Боевики готовились, Ягода устраивал им смотры на площади Дзержинского и во дворе Лубянки. Парни были все двухметрового роста, владели самбо, штыковым ближним боем. В эту роту простым курсантом входил Орлов, будущий комендант Ближней дачи, но его, конечно, в заговор не посвящали. Кончилось тем, что один боевик донес на заговорщиков, – я даже знаю, кто это, он остался жив…
– И сейчас жив?
– Сейчас не знаю. Он не из Москвы был. Агранова, Паукера, Воловича и Гинцеля арестовывали на моих глазах. Ткалун застрелился, комиссар Даген был арестован, комиссар Курский застрелился, капитан Черток, порученец Ягоды, бросился с седьмого этажа и разбился насмерть. Затем исчезли Панов, Тихонов, Козлов и Голубев – словом, весь наш командный состав разных рангов. Под конец взяли и самого Ягоду. Вот почему они, собираясь 1 мая на Красную площадь, лихорадочно совали в полевые сумки по четыре-пять пистолетов!
– А правда, что Ягода медленно умертвил Горького?
– Так говорили, но подробностей я не знаю. Сына Горького точно споили люди Ягоды, потом бросили на снегу. Он умер от воспаления легких. Горький это очень переживал. Через месяц после смерти Максима он превратился в дряхлого старика и скоро тоже умер. До этого Ягода часто бывал на даче у Горького. Мне доводилось его туда сопровождать. Гуляли они до четырех часов утра. Какая-то странная доносилась оттуда музыка, с какими-то монотонными тяжелыми стуками…
Старик замолчал, задумался. Звонарев выключил диктофон. Посидели немного, потом Алексей поднялся. Попрощались, но у двери он обернулся и вдруг спросил Зыбина:
– А вам людей расстреливать приходилось?
– Конечно, приходилось, – просто сказал Александр Тимофеевич и уточнил: – Врагов.
– Ну… и как? – глупо пролепетал Звонарев.
– Что – как? Ставили их к стенке и стреляли в затылки. А как еще расстреливать?
– Да-да, конечно, – пробормотал Алексей и протиснулся в дверь.
По пути домой он размышлял: как рассказать о письме Наталье? Уже много месяцев они разговаривали только односложными фразами. Как подступиться? И надо ли? По-видимому, надо, ведь дело касается ее отца. Будет как-то не по-человечески, если он смолчит. Но и длинную речь он перед ней держать не готов, а в двух словах о старике Зыбине и как Алексей вообще попал к нему, не расскажешь. Потом Звонарева осенило: он просто отдаст ей кассету и скажет: «Послушай, тебе это будет интересно». И все.
Но Натальи дома не оказалось, хотя был уже девятый час вечера, а день – будний. Это было странно: последние две недели она по выходным не исчезала, сидела дома, попивала в одиночестве мартини, судя по характерному полынному запашку, который Алексей уловил, столкнувшись с ней в коридоре. «Хахали в отпусках, с женами, а она мается», – предполагал Звонарев.
Он сделал себе бутерброд с колбасой, попил чаю и сел к компьютеру.
Ялтинская повесть понемногу продвигалась. Несколько недель назад Алексей оборвал ее фразой: «Ему пришла в голову новая идея», – и долго не мог придумать, что же это, собственно, за идея. Потом он понял, что герою могли прийти в голову только две идеи: уйти из дома этой женщины или остаться, чтобы понять, что к чему. Уйти ему с первой попытки не удалось – стало быть, он должен остаться. Герой решил схитрить: он спрашивает у женщины, сохранились ли у нее его фотографии. «Ты же все забрал – и фотографии, и рукописи», – отвечает она. Рукописи! Значит, неведомый двойник был писателем или ученым. «Ладно, – говорит герой. – В гостиницу возвращаться мне, наверное, поздно. Эту ночь, с твоего разрешения, я проведу здесь». Лицо женщины просияло, она бесшумно выскользнула из комнаты и вернулась с постельным бельем. Постелив ему на диване, она ушла. Герой присел на постель и задумался. Отрицать существование его двойника, в которого была влюблена эта женщина, бесполезно, – ведь героя узнал и скуластый старик. Судя по отдельным фразам женщины, двойник давно разлюбил ее и как повод для расставания придумал, что она мешает ему сосредоточиться на работе. Все остальное относилось к области предположений. Например, он познакомился с этой женщиной, когда снимал здесь комнату летом. Ему показалось удобным влюбиться в нее на время отпуска вместо того, чтобы искать знакомств на пляжах или в кафе, а она приняла все за чистую монету. Или так. Он пользовался этой женщиной, ее безоглядной поздней любовью, ее бесконечным доверием провинциалки до тех пор, пока в целях карьеры или устройства каких-нибудь дел ему не потребовалось жениться на другой. «Что может быть хуже, если тебя путают с мерзавцем?» – размышляет герой. «Но не поспешил ли я вообразить себя его антиподом? – вдруг спросил себя он. – Так ли я сам хорош?» Он, словно кающийся в шалостях мальчик, попытался вспомнить, что он совершил за последнее время хорошего, но так и не вспомнил. Жизнь его была точно неким проливом, разделяющим два берега – Добро и Зло. Думать ему о себе стало противно и скучно, и он снова вернулся мыслями к женщине. Он принялся изобретать новые возможности, чтобы избавить ее от заблуждения, но постепенно пришел к выводу, что они бессмысленны. «Силой убеждения обладает только любовь, – думал герой. – В чем я могу убедить эту женщину, если она любит, а я нет?» Он разделся и лег под одеяло. Его бил озноб. Сон не шел к нему: вероятно, он уже выспался. Он думал о силе ее любви, о том, что никогда прежде с подобной любовью не сталкивался, даже вообразить не мог ничего похожего, и что его так никогда никто не любил и, вероятно, любить не будет.
