Пруссы загалдели по новой.
— Кривайто! Кривайто! — разобрал Бурцев в нестройном гомоне.
Ага, прибыл верховный жрец идолопоклонников? Что ж, значит, и развязка уже не за горами. Крики смолкли. Ряды пруссов расступились.
Сначала Бурцев увидел над головами вайделотов особый, отличный от других посох — подлиннее остальных и прямой — без крюка на конце, но с широким, плоским, заточенным на всю длину стальным наконечником, которым при желании можно было не только колоть, но и рубить. Посох этот больше смахивал на копье или даже миниатюрную алебарду. Что ж, уже интересно!
Потом вперед выступил и сам обладатель странного оружия. В длиннополом балахоне. С огромным капюшоном на голове. У Бурцева перехватило дыхание: а действительно, ведь карлик! И еще какой! По сравнению с ширококостными здоровяками-вайделотами их сухенький и невысокий Кривайто казался почти ребенком. Блин, а что если мифический герой местных легенд гном-барздук, в самом деле, пересек границу между миром духов и миром людей? Мало ли какая чертовщина может твориться в прусском Священном лесу!
Кривайто остановился напротив иноверцев. Одним движением вбил посох в мерзлую землю — оружие оказалось обоюдоострым: на нижнем конце тоже блеснуло стальное жало. Пруссы терпеливо ждали.
Низкорослый жрец-первосвященник несколько секунд стоял молча и неподвижно. Чуть склонив голову набок, барздук разглядывая чужеверцев. Лица карлика в тени деревьев, да под капюшоном видно не было.
— Э-э-э… — начал Бурцев.
Резким движением Кривайто скинул капюшон.
У Бурцева отвисла челюсть.
Аделаида поперхнулась очередным всхлипом.
— Майн Готт! Вер ист дас?[10] — рука фон Берберга еще крепче сжала нагрудный ковчежец.
Глава 21
Седые волосы. Узкие щелочки глаз. Желтое морщинистое лицо не по годам бойкого китайца…
Сема?! Сыма Цзян!
Даже в этом нелепом наряде прусского священнослужителя трудно было не узнать знатока зажигательных и взрывчатых смесей, строителя стенобитных пороков и ближайшего советника Кхайду-хана. Так вот ты, значит, какой, прусский барзгул!
— Васлав?! — старик-китаец тоже был удивлен всех всякой мере. Явно не ожидал такой встречи. — Твоя откуда здеся?
Сыма Цзян, как и прежде — в туменах хана Кхайду — говорил на ломаном татарском. А от недостатка разговорной практики это забавное наречие звучало теперь даже потешнее, чем раньше.
— На Русь шел, — с трудом выдавил Бурцев. Тоже, разумеется, по-татарски: иначе Сыма Цзян не понимал. — Да вот застрял. А ты тут что же, Кривайто заделался?
— Заделася, заделася… — китаец радостно заулыбался, закивал.
За переговорами на неведомом языке, которые вели меж собой прусский верховный жрец китайского происхождения и польский рыцарь с омоновским прошлым одинаково ошалело наблюдали Аделаида, фон Берберг и бородачи-язычники. Шумные вайделоты — и те утихомирились. Но, увы, терпения хранителей Священного леса хватило ненадолго. И пяти минут не прошло, как пруссы принялись что-то почтительно, но настойчиво вопрошать у своего желтолицего Кривайто.
Сыма Цзян решительно загородил собой чужеверцев, энергично замотал головой.
— Что они хотят, Сема? — встревожился Бурцев.
Татарские слова опять прозвучали невнятной тарабарщиной для всех, кроме китайца.
— Моя точно не знай. Моя никогда не понимай эти странные человека. Но они всегда, перед каждая дела, просят моя совета. Моя не жалко. Моя совета давай. Кивай голова — значит «да», качай голова — значит «нет». Моя всегда кивай и качай голова по очереди. Но моя думай, они хотят твоя смерть, Васлав, поэтому сейчас — только качай голова.
В выкриках вайделотов все явственнее звучали требовательные нотки и плохо скрываемое возмущенние.
Китаец продолжал упрямым «качай голова» разрабатывать свои шейные позвонки. Для прусских мужиков и большей части жрецов такая непреклонность Кривайто показалась убедительной — шушукаясь, они все же отступили от дуба. Однако с дюжину недовольных вайделотов взялись за посохи. Больше всех ярился одноглазый. Кажется, бывший первосвященник решил, что наступило время расплаты. Кривой явно намеревался свести давние счеты с более удачливым соперником, а заодно вернуть себе утраченный статус.
Сыма Цзян пригрозил непокорным. Сначала — кулаком, потом — шестом. Отошли еще трое. Зато оставшиеся совсем уж непочтительно заорали на Кривайто, осмелившегося защищать святотатцев.
Китаец еще раз выразительно потряс шестом. Не помогло. И еще раз — с пронзительным криком.
— Да что там у них происходит? — озадаченный фон Берберг подошел к Бурцеву.
— Думаю, это последнее предупреждение, — ответил он. — Последнее китайское предупреждение.
Немец опять отступил к дубу, что-то забормотал под нос. Кажется, набожный вестфалец начинал молиться. Самое время: «последнее китайское» не возымело действия на разгоряченных вайделотов. Посреди прусского капище начался Шао-линь. Обоюдоострая палка Сыма Цзяна со свистом рассекла воздух. Заточенные наконечники старик не использовал — в этом не было нужды. Чтобы разобраться с тремя противниками, опытному ушуисту хватило нескольких ударов древком.
