— Что они делают?! — изумилась Аделаида.
— Сама не видишь, что ли? Бьют своего священника. Он ведь тоже человек. Значит, не безгрешен.
— Варвары! Язычники! Идолопоклонники богопротивные!
— Ну, по крайней мере, они равны перед своими богами, — заметил Бурцев. — Любимчиков у прусских небожителей нет. Согласись, редкая религия может похвастаться такой беспристрастностью.
К жрецу тем временем приложился последний малец. Затем битая паства осторожно подняла избитого пастуха, и усадила его на земляной холмик. Самая неприятная часть покаянного собора осталась позади. Начиналась самая приятная.
Молитвословие и исповедальные речи, чередовавшиеся с кулинарными экспериментами и лупцеванием по принципу «один на всех и все на одного», подошли к логическому завершению. Пруссы повалили к столу — за подостывшем уже мясом и колобками.[8]
Ели все. Ели жадно, как и полагается голодным, уставшим, освободившимся от тяжких грехов людям. Хватали руками, до чего дотягивались. Рвали зубами полусырое козлиное мясо. Вгрызались в хрустящую корочку обрядовых хлебцев, под которой густой липкой тянучкой белело непропеченное тесто.
— До чего же все это противно, — кривила губки Аделаида. — Свиньи! Звери!
Ей-то что. Княжна отужинать успела, а вот он, Бурцев, — ни фига: уснул на голодный желудок. Пруссы же так аппетитно уплетали свои полуфабрикаты — аж слюнки потекли… Бурцев вздохнул. Он бы тоже не отказался сейчас ни от козлиного бифштекса с кровью, ни от непропеченного калача. Да кто ж предложит…
Заурчало в животе. Заныло под ложечкой.
А потом заскрипел снег. Сзади — за спиной! Не там, в отдалении, где бродили часовые с факелами, а вот здесь — совсем рядом, возле их с Аделаидой убежища. К куче дров шагнул человек. Без факела. В прусском волчьем тулупчике. С лисьей тушкой на плече. Интересно, при чем тут лисица-то?
Человеческая фигура приблизилась почти вплотную, склонилась, заглядывая меж поленьями. Бурцев отвел назад руку с обнаженным мечом. Для хорошего замаха и приличного рубящего удара — слишком тесно. Отправить прусса в нокаут тоже — никак. Не развернешься в этой дровяной норе… Одно неосторожное движение обрушит всю поленицу — и пиши пропало. Грохот услышат в сарае. Придется просто заколоть, нанизать не в меру любопытного пруссака на клинок прежде, чем тот поднимет тревогу. Нехорошо, конечно, с союзниками этак-то. А что делать, если Аделаиде грозит смерть от рук фанатиков? С фанатиками ведь не договоришься. Тут уж выбирай: или — или. Бурцев выбрал Аделаиду.
Обнаженный меч задел обледеневшее полено. Чуть слышно звякнуло.
— Не надо, Вацлав, — тихо произнесла темная фигура голосом дядьки Адама.
Фу-у! Пронесло… Хотя пронесло ли? Меча Бурцев не выпустил.
— Как ты… сюда…
— Решил проверить, вняла ли твоя женщина моему совету. Извини, у меня были сомнения на этот счет. Вижу теперь, что не напрасные. Вылезайте оттуда. Оба. Быстро. Бегите за дом Глянды и возвращайтесь к себе.
— Но охрана…
— Охрана сейчас у ворот — ждет свой доли жертвенного мяса и хлеба, освященного храмовым огнем.
— Аделаида не успеет добежать.
— Успеет. Если потребуется, я отвлеку сторожей. Меня не тронут. Я принадлежу к другой общине, но не к другому народу. Меня здесь не считают чужеверцем. В храм, конечно, сейчас не впустят, но кто воспрепятствует мне, пользуясь случаем, передать жрецу-вайделоту приношение для наших богов? Вот специально подстрелил рыжую.
Пожилой прусс кивнул на свою пышнохвостую ношу. Мертвая лисица скалилась в темноте. Маленькие остренькие зубки хищницы белели в разинутой пасти. Зловеще зияла пустая глазница. Пушистая еще по-зимнему рыжая шкурка не подпорчена: прусская стрела вошла зверю точно в глаз.
— А вот с вами никто церемониться не станет, — продолжал дядька Адам. — Скоро трапеза закончится, и остатки священной пищи будут погребены здесь — под стенами храма, дабы ни птица, ни зверь не добрались до еды, принадлежащей богам. Вас непременно найдут, так что вы уж поторопитесь.
— Спасибо, дядька Адам!
Бурцев вышел из укрытия первым. Не пряча меча, глянул по сторонам. Чисто… Позвал:
— Аделаида!
Княжна выбралась из-под дровяного развала надутая и недовольная. Одарила прусса недружелюбным взглядом. Даже не кивнула в знак признательности. Теперь, после подсмотренного языческого обряда, добрая католичка Агделайда Краковская, прониклась к местным идолопоклонникам еще большей неприязнью, чем прежде. Ну, да ладно, сейчас не до разборок.
— Бежим! — Бурцев уже тащил жену за собой.
Она не особенно-то упиралась. Оставаться возле опасного сарая Аделаида не желала и резво перебирала стройными ножками.
Дядька Адам смотрел им вслед, пока беглецы не скрылись за пустующим домом мертвого кунинга. Потом вздохнул и направился к воротам храма. Охрана с факелами и копьями ринулась навстречу.
— Подношение богам Священного леса! — крикнул по-прусски лучник, предостерегающе поднимая руку и сбрасывая с плеча мертвую лисицу..
