[21], чем старый аристократ Ульрих фон Хассель или сын фельдмаршала Ханс Георг Макензен. Насколько искренними были антигерманские настроения Чиано, о которых постоянно говорится в его знаменитых дневниках[22], судить трудно. В годы успехов Гитлера он их тщательно скрывал, если вообще не придумал задним числом. Зато его пробританская, антифранцузская и особенно антисоветская ориентация была очевидной.
В чем не приходится сомневаться, так это во взаимной антипатии Чиано и Риббентропа. «Исключительно плохие отношения существовали между двумя министрами иностранных дел, — свидетельствовал Альфиери. — Здесь налицо была глубокая разница темпераментов. Чиано был умен, весел, сообразителен, хорошо воспитан, совершенно естественен в поведении, переменчив и великодушен. Риббентроп был холоден, формален, исключительно тщеславен, невежествен и подозрителен. Оба были хороши собой и честолюбивы. Чиано, моложе по возрасту, но старше по годам пребывания в должности, находил возрастающее высокомерие своего коллеги все более невыносимым и, педантичный в соблюдении всех формальностей, частным образом отзывался о нем в самых оскорбительных выражениях». Добавлю, что так же нелестно итальянский министр — человек тщеславный, любивший почести и вдобавок совершенно не умевший держать язык за зубами — отзывался и о всех остальных лидерах Третьего рейха.
В свою очередь, Риббентроп писал незадолго до казни; «Чиано был не только завистлив и тщеславен, но и коварен и ненадежен. С правдой у него были нелады. Это затрудняло не только личное, но и служебное общение с ним. Та манера, с которой он в июле 1943 г. предал в фашистском совете своего собственного тестя Муссолини, характеризует его особенно гадко. Дуче говорил мне позже, что никто и никогда (причем много лет) не обманывал его так, как Чиано, и что тот виновен в коррумпировании фашистской партии, а тем самым и в ее расколе» (5).
Привлечение Токио в качестве третьего партнера Чиано, как и Муссолини, считал блажью Риббентропа. Встретившись 15 декабря 1938 г. с приехавшим из Берлина Осима, он не без иронии записал: «Когда он начал говорить, я понял, почему Риббентроп так его любит; они люди одного типа — энтузиасты и упрощенцы. Я не хочу сказать — верхогляды». Сиратори, прибывший в Рим двумя неделями позже, удостоился несколько более лестной характеристики: «Для карьерного дипломата и японца в одном лице он очень откровенен и энергичен» (6).
С наступлением 1939 г. события в Европе стали развиваться с кинематографической быстротой. 1 января дуче сообщил зятю, что решил принять предложение Риббентропа о превращении Антикоминтерновского пакта в трехсторонний военный альянс и готов подписать новый договор в последней декаде января. Чиано немедленно составил ответ, который на следующий день был отправлен Риббентропу. Довольный рейхсминистр заявил, что к концу месяца будут готовы и немцы, и японцы (в последнем его, очевидно, уверил Осима). 3 января итальянский посол в Берлине Бернардо Аттолико привез ответ Риббентропа и высказался за скорейшее заключение союза, хотя ранее отрицательно относился к этой идее. Тем временем Сиратори информировал Чиано о смене кабинета в Токио: 4 января барон Хиранума Киитиро сменил принца Коноэ Фумимаро на посту премьера, но во главе МИД остался прозванный «хамелеоном» Арита. Новый глава правительства поддерживал идею оборонительного соглашения против СССР, но опасался портить отношения с Великобританией и США, «Это не осложняет заключение пакта, но может отсрочить дату подписания, — записал Чиано слова Сиратори и добавил: — Посол очень расположен к альянсу».
6 января из Берлина пришел исправленный Риббентропом текст пакта: цель — борьба с «коммунистической угрозой» (преамбула), консультации об общих мерах в случае «трудностей» (статья 1), экономическая и политическая помощь в случае угрозы (статья 2); помощь и поддержка в случае «неспровоцированной агрессии» с обязательством немедленно конкретизировать меры этой помощи (статья 3), обязательство не заключать сепаратного мира (статья 4). Секретный дополнительный протокол предусматривал создание трехсторонних комиссий для изучения ситуации и обмена информацией (7). Из проекта исчезло обязательство не заключать соглашения, противоречащие данному, — положение, действующее прежде всего в мирное время. Интересно, кто был инициатором этой поправки, четко обозначившей отличие данного договора от Антикоминтерновского пакта? Пакт выглядел предупреждением западным демократиям и СССР, но оставлял лазейку для заключения какого-либо договора с ними до начала военных действий.
8 января дуче одобрил присланные тексты. Дело было за японцами. Арита согласился с включением в число потенциальных противников Великобритании и Франции, но предложил ограничить действия Японии против них политической и экономической, а не военной помощью, обозначив в качестве главного противника Советский Союз. Инструкции в адрес Осима и Сиратори по заключению «Договора о консультациях и взаимной помощи» были утверждены только 25 января и посланы в Европу со специальной миссией, которую возглавил посланник Ито Нобуфуми. Ход переговоров фатально замедлился.
