– Русским духом пахнет, – облизнув бескровные длинные губы, сказала Тимошенко.
– Мэни потрибна шкира цього москаля, – ответил, выпятив челюсть, Ющенко. – Його спражна, гладка шкира.
Вытянув руки, они двинулись на Звонарева: видать, эти не нуждались ни в каком Вие. С содроганием Алексей увидел, что у них необычайно длинные, сантиметров по десять, и острые, загибающиеся внутрь ногти.
– Сгинь, нечистая сила! – крикнул он. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
Упыри затряслись; неведомый ветер сорвал их, как тряпки, с костей «Ромео» и «Джульетты» и унес по коридору вслед полукентавру-полуминотавру и пастушку с дудочкой. Влюбленные же, нимало не интересуясь Звонаревым, пошли себе дальше – «Ромео» нежно обнимал хрупкие косточки «Джульетты», а она грациозно склонила свой маленький череп на его могучую ключицу.
Не успел Алексей перевести дух, как в луче фонаря показался, громыхая и раскачиваясь, новый скелет. «Господи, что же это: покойники со всего подземелья встали?» – ужаснулся он и судорожно перекрестил встанца лучом. Тот рассыпался, как карточный домик, а череп подкатился к ногам Звонарева.
– Ага, фонарик-то непростой, самим Александром Невским благословленный! – торжествующе воскликнул он и пошел крестить светом все новых встанцев, щелкающих своими костями по коридору.
Алексей шел назад, в круглую пещеру, в грохоте осыпающихся костей, косил, рубил лучом мертвецов, словно сахарный тростник каким-нибудь мачете. Так, наконец, он вернулся на перекресток с древовидной колонной. Здесь ему открылась леденящая картина: скелеты валом валили изо всех трех выходов. У него опустились руки: рубить их не перерубить! Как-то надо их по-другому угомонить: молитву, что ли, заупокойную прочесть? Но молитвы знал он скверно. Звонарев, мучительно припоминая, забормотал:
– Боже… Боже духов… и всякия плоти… смерть э-э-э… смерть поправый и диавола упразднивый, э-э-э… и живот миру Твоему даровавый… Твоему даровавый, э-э-э… Сам, Господи, упокой душу… души… усопших рабов Твоих… имена Ты их знаешь… э-э-э… в месте… в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, э-э-э… как там? отнюдь же… отнюдуже отбеже… э-э-э… болезнь, печаль и воздыхание…
Лязганье костей стихло. Скелеты стояли, раскачивались, будто на ветру, щелкали челюстями. Но увы: дальше Алексей ничего не мог вспомнить, как ни напрягал свой мозг. Тогда он запел хрипло «Вечную память»:
– Во блаженном успении ве-ечный покой подаждь, Господи, усопшим рабам Твоим… имена Ты их знаешь… и сотвори им вечную па-амять! Ве-ечная па-амять! Души их во благи-их водворя-атся и память их в ро-од и в род. Ве-ечная па-амять!
Как на кинопленке, отматываемой назад, мертвецы полетели задом в черные дыры выходов, а те, что были порублены электрическим крестом, восставали из груды костей, наподобие голливудских терминаторов, собирались в скелеты и тоже улетали в свои склепы, ямы и пещеры. Звонарев еле успевал уворачиваться от них. Под занавес проплыли, по-прежнему обнимаясь, «Ромео» и «Джульетта» и хозяин лабиринта с пастушком, все еще играющим на дудочке – только уже не «ту-ру-ру», а «ру-ру-ту».
Все стихло.
– Неплохо! – сказал голос Пепеляева под самым левым ухом Алексея.
Он в бешенстве обернулся, желая и его перекрестить лучом, но никого не увидел.
– У меня ведь высшее образование, – кривлялся невидимый Пепеляев. – Не то, что у этих, большинство которых даже грамоте не разумели! Меня на арапа не возьмешь! А потом – я же живой. Это мой дух с тобой путешествует, а тело лежит в сквере под скамейкой на Садовой улице. Я все-таки раздобыл дозу “герыча”, – правда, суррогатного, плохого.
«Ну и хрен с тобой, говори, – подумал Звонарев, – если ты невидимый и живой, стало быть, не очень и опасный».
– Н-ну, как вам сказать?.. – с профессорской интонацией возразил Альберт Иванович.
– Молчи! – цыкнул на него Алексей.
– Ах да, вам же, как добру молодцу, надо решить, по какому из трех путей идти! Умолкаю, умолкаю…
«Лучше бы ты, сволочь, указал мне настоящий путь», – подумал Алексей. Выбирать, по сути, было не из чего. Ему не подходили все три дороги. «Какой же ты идиот! – вдруг воскликнул он и ударил себя по лбу. (Пепеляев одобрительно крякнул.) – Надо же было обратить внимание, в какой именно туннель улетели обратно «Ромео» и «Джульетта», мужик с лошадиной мордой и пастушок! Ведь это и есть мой коридор!» Но он так обрадовался умиротворению встанцев, что не сообразил вовремя. А теперь гадай, какой туннель! Вроде бы тот, что с летучими мышами… А может, и нет…
Эх, надоумил бы его святой благоверный князь купить еще и компас! «А еще лучше – радар и спелеологическое оборудование», – по-пепеляевски усмехнулся Звонарев над собой. Он присел, по традиции, у древовидной колонны, выключил фонарь и стал размышлять. Выбрав пятнадцать лет назад коридор со стрелкой, Алексей исходил из того, что он идет параллельно течению подземной реки, сверху вниз, и должен вывести его с севера на юг, ближе к морю. Но в итоге выход оказался восточнее входа. Если так, то туннель напротив, в который повалили покойники, ведет на запад? Не факт, здесь прямых дорог не бывает. Хотя… Пепеляев говорил, что и пастушок с дудочкой, и скелет с лошадиной головой лежат ногами на запад, в сторону заката солнца…
Звонарев вскочил на ноги. Мертвецы шли на запад! Туннель со стрелкой ведет на восток! Туннель в «закрома родины» – на север! А туннель с летучими мышами – на юг!