Храмовая стража признала дядьку Адама и замедлила шаг.
— Твое подношение будет передано, — сдержано и не очень дружелюбно ответил стражник постарше. — Оставь его здесь, а сам ступай прочь, человек другой общины.
Одноглазая лисица упала на грязный снег. Дядька Адам неторопливо удалился.
Бурцев с женой были уже далеко.
Глава 13
Он поплотнее прикрыл дверь и повернулся к супруге.
— Аделаида, разговор есть. Когда начнем — сейчас или завтра?
Она не ответила. Демонстративно улеглась на тесные полати, зарылась в шкуры, повернулась к стене. Не желаешь ничего обсуждать, милая? Что ж, он не возражает. Он готов и подождать. Пускай девчонка успокоится, выспится, поостынет малость. А утро — оно вечера мудренее…
На следующий день разговор состоялся. Серьезный разговор. С утра пораньше.
И начала его сама княжна.
Бурцев проснулся от немилосердной тряски.
— Увези меня отсюда, Вацлав! — требовала Аделаида. — Слышишь, немедленно увези!
— В чем дело? — рука метнулась к мечу. — Что стряслось?
Об их вчерашней прогулка стало известно?
— Какой-то прусский гаденыш приходил, — быстро-быстро заговорила Аделаида. — Мальчишка лет десяти — то ли отрок, то ли слуга чей-то. Разносил по домам кобылье молоко — ну, кислятину, что пьют татары и пруссы. И нам тоже миску притащил. А в миске вместе с молоком кровь плескалась. Я сразу смекнула: это ж то самое пойло, над которым колдовали ночью идолопоклонники на своих бесовских молениях!
— Ну и что за беда? Поблагодарила бы, да слила где-нибудь тайком, раз так брезгуешь.
— Благодарить?! За сатанинское зелье?! Да в своем ли ты уме, Вацлав?!
— Послушай, Аделаида…
Слушать его она, однако, не хотела.
— А вдруг и на пиру у Глянды нас пытались опоить таким же колдовским зельем?
Бурцев пожал плечами. Могли вообще-то. Только вряд ли со злым умыслом. Исключительно из уважения к дорогим гостям. Но вообще-то, насколько он помнил, крови в пиршественном кумысе не было.
— Тебя вон, я смотрю, точно опоили, — неистовствовала княжна. — Иначе с чего ты так ласков к прусским язычникам, а?!
— Ласков? Отнюдь. Просто корректен и толерантен. — Что?! Вацлав, да ты уже заговариваться начал!
— Ладно, не бери в голову. Скажи лучше, что ты сделала с этим кровяным кумысом?
— Да просто выплеснула гадость в рожу прусскому выродку и вышвырнула дьяволенка за дверь. Не пить же мне языческое пойло?!
Бурцев тяжело вздохнул:
— Ох, напрасно ты так… Разве княжон не учат соблюдать хотя бы элементарные нормы приличия? Особенно в гостях? Давно бы пора поговорить с тобой на эту тему.
И вот тут княжна взбеленилась по-настоящему:
— Ты, Вацлав, меня не покупал, как эти язычники пруссы покупают себе жен. Поэтому не смей меня поучать! Слава богу, до сих пор мне своего ума хватало!
— Милая, я только рад за тебя, если это так, хотя, сдается мне…
— Что?! — взвизгнула Аделаида. — На что это ты намекаешь? Не люба я тебе стала больше, да?
— Да люба, люба, успокойся, — махнул рукой Бурцев. — Дело в другом…
— Точно, в другом! — Прошипела полячка. — А знаешь в чем, Вацлав? В том, что ты мне не люб!
Сказала, как отрезала. Как кувалдой по башке… Бурцев опешил: раньше у них до такого как-то не доходило.
— Что?
— Да-да-да! Если хочешь знать, давно уже ты мне не люб! Ты противен мне, Вацлав! Про-ти-вен! Пан Освальд — и тот милее моему сердцу. Он хотя бы настоящий рыцарь при каком-никаком, замке, и он знает, как следует вести себя со знатными дамами. Да что там Освальд! Я уже начинаю жалеть, что не стала женой Казимира.
Врала, конечно, по глазам видно, что врала…
— Когда я была пленницей куявского князя, он держал себя со мной более почтительно и достойно, чем ты сейчас!
Да, она врала, но умело накручивала сама себя своим враньем. И его, между прочим, тоже накручивала. А ведь есть предел любому терпению!
— У Казимира целое княжество было. И замки были, и имения. И с дьяволопоклонниками, пьющими кровь черных козлов, Казимир Куявский не путался.
— Хочешь сказать…
— Я, Вацлав, хочу сказать, что лучше мне быть куявско-тевтонской шлюшкой, чем твоей женой…
Врала… Ведь врала же и, наверное, даже в запале не верила собственным речам. Но кричала ему в лицо обидное так, будто верила.
Рука поднялась сама. Удар вышел не сильный — в последний момент Бурцев все же сумел удержаться от соблазна вмазать со всей дури, от души, по-прусски. Ударил так, слегка. Любя. Однако княжна повалилась с ног.
Тишина… Как все же хорошо, когда тихо. Бурцев вздохнул. До сих пор он супругу не бил. Но, видимо, надо когда-то начинать, раз такое дело.
Аделаида медленно-медленно поднялась с грязного пола. Изумленная и злая. Лицо княжны побледнело и пошло пятнами. Губы дрожали от едва сдерживаемого гнева.
— Бить?! Меня?! — она держалась за ухо и растерянно хлопала глазами. — Ты смеешь поднимать руку на дочь Лешко Белого, вонючий выскочка, мужлан, нацепивший рыцар