Пока подписание договора откладывалось на неопределенный срок, слухи о нем занимали первые полосы газет. Наибольший переполох вызвала статья лондонской «News Chronicle» 17 января: вопрос о пакте трех «тоталитарных» держав уже решен, но Италия отложила его подписание до завершения переговоров с Великобританией. 11–12 января премьер Чемберлен и министр иностранных дел Галифакс посетили Рим с официальным визитом, но так ни до чего с хозяевами не договорились, что укрепило решимость Муссолини поскорее заключить союз с Германией и Японией. Статья служила цели вбить клин между партнерами и попытаться оторвать Италию от будущего союза, однако сказанное имело под собой некоторые основания.
Опираясь на информацию НКИД (и, вероятно, разведки), Литвинов писал полпреду в Лондоне Ивану Майскому: «Как известно, Италия до последнего времени уклонялась от подписания намеченного японо-германо-итальянского союзного договора, опасаясь срыва поездки Чемберлена в Рим. Однако, как только поездка была окончательно решена, Чиано и Муссолини стали торопить вновь приехавшего японского посла, настаивая на подписании договора в течение января. Эту торопливость они объясняли желанием нейтрализовать в общественном мнении впечатление от визита Чемберлена, которому придается преувеличенное значение, и подтвердить-прочность „оси“» (8). По словам наркома, Муссолини якобы предлагал распространить действие пакта и на США. Американский посол в Риме Уильям Филлипс, находившийся в полном неведении, встревожился и поспешил за разъяснениями к Сиратори и Чиано. Из разговора с первым он понял, что Токио еще не принял окончательного решения, а второй вообще заявил, что ввиду очевидной близости трех держав заключение специального пакта не является делом ближайшего будущего. Однако Литвинов, сообщая полпреду в Италии Штейну «точные данные» о будущем договоре, указал; «Можете поделиться ими с Филлипсом», — очевидно, зная о беспокойстве последнего и желая его усугубить. Штейн не замедлил исполнить поручение (9).
25 февраля миссия Ито прибыла в Италию и через несколько дней отправилась в Берлин. Ознакомившись с привезенным проектом, Сиратори отверг это как неприемлемый для потенциальных союзников. Реакция Осима была не менее резкой. Камнем преткновения стал вопрос о направленности договора только против СССР и об ограниченности японской военной помощи. «Кабинет в Токио, — информировал Риббентроп Отта, — обосновывал необходимость подобного ограниченного толкования пакта тем, что Япония в данный момент по политическим и особенно по экономическим соображениям еще не в состоянии открыто выступить в качестве противника трех демократий. Осима и Сиратори сообщили в Токио о невозможности осуществления также и этого пожелания японского правительства и информировали меня и Чиано, опять-таки в строго конфиденциальном порядке, о развитии этого вопроса. Как Чиано, так и я не оставили никакого сомнения в том, что нас не устраивает заключение договора с такой интерпретацией, прямо противоречащей его тексту» (10).
Послы обрисовали Риббентропу и Аттолико ситуацию в Токио. Осима сказал, что правительство в принципе согласно присоединиться к пакту, но вопрос еще не решен. Сиратори зашел гораздо дальше: пакт с конкретными политическими и военными обязательствами необходим, но нынешнее правительство не согласится на него — должны смениться еще один-два кабинета. Лично он не одобряет союз исключительно против СССР, потому что конфликт трех держав с Москвой — лишь один из возможных вариантов развития событий. Затем посол не без грусти заметил, что механизм и темпы принятия решений в Японии слишком отличаются от существующих в Европе, особенно в Германии и Италии, где все может быть решено за несколько часов по телефону. Риббентроп предложил Осима в случае задержки с ответом немедленно лететь в Токио на немецком самолете, а потом и сам был готов отправиться в Японию, чтобы покончить с «патовой» ситуацией. Получив доклад Аттолико и побеседовав с вернувшимся из Берлина Сиратори, Чиано записал: «Задержки и вся японская манера вести дела заставляют меня скептически относиться к самой возможности сотрудничества между фашистским и нацистским динамизмом и флегматичной медлительностью Японии». Но Арита остался глух к призывам послов, раздраженно бросив по поводу очередной телеграммы из Берлина: «Непонятно вообще, чей Осима посол — японский или германский?»
9 марта Риббентроп утешал Аттолико: Осима и Сиратори добьются от своего правительства требуемого решения, потому что это дело их чести. В этой же беседе он упомянул о возможности пакта о ненападении с Москвой— едва ли не впервые в разговоре с итальянцами! — но ни Аттолико, ни Чиано не придали этому значения. Тем временем ситуация в Европе кардинально переменилась: 16 марта на карте вместо исчезнувшей Чехо-Словакии