Таракташская четверка зловеще молчала и не двигалась.
– Игумен Парфений! – воскликнул тогда Алексей.
Убийцы задрожали и упали на колени, а потом скорчились и пропали. Звонарев погрозил кулаком Соломону Крыму, глаза у которого сразу забегали, подошел и повернул портрет лицом к стене. Потом, взломав дверь служебного входа, Алексей спустился в цокольный этаж.
Со своей кушетки у стола вскочил вахтер Исаич. Он высох, полысел, отпустил бороду, которая росла прямо от кадыка, и носил все тот же полувоенный китель.
– Стой! Куда? Нельзя! – закричал он, шаря руками по столу.
– Молчи, продажный старик, – сказал Звонарев, отшвырнул Исаича в сторону и взял связку ключей с его стола.
На электронных часах в фойе зажглись красные цифры «00:00». Алексей отпер входную дверь и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Была то ли зима, то ли от речки Учан-Су поднимались клочья тумана. Сквозь этот туман Звонарев увидел стоящего напротив входа Сергея Петровича Черепанова, постаревшего и поседевшего. За ним угадывались смутно знакомые фигуры – то ли Вострюкова и Гонцова, а может, Кузовкова и Платоныча.
– Мы тебя давно ждем, – сказал Сергей Петрович. – Идем же! Нам еще предстоит столько сделать!