Скуластый глухой старик невозмутимо жевал, время от времени поглядывая на них. Когда ему хотелось понять их разговор, он легко читал слова по движениям их губ.
Ночью, после того как женщина уснула, герой думал над тем, насколько он был близорук и наивен. Ему казалось, достаточно пожертвовать ничтожной частичкой того, что называлось его личностью, и заслужить любовь женщины! На самом же деле этого было смехотворно мало: она любила его вовсе не таким, каким он стал сейчас, – женщина любила в нем свою мечту и была бы счастлива лишь при том условии, что он оправдал бы ее.
Он тихо встал, пошел в комнату двойника и сел за письменный стол. Слева белела приготовленная женщиной аккуратная стопка бумаги, справа выстроились в стаканчике ручки и заточенные ею карандаши. Он взял один лист и долго сидел над ним в желтом круге настольной лампы.
Ему представилось, что и сам он, и вся жизнь его до этого часа – сплошной белый лист бумаги.
Тираж журнала был благополучно доставлен в Москву. Его отгрузили неподалеку от Кольцевой, в бывших скульптурных мастерских Союза художников, использующихся теперь как цех для изготовления надгробных памятников. Здесь, среди запечатленных в камне и бронзе покойников, был и склад печатной продукции «Секретных расследований».
Кузовков пришел на работу в праздничном настроении, улыбающийся, в новом костюме и белоснежной сорочке. Красное лицо его порозовело, светилось, как у младенца, и какое-то загадочное, торжественное выражение появилось на нем, словно он недавно узнал нечто, неведомое другим.
Тираж еще с утра под охраной двух агентов и двух звонаревских редакторов начали развозить по Москве на специально заказанных «бычках». Через пару дней газета и журнал с «компроматом» должны были появиться в продаже.
Кузовков бросил перед Звонаревым сигнальный номер.
– Любуйся!
С обложки глядели Немировский и Яндарбиев, а над ними – хлесткий анонс: «Зелимхан, о деньгах беспокоиться не надо!»
– Операция «Немировский» начинается! – радостно потер руки Андрей. – Славно поработали! Всех, кроме дежурного редактора, в отпуск! – по-барски распорядился он. – Сегодня придет бухгалтер, получишь отпускные и лечебные. Вместе с зарплатой это будет больше тыщи долларов. Так что, как говорят буржуи, ни в чем себе не отказывай. Ты поедешь куда-нибудь? Лучше поезжай, бери жену: мало ли что… Генеральскую дачу мы не можем эксплуатировать бесконечно.
– Я думал уже… Наверное, поедем с Наташей в Крым, где когда-то судьба и свела нас. Я с тех пор там не был.
– Понимаю! Волнующие воспоминания! Одобряю!
На лице у Кузовкова играла улыбка, но мысли его, кажется, витали где-то далеко, глаза были серьезными и мечтательными: словно он сидел и слушал хорошую музыку. Запиликал его мобильник – вступлением к Пятой симфонии Бетховена.
– Кузовков! – как всегда бодро ответил он. Однако вскоре мечтательное выражение сползло с его лица. Он слушал, криво улыбаясь, потом сказал: – Нет. Еще раз говорю: нет. Чего я хочу? Правды. Фальшивка? Не исключено. В таком случае вы можете не беспокоиться. Подайте на нас в суд. У вас же хорошие адвокаты. Подумаешь, кто-то там на вас тявкает. Чего вы боитесь? Вы боитесь, – вдруг громовым голосом сказал он, – потому что это правда. Плевал я на правду? Ну, это не совсем так. Есть истины, для меня непреложные. Да, представьте, выше денег, кои я, грешный человек, действительно люблю. Одна из них: такие, как ты, не должны существовать.
Андрей нажал кнопку отбоя – с таким выражением лица, как будто раздавил гадкое насекомое.
– Немировский?! – прошептал Алексей.
– Он, – кивнул Кузовков. – Провели мы его, Алеха! Только сейчас, видимо, узнал, гад, что журнал в Москве. Это – звонок отчаяния.
– Отчаяния? – с сомнением покачал головой Звонарев. – Он, с его возможностями, еще может уничтожить тираж. И нас, кстати, тоже.
– Тираж уже развозится – по торговым агентствам и «Роспечати». Все не уничтожит. А про газету он просто не знает, а то уже редактор мне бы звонил. Что же касается нас… Ствол при тебе?
Кузовков имел в виду один из пистолетов, отобранных Павлом и Платонычем у людей Немировского; пистолет Поросенка уже вернули «братве».
– При мне, – Алексей, морщась, пошевелил левым плечом – тяжелый ствол в новенькой жесткой кобуре, подаренной Кузовковым, уже натер ему с непривычки подмышку.
– Ну вот. Ты и без пистолета «быка» урыл, а с пистолетом тебе вообще никто не страшен. К тому же и Димыч здесь, в полной боевой готовности. А Павлик сидит внизу, в машине, обозревает подступы к зданию. Пусть только сунутся! Ты же знаешь, каждый из них десяти стоит. А ведь еще есть ты, я и Платоныч. Прорвемся! Сколько лет я мечтал, что буду не просто колотиться, чтобы вышибить горстку долларов из сильных мира сего, а держать за горло таких падл, как Немировский! И вот моя мечта близка к исполнению.
Открылась дверь, и быстро вошел Платоныч.
– Позвонил снизу Павел, – сказал он. – В здание вошли трое в камуфляже с автоматами, с нашивками МВД. Не к нам ли они по наводке Немировского? А у вас оружие, права на ношение которого вы не имеете. Быстренько отдайте «стволы» мне и Павлу.
– Вот тебе и пистолеты, – сказал Звонарев Кузовкову, отстегивая проклятую кобуру. – Были и нету. А они – с автоматами. А если они вовсе не из МВД, а из службы безопасности Немировского?
– Прорвемся! – упрямо твердил озабоченный Андрей и скомандовал: – Заприте-ка двери. Впускать их не станем. Алексей, оставь пока оружие при себе. Если начнут стрелять, будем отвечать.
Но тревога оказалась ложной – во всяком случае, на их этаже люди в сером камуфляже не появились. Павел незаметно последовал за ними, подождал, когда они сядут в лифт, и выяснил с помощью лифтового табло, что они поднялись на последний этаж. Очевидно, направлялись в одну из многочисленных полукриминальных посреднических фирм, которых в здании было множество.
В течение всего дня Кузовков принимал сообщения об экспедировании журнала. От этого зависело, когда ему делать звонок редактору газеты. По всем раскладам получалось, что завтра.
Ближе к вечеру усталый Андрей предложил Звонареву и Платонычу поехать поужинать к нему на дачу.
– Соорудим что-нибудь по-холостяцки, к примеру, шашлычок. Харчеваться все равно где-то надо, а жен нету. Выпьем маленько. Да и держаться сейчас лучше вместе. Место у меня там открытое, хорошо просматривается. Возьмем Пашу и Диму для надежности. Там и переночуем.
– Малэнько – цэ як? – осведомился Платоныч. – Грамм по семьсот-восемьсот на брата – и шабаш?
– Нет, семьсот-восемьсот – это по окончании дела, – засмеялся Кузов. – Тогда банкет закатим. А сейчас налегайте больше на пиво. Враг не дремлет!
Ехать решили двумя машинами, как и на генеральскую дачу в прошлую пятницу: метод доказал эффективность. Спустились всей компанией вниз. Паша, завидев их, вышел из «Волги» и по привычке, приобретенной им, когда он после Чечни работал у банкира охранником, бросил взгляд по сторонам и наверх. На лице его вдруг отразился ужас.
– Ложись! – закричал он, выхватывая пистолет.
Сверху раздалась автоматная очередь – негромкая, как из Пашиного АКСУ с глушителем.
Паша с опозданием на полсекунды вскинул свою скорострельную «беретту». «Бабах-бах-бах-бабах!», – шарахнуло по ушам, огонь вылетел из ствола, как из бензиновой горелки, прогнав на миг легкие летние сумерки. С крыши ответили: «бу-бу-бу-бу!», – но уже с другого конца. Павел отлетел на капот «Волги», автоматная очередь разорвала его куртку наискось – от плеча до пояса. На карнизе мелькнул парень в сером камуфляже, меняющий огневую позицию. Кузовков, шедший вслед за Димой, удивленно повернулся, посмотрел наверх, и вдруг изо рта у него двумя обильными струями потекла алая кровь.
– Андрюха! – закричал в отчаянии Звонарев.
С крыши – теперь с середины – снова забубнила очередь, над трубой вентиляции взвился легкий дымок. Голова у Кузовкова дернулась, и он упал навзничь – нехорошо упал, как сноп.
«Бах-бабах-бах!» – это опять стрелял по крыше Павел, спасенный бронежилетом.
– Левого! Бери левого! – кричал он Диме.
Дима, в первый момент растерявшийся, прицелился с колена и гулко, словно палкой по железной бочке, ударил несколько раз из своего «ТТ». Отстрелянные гильзы с меланхоличным звоном летели на асфальт. Сверху сыпались штукатурка и куски кровли. Кисло воняло порохом. Алексей и Платоныч схватили Кузовкова под мышки, чтобы утащить в безопасную зону, под козырек, и тут увидели, что вместо правого глаза у него – зияющая багровая дыра. Захлебываясь кровью, Андрей попытался сказать что-то.
– Что? Что ты говоришь? – упав перед ним на колени, спрашивал еще не верящий непоправимой беде Звонарев.
Кузовков снова разлепил окровавленные губы и странным, булькающим голосом повторил:
– Возмездие… неотвратимо. Возмездие неотвратимо.
Обезображенное лицо его посерело. Он грозно захрипел, вытянулся во весь рост, как солдат, и умер как солдат – в пороховом дыму и грохоте боя.
Позже Звонарев не раз вспоминал это странное выражение на лице Кузовкова в тот страшный день. Оно было таким же, как всегда, когда ему в руки шла удача, и другим. Он улыбался не так широко, как обычно, отвечал с заминкой в доли секунды, а в насмешливых серых глазах его вдруг проплывало что-то рассеянное, меланхоличное, задумчивое, словно набегала на него, неуклонно идущего к своей цели, тень смерти. И эта бетховенская мелодия на мобильнике… Судьба стучится в дверь… Откуда она взялась у него? «Скачал» накануне смерти? Всегда, сколько помнил Алексей, была другая – свиридовский вальс…
Снова и снова видел Звонарев загадочную улыбку Андрея, когда он говорил с ним об отпусках, а глаза его были далеко, словно он слушал какую-то лишь ему доступную музыку… Он был весь еще в земных заботах, но, видимо, душу, знающую то, чего не может знать тело, уже охватила высокая тревога…