Там же, в Хелмно, можно передохнуть и поискать проводника. Ты, Вацлав, главное, выбери противников побогаче и выиграй побольше боев. А я, если хочешь, буду вдохновлять тебя на победу.
Ах, вот в чем дело! Бурцев усмехнулся. Как же все просто выходит у Аделаиды. Нет, он, конечно не возражает. Только есть тут одна загвоздочка.
— Нам ведь придется лезть прямо в лапы к кульмским крестоносцам. А они вряд ли проявят гостеприимство по отношению к малопольской княжне, за которой охотился еще Конрад Тюрингский. Да и меня после Легницкой битвы и дружбы с разбойничьим паном Освальдом немцы, наверное, не шибко жалуют.
— А как они узнают, кто я такая, и кто ты? — Аделаида скорбно скривила губы. — Я и на княжну-то уже давным-давно не похожа. А ты… Ты что, ни разу не был на турнирах? Не видел, какое там столпотворение?
«Не был, не видел», — он вовремя прикусил язык — незачем, наверное, признаваться в этом Аделаиде. Но зато ляпнул другую глупость.
— Фридрих фон Берберг знает, кто ты такая, — напомнил Бурцев.
— Вряд ли мы его встретим, но даже если и так…
Показалось, или мечтательная улыбка все же мелькнунла на устах княжны? Бурцев нахмурился: фон Берберг опять совершено беспардонно вторгался в их личную жизнь. А сам виноват: кто просил упоминать о вестфальце?
— … Фридрих не причинит мне вреда, — продолжала Аделаида. — Он — человек чести. И он дал рыцарское слово хранить мой титул втайне. За себя тоже не бойся: если я попрошу, фон Берберг никому не скажет о тебе ни слова. Никто не узнает даже, что ты путаешься с язычниками и лично знаком с желтолицым жрецом пруссов.
Бурцев поморщился: вот уж спасибо, благодарю покорно. Ничем быть обязанным вестфальцу он не желал. А Аделаида все тараторила без умолку:
— Кроме того, правила турниров позволяют рыцарям драться, не открывая своего герба и лица. На твоем щите герба и так нет, ну, а лицо… У тебя ведь к седлу приторочен закрытый немецкий шлем. Ты, помнится, даже примерял его однажды — и шлем пришелся впору.
— Ну, не совсем…
Если уж быть точнее, то «совсем не». Бурцев вообще не жаловал топхельмы, ограничивающие в бою обзор, а этот к тому же едва налезал ему на голову. Собственно, он уже подумывал вообще выбросить чужое боевое ведро, но тут Аделаида со своими фантазиями…
— Это не важно, Вацлав. Надень его — и будешь биться неузнанным.
— Я не привык драться с горшком на голове и вообще мне не нравится твоя затея. Идем отсюда.
Бурцева упрямство супруги разозлило не на шутку. Он решительно увлек за собой коня с орденской дороги и ожидал теперь чего угодно, вплоть до привычной истерики и обвинений в трусости. Но Аделаида не стала ни визжать ему в спину, ни размахивать кулачками в бессильной ярости.
— Я голодна, Вацлав, — тихо и жалобно проговорила она. — Я устала. Мне плохо. Я боюсь этого леса.
И расплакалась.
Да, против такого аргумента не попрешь… Бурцев со вздохом вернул коня на дорогу. И ведь, по сути-то, девчонка права. Даже если им удастся пробраться мимо Наревского замка незамеченными — сгинут все равно оба в незнакомых лесах и болотах без проводника и пищи. Или снова случайно войдут в какой-нибудь священный лес, откуда местные аборигены чужаков живыми не выпускают.
Что ж, ладно, уломала, Аделаидка. В конце концов, может быть, на кульмско-хелминском турнире ему удастся поквитаться с благородным мерзавцем Фридрихом фон Бербергом. Уже ради одного этого стоило рискнуть.
Он уступил всхлипывающей супруге.
Глава 31
Лес кончился вдруг, неожиданно. И почти сразу же началось столпотворение.
Пестрое турнирное ристалище раскинулось на правом берегу Вислы. Яркие шатры и палатки многоцветного европейского рыцарства, привлеченного обещаниями легкой добычи и обширных ленных земель на отвоеванных у врагов христианской веры территориях, стояли вдоль реки шумным беспорядочным табором. Разношерстый лагерь в заснеженной долине издали бросался в глаза. На промозглом ветру, поддувавшем с Вислы, лениво шевелились тяжелые полотнища солидных штандартов и бойко трепетали малые флажки-банеры. Люди в зависимости от своего статуса либо вальяжно прохаживались и разъезжали на конях по протоптанным тропкам, либо сновали и суетились, всячески расхваливали свой товар.
Здесь было все и вся.
Благородные господа, целая армия кнехтов, оруженосцев и слуг, немецкие крестьяне-колонисты, торговцы, попрошайки, мелкие воришки и жулье, боевые и вьючные кони, быки, мулы и прочая скотина, повозки, сани и ярмарочные балаганы… Вокруг ристалища кипела торговля. Неподалеку бурлил Хелминский городок, давно обжитый переселенцами из Германии. В связи с наплывом авантюристов всех мастей его население увеличилось вдвое, а то и втрое. Тесное пространство за городскими стенами и переполненные предместья вместить всех приезжих уже не могли. А давние обитатели городка словно посходили с ума. Предприимчивые купцы, ремесленники и просто бедные, но сообразительные горожане спешили воспользоваться турнирной лихорадкой, продавая все, что могло продаваться.
