленуме избрали Дубчека, и началась пресловутая Пражская весна.
«Да ему что шестьдесят восьмой год, что девяносто восьмой – без разницы! – догадался Алексей. – Вся его жизнь осталась в прошлом, а в настоящем – ржавый сейф под столом! Ну какие там, к лешему, тайны Пражской весны, если нет уже ни Чехословакии, ни Советского Союза и сам Дубчек погиб в таинственной автокатастрофе перед выборами президента Чехословакии? Все давно шито-крыто! Зачем мне знать, отчего покончил с собой чехословацкий генерал, если уже после этого, через полтора десятка лет, застрелился Трубачев, а с момента его смерти прошло еще пятнадцать лет?»
Старик тем временем рассказывал историю, давно известную Звонареву от самого Трубачева: как «гондоны с человеческим лицом» с помощью наших кагэбэшников сообщали по вертушке из советского посольства секретную информацию о ходе переговоров по формированию нового правительства ЧССР… Алексей снова становился обладателем тайн 1984 года – впрочем, ими обладали уже многие. О кознях Берии, например, написал у них в «Секретных расследованиях» еще лет шесть назад писатель Воронцов… Полковник Трубачев послал письмо из прошлого в будущее, а оно все равно пришло в прошлое… Так у Маркеса в «Сто лет одиночества» герой разгадывает предсказание о гибели Макондо, когда от Макондо остались одни развалины…
Зыбин аккуратно сложил листочки, засунул их в конверт, склонился, кряхтя, над сейфом. Выбравшись из-под стола, он хитро уставился на Алексея.
– Напечатайте эти отрывки с теми комментариями, что я давал, посмотрим реакцию, – предложил он. – Будет все нормально – дам еще один кусок, – тоже с комментариями, разумеется. Тут ведь дело тонкое!
«А кощей-то наш вовсе не такой ископаемый динозавр, как я полагал! – удивился Звонарев. – Он еще прославиться не прочь на тайне полковника Трубачева! Ишь ты – комментарии…»
Сенсации, на которую рассчитывал Кузовков, не получилось. Добытый сегодня материал – это, в лучшем случае, хорошее чтиво.
– Пользуясь случаем, – сказал Алексей, – хочу у вас, Александр Тимофеевич, спросить еще про Сталина, чтобы наша публикация, так сказать, заиграла всеми гранями.
– Давайте, – благосклонно кивнул Кощей.
– Сейчас много пишут о личной жизни Сталина. Утверждают, с подачи Хрущева, что он много пил, что Берия возил к нему на дачу женщин…
– Нет. Пьяным я его никогда не видел. Никогда не было у него на даче женщин. Все это наговоры, выдумки в интересах демократов.
– Понятно, – Звонарев потянулся выключить диктофон.
– Однажды, правда, он клюкнул, – вдруг улыбнулся бескровными губами Зыбин. – На поминках Жданова. Он его любил. Дежурил тогда Старостин. Молотов ему говорит, когда уже разъезжаться стали: «Если товарищ Сталин пойдет на улицу, не выпускайте его. Он распарился, на улице идет дождь (это в сентябре было), прохладно, он может простыть и заболеть, если пойдет поливать цветы». А Сталин любил поливать на даче цветы, причем по ночам. Старостин намотал на ус себе слова Молотова. Все разъехались, Сталин собирается, берет лейку, наливает воду и направляется к двери. А уже четыре часа утра. Подошел Сталин к выходу, поставил лейку и стал возиться с ключом. А Старостин загнал его в скважину так, чтобы он не мог открыть дверь. «Откройте мне дверь», – говорит Сталин. «Нет, не открою, товарищ Сталин, – отвечает Старостин. – Вы распарились, можете простыть на улице. Вячеслав Михайлович сказал, чтобы вас не выпускали». – «Я говорю: откройте мне дверь!» – «Не открою!» – «Скажите вашему министру, чтобы он от меня вас откомандировал». «Есть сказать министру, чтобы он меня откомандировал», – козырнул Старостин, но с места не двинулся. В общем, Сталин пошумел-пошумел: как это, мол, так, его, генералиссимуса, не слушается какой-то охранник, и улегся на диван отдыхать. Лейку свою у двери оставил. Утром Старостин стал собирать манатки в чемоданчик, как вдруг обслуга кричит: «Старостин! Хозяин вызывает». Приходит: «Слушаю вас, товарищ Сталин». «Старостин, о чем вчера говорили – забудьте: я не говорил, а вы не слышали. Отдыхайте и приходите на работу». Значит, он не был пьяным, если помнил, в чем дело! Грузины, они же «похмелидзе» – всегда выпивают и всегда трезвые…
– Да-а, – кивнул Алексей. Сталин, поливающий цветы ночью, – это было уже интересно и даже символично. О чем бы еще таком спросить Зыбина?
– А покушения на Сталина были или это легенда?
– Если прямо говорить, не было. Не было. В начале тридцать шестого года была попытка его ареста. Ягода, его заместитель Агранов, начальник правительственной охраны Паукер, его заместитель Волович и капитан Гинцель сформировали особую роту боевиков. Они рассчитывали прорваться в Кремль и арестовать Сталина. А сделать это было просто, потому что комендантом Кремля был Ткалун, который непосредственно подчинялся Ягоде.