Советско-итальянские отношения наладились. «Обмен мнений с