Цены в городе и окрестностях подскочили невообразимо, однако покупателей хватало на любой товар. Многие пришлые рыцари уже видели себя вассалами ордена Святой Марии и обладателями неслыханных богатств, отбитых у язычников, а потому не жалели скудных дорожных сбережений. К тому же каждый выезд на ристалище давал возможность неплохо заработать: победитель забирал имущество побежденного, а уж в своей ратной удаче господа рыцари сомневаться не привыкли. Бесшабашная атмосфера турнира и предристалищного торжища мгновенно поглощала любого, кто в нее окунался.
Особняком от всей этой праздничной свистопляски стоял лишь грозный тевтонский замок Кульм или, как его именовали поляки — Хелмно. Безрадостной серой громадой возвышались неприступные стены. Надменно тянулись к небу высокие каменные башни. Презрительным прищуром взирали на пеструю шумную толпу узкие бойницы. Тяжелые ворота надежно отгораживали низкосводчатые орденские покои и коридоры от мирской суеты, а на верхней смотровой площадке донжона гордо развевались белое знамя с черными тевтонским крестом и штандарт поменьше — со знаком Кульмской комтурии: черный крестик над красно-белыми волнами.
После Торна или — если по-польски — Торуня это был второй форпост германского братства ордена Святой Марии на северном правобережье Вислы. Отсюда десять лет назад начиналось завоевание крестоносцами одиннадцати прусских земель: Самбии, Нитангии, Вармии, Бартии, Скаловии, Надровии, Помезании, Погезании, Галимбии, Сасовии и Судовии. Теперь на этих землях, как грибы после дождя, повырастали мрачные немецкие крепости: Эльбинг, Кенигсберг, Балга, Данциг, Браунсберг… Всего их у тевтонов насчитывалось около полусотни.
Под защитой замковых стен селились бедные немецкие рыцари и колонисты, которых крестоносцы привлекали невиданными свободами, льготами и главное — обширными бесхозными землями. Бесхозными, поскольку истинные хозяева лучших угодий Пруссии либо истреблялись, либо вытеснялись в леса и болота.
Колонисты быстро начинали чувствовать себя на отвоеванной территории как дома. Чувство это дальновидная орденская верхушка старалась всячески поддерживать и культивировать. Пришлые крестьяне, ремесленники и купцы не могли нарадоваться милости тевтонских магистров.
Так, согласно Кульмской жалованной грамоте 1233 года от рождества Христова немецкие переселенцы, осевшие возле замков Торно и Кульм, помимо земельных наделов и водных угодий, получили возможность содержать собственную дружину и самостоятельно выбирать судей. Тевтоны не особо обременяли покорных вассалов пошлинами, а, наоборот, всячески поощряли развитие ремесел и торговли. В результате купцы Прусской торговой Ганзы богатели изо дня в день. Множилось и благосостояние простых горожан, которые становились примером, достойным подражания для новых и новых волн колонистов из Германии. Медленно, но верно Пруссия онемечивалась. Да, собственно, не так-то уж и медленно.
Одинокие замки братства Святой Марии обрастали вассальными ленами и земельными наделами переселенцев. Вокруг тевтонских укреплений возводились городские стены, и сковырнуть крестоносцев с чужой земли с каждым годом становилось все труднее. Иногда остатки прусских племен, которые не желали признавать власть ордена, предпринимали такие попытки, но редко добивались успеха. Зато ответные карательные экспедиции тевтонов были поистине страшными: выжигались и вырезались целые селения, а слабенькие крепостцы непокорных разрушались до основания.
Впрочем, Кульмскую комтурию, где обосновались нынче высшие чины прусской ветви рыцарско-монашеского братства, уже давно никто не тревожил. Некому было. От некогда грозных и неустрашимых пемеденов, вармцев, нотангцев, бартцев и прочих коренных племен остались лишь кучки беженцев, вытесненные в дальние леса. Потому и чувствовали себя спокойно на правобережье Вислы и сами тевтоны, и их ожиревшие вассалы-горожане, и беспечные гости из дальних земель, съехавшиеся на турнирные бои. Потому и не остановил никто странную пару: рыцаря без герба и молодую красивую женщину, за которыми следовал статный, но измученный тяжелым переходом боевым конь.
Да и что тут было странного? Подумаешь, еще один обедневший вояка странствует в надежде поправить свое благосостояние. Герб, небось, скрывает из-за какого-нибудь дурацкого обета или не желая быть раньше времени узнанным заклятым врагом — с этими благородными господами всякое бывает. Ну, а то, что привез искатель приключений с собой попутчицу — тоже дело понятное. Какая-нибудь очередная дама сердца, а может быть — что еще более вероятно — подцепленная по пути шлюшка. Женщин легкого поведения вокруг ристалищных площадок вьется не меньше, чем прочего сброда. Даже благочестивым орденским братьям не под силу истребить эту заразу в своих богатых землях.
Рыцарь и его походная подруга недолго привлекали внимание ротозеев, мелких торговцев и воришек. Лишь до тех пор, пока безгербный воин не выменял свой кинжал хорошей немецкой работы на несколько лепешек с сыром у первого же разносчика.