Герой встал и на ощупь выбрался из комнаты. В коридоре он остановился и прислушался. Где-то рядом было дыхание женщины. Он почувствовал его инстинктивно, еще не слыша, как будто дыхание принадлежало человеку, с которым он прожил много лет. Герой свернул за угол и открыл первую дверь. Запах женщины накрыл его теплой волной – сладковатый, терпкий, с привкусом лаванды, которой здесь, на юге, перекладывали постельное белье. Казалось, кто-то, обладающий этим запахом, взял его за руку и ввел внутрь. В этот момент с постели в углу поднялось что-то белое. «Я ждала тебя, – сказала женщина, – и ты пришел». – «Да, я пришел», – как эхо, отозвался герой.
Под окном знакомо крякнули автомобильные тормоза. Звонарев отвел взгляд от компьютера. Наталья? С кем это она – в неурочный день? Алексей решил посмотреть, вопреки своему правилу. Он подошел сбоку к окну, отодвинул штору. Внизу у иномарки, стоял тот же самый мужик в замшевой куртке, с розовым поросячьим лицом, что и год назад, в первую проклятую субботу, и он точно так же держал Наталью за талию. Только на этот раз она упиралась ему руками в грудь. Мужик говорил ей что-то, а она медленно качала головой. Звонарев потянул за шпингалет, приоткрыл створку окна.
– … в субботу, – донесся до него настойчивый голос Поросенка.
– Нет, – отвечала Наталья, – нет. Ни в эту субботу, ни в какую другую.
Мужик размахнулся и влепил ей пощечину. Наталья отлетела, ударилась спиной о салон «мерседеса».
Алексей выскочил из квартиры на лестничную площадку, побежал, теряя тапки, вниз. На его удачу, дверь подъезда была открыта настежь. Не теряя скорости, Звонарев вылетел на улицу в одних носках, стремительный и бесшумный, как индеец. Поросенок, стоявший к нему спиной, даже не заметил его появления. Он держал Наталью за волосы, запрокинув ей голову, и говорил, брызгая в лицо слюной:
– Ты за мальчика меня держишь? Я сказал – в субботу, значит, в субботу!
Алексей, не чуждавшийся драк, но не отличавшийся мощным телосложением, знал: его преимущество в схватках с такими амбалами, как Поросенок, только в быстроте и неожиданности. Он еще на бегу сцепил руки замком и в прыжке ударил ими Натальиного любовника по шее – как баскетболист, забивающий мяч в кольцо сверху. Тот сдавленно вскрикнул от боли, но не упал, кабан эдакий, а только осел, откачнулся назад, выпустив Наталью. Медлить было нельзя. Звонарев схватил его за волосы – точно так же, как тот сам давеча Наташу, и изо всех сил ударил его лицом о крышу «мерса», потом еще и еще. Поросенок обмяк, мешком сполз на землю, оставляя на стекле кровавый след.
Наталья смотрела на все это в совершенном изумлении, открыв рот. Наконец, она опомнилась, схватила Звонарева за рукав:
– Бежим отсюда! Быстрее!
– Нет, – проскрежетал вдруг из-под машины «кабан». Он встал на четвереньки, отклячив изрядный круп, а потом, вцепившись в ручку двери, поднялся. – Ты кто, пидор? Муж, что ли? Ты знаешь, что с тобой теперь будет? – Он открыл дверь машины и сунулся в салон.
– У него там пистолет! – закричала Наталья.
Алексей врезал пяткой по двери. Она с отвратительным звуком, напоминающим удар топора по мясной туше, долбанула хозяину «тачки» по черепу, и если бы не плечо, по которому сначала чиркнула тяжелая дверь, то лицо мужика, наверное, уже напоминало бы не поросячье рыльце, а плоскую голову карася. Он шлепнулся задом на обочину и завыл, схватившись руками за уши.
Звонарев, тяжело дыша, огляделся. Кроме них, на темной улице никого больше не было. Горели окна, некоторые из них были открыты, но за шторами Алексей не видел ни одного человеческого силуэта: то ли никто не слышал шума драки, то ли, напротив, слышали и боялись высовываться. Он ногой отпихнул Поросенка подальше от двери, залез в благоухающий, как сортир в хороших домах, салон «мерса» и достал из бардачка тяжелый пистолет неизвестной ему системы.
– Положи взад, – прохрипел мужик.
«Вот кабан! – изумился Звонарев. – Другой бы на его месте давно уже лежал в коме, а он: “Положи взад!”»
– А у тебя есть разрешение на ношение оружия? – негромко спросил он. – Я подозреваю, что нет. Так что придется твой ствол конфисковать. – Он сунул пистолет за пояс, под рубаху.
– Тебе конец, – сказал Поросенок и выплюнул осколок зуба. – Ты еще не знаешь, с кем имеешь дело. Ты будешь умирать долго и мучительно. Но сначала ты мне купишь новую машину. А не то у тебя на глазах умрет твоя баба.
В другой ситуации Алексей, наверное, испугался бы, но сейчас он поймал кураж и не собирался отдавать инициативу. Кузовковская школа не прошла для него даром.