Тум-п! — раздался сухой стук копья Кривайто о вскинутый жреческий посох… Акробатический прыжок, разворот. Хитрый финт китайца. И… Тум-п! — точно таким же звуком отозвалась голова одноглазого вайделота. Тум-п! Тум-п! Тум-п! Тум-п! Оба приспешника калеки, выронив оружие, мешками повалились на землю. Слабо зашевелились они лишь полминуты спустя. Еще через полминуты благоразумно отползли подальше от Священного дуба. А вот одноглазый так и застыл недвижимо. Кажись, бедолагу, зашибли всерьез. А нечего дерзить мастеру восточных единоборств и всемогущему Кривайто в одном лице!
Никто из зрителей не посмел встрять в межжреческие разборки. Скоротечный бунт был подавлен в зародыше, и Бурцеву оставалось только восхищенно присвистнуть. Надо признать — так владеть боевым шестом он не умел. Аделаида тоже не сдержалась — захлопала в ладошки, как ребенок. Но тут же опомнилась, перестала. Чтобы польская княжна аплодировала языческому первосвященнику — еще чего! Немецкий рыцарь тоже хлопал. Глазами хлопал. Изумленно, озадаченно…
— Кажися, Васлав, твоя красависа, твоя друга-рысаря и твоя сама может больше не бояся, — удовлетворено произнес Сыма Цзян.
Бурцев поморщился: «рысаря»-то ему вовсе не «друга». А китаец все балабонил без умолку. Сыма Цзян, наконец, обрел собеседника, способного понять его исковерканную татарскую речь, и жаждал выговориться:
— Здеся, Васлав, все людя-человеки моя почитай, уважай и считай великая Кривайта, — гордо заявил он. — Это у них такая бога или околобога — моя точно не узнавай. Но это очень-очень важная господина. Кривайта в эта леса все слушайся. Твоя сама сейчас увидется.
Китаец повернулся к пруссам, жестами показал, что хочет есть и пить. Потом ткнул пальцем в себя, в Бурцева, в Аделаиду, в фон Берберга. Затем обвел руками вокруг, будто желая удушить в объятьях всех собравшихся. Вайделоты понимающе закивали, исчезли между деревьев.
— Скоро для моя, твоя и ихняя принесут пища и напитка, — пояснил китаец. — В Священная леса спрятана много вкусная веща. Жертва называется. Для моя, моя слуга и лесная бога. Но больше для моя и моя слуга. Так что будет большая-большая пира. Ну, а пока можно говориться.
И Бурцев «заговориться»:
— Как ты здесь очутился, отец?
Глава 22
Сыма Цзян махнул рукой.
— Долгая рассказа. Когда Кхайду-хана ушла от Легница, в моравская земля его сильно побила солдата богемская короля Венцеслава. Вся тумена отступала, моя оставалася одна, и тогда моя вернулася в Польша.
— Но зачем?
— Моя уже говорила для твоя, что искаться магический башня арийская колдуна. А древняя свитка говорит: башня стоит где-то в польская земля.
Бурцев припомнил, что непоседливый ученый мудрец Сыма Цзян, в самом деле, вылез из-за Великой китайской стены и поперся вместе с татарскими туменами в далекий поход на Запад ради того лишь, чтобы добраться до чудодейственной арийской башни. И вот теперь, оказавшись вдали от потрепанного ханского войска, упрямый китаец с поистине буддистской настойчивостью и невозмутимостью продолжает поиски башни в одиночку.
Забавно… Ведь по иронии судьбы, эту магическую постройку Бурцев давно уж отыскал. К древней башне, как выяснилось, прилепился замок пана Освальда Добжиньского. Название замка — «Взгужевежа», кстати, в вольной форме так и переводится: «Башня-на-Холме».
Использовать колдовскую башню в своих целях Бурцев, увы, не смог. Но зато умудрился предотвратить крайне нежелательный союз тевтонов с фашистами. При помощи татарского юзбаши Бурангула и благородного рыцаря-разбойника пана Освальда он уложил в замковом подвале Взгужевежи и гитлеровского эмиссара из будущего, и орденского верховного магистра Конрада Тюрингского. Да вдобавок ко всему разнес вдребезги о подвернувшуюся немецкую голову миниатюрную копию Взгужевежи — малую башню перехода. Тоже, кстати, нехилый магический артефакт.
А вот Сыма Цзяну, судя по всему, побывать в заветной арийской башне пока не довелось:
— Моя ходила через Польша тихо и мирно. Когда какая-нибудь поляка моя останавливала и спрашивала про моя хорошо, моя грустно говорилась, что подлая татара грабила бедная китайская купца. Моя просила дорога в Поднебесную. Конечно, моя никто не понимала и никто дорога не показала, но зато моя оставляла в покойных.
— В покойных? — усмехнулся Бурцев. — А когда тебя спрашивали плохо?
— Моя дралася или убегалася. Потом на моя напала тевтонская рысаря. Рысаря думала, что моя — татара. Тевтона подло стукнула моя сзади в голова и посадила в клетка. Рысаря везла моя показать для своя хана-магистра, но много лесная прусская человека напала на тевтонская рысаря. Лесная человека убила тевтона, а моя привезла в эта леса и позвала Кривайта и много слуга Кривайта в большая халата и с кривая боевая шеста — такая, как корейская чипхэнья