Он подбежал к южному туннелю, перекрестил его лучом.
– Язык мой – враг мой, – прокряхтел невидимый Пепеляев.
– Твой враг – нечистая совесть, – предположил Алексей.
Прежде чем войти под своды, он внимательно осветил потолок. Летучих мышей, по крайней мере, здесь не было. Звонарев осторожно, мелкими шажками, добрался до поворота, дальше которого он пятнадцать лет назад не пошел. Постояв в нерешительности, он натянул рубаху на голову, чтобы твари не смогли вцепиться когтями ему в волосы, и посветил за угол. Луч свободно скользнул по сводам. Перед ним был первый, широкий туннель!
От усталости, от нервного напряжения он забыл в прошлый раз про последний поворот перед круглым залом! И что он был эже, чем сам коридор! Сюда-то, в аппендикс, нечисть и напустила летучих мышей, чтобы отпугнуть его, запутать!
Но радоваться еще было рано. Узкие туннели не имели боковых ответвлений, а этот, помнится, – сколько угодно. Ошибка могла дорого стоить. Алексей двинулся вперед не спеша, стараясь припомнить подробности давнего пути.
Рядом вдруг жалобно заплакал Пепеляев.
– Что с вами? – удивился подобревший Звонарев. – Ну, проиграли на этот раз – подумаешь… Сами же говорили: нет таких лабиринтов…
– Он умер! – рыдал Альберт Иванович.
– Кто умер? – оторопел Алексей.
– Я – умер! – простонал Пепеляев. – Там, под скамейкой… Прощайте, – печально сказал он. – Мне надо туда. Вы не могли бы… вам было бы не очень трудно… помолиться за упокой моей души, как… за этих?
– Конечно, – сказал ошеломленный Звонарев. – Постойте, а как вас зовут? – опомнился через секунду он. – Какое у вас православное имя? Вы крещеный?
Никто ему не ответил, только какой-то нездешний ветерок коснулся его лица. Грешная душа Пепеляева, видимо, уже спешила к месту скорби.
Повернувшись туда, где, как он предполагал, был восток, Алексей помолился за упокой души «грешного раба Божьего, нареченного Альбертом», досадуя на себя за душевную леность, за варварское незнание молитв, потом спел «Вечную память».
Сзади него кто-то вздохнул. Уже привыкший здесь ко всяким неожиданностям, Алексей без особого трепета оглянулся.
– А вот за меня нельзя молиться, – грустно сказал полковник Трубачев. Был он в стеганой домашней куртке с атласными отворотами, по-прежнему небрит, а на левой стороне груди темнело пятно крови с дыркой от пули посредине.
– Мне говорили, что по благословению епископа или старца можно, – помолчав, ответил Звонарев. – Но только – ближайшим родственникам. А Наташа… она не очень-то верит…
– Поверит, – тихо промолвил Трубачев. – Ты береги ее. И попроси, стало быть… обо мне… Ну, иди, никуда не сворачивай, что бы ни появилось на твоем пути. – Он исчез.
Алексей пошел дальше. Кое-что из увиденного он узнавал. Вот яма у самой стены, в ней стоит каменный ящик с прахом кремированных готов. За ящиком, насколько он помнил, должно быть несколько крутых поворотов.
В воздухе перед ним засветился Немировский.
– Ты думаешь, – осведомился он, – можно пройти назад сквозь толщу истории? Ты хоть представляешь, что это такое? Это тебе не скелеты! Смотри!
Он взмахнул призрачной рукой, и вдруг разошлись своды – вся громада подземелья, до самых тайных закоулков, открылась взгляду Звонарева, словно на гигантской карте.
Пылали факельные реки и ручьи, и тянулись вдоль них, насколько хватало глаз, целые леса и рощи боевых копий. Стояли в туннелях рядами воины разноплеменных армий с круглыми, овальными и прямоугольными щитами, в кольчугах и шлемах, с мечами и саблями, луками и колчанами, боевыми топорами и палицами. Пламя мрачно играло на их снаряжении, на спицах колесниц, на оскаленных зубах лошадей. За грозными шпалерами войск громоздились обозы, проступали бледными пятнами лица женщин, детей, стариков… «И все существованья, все народы нетленное хранили бытие», – с трепетом вспомнил Алексей.
– Вот они, навсегда ушедшие в коридор времени! – указал огненным пальцем Немировский. – Тавры, киммерийцы, мидийцы, древние греки, древние персы, скифы, римляне, византийцы, готы, гунны, аланы, сарматы, меоты, синды, охоциры, хазары, караимы, половцы, татаро-монголы и еще черт знает кто! Ты хочешь пройти сквозь тех, кого уже не существует? Попробуй!
Он снова взмахнул рукой. Гигантской, уходящей от них волной опустились копья, сомкнулись рядами щиты.
– Или ты думаешь пустить в ход свой э-э-э… гиперболоид? – иронично ухмыльнулся бывший капитан КГБ. – Боюсь, твоей батарейки не хватит!
– Да нет, – ответил Звонарев. – Я так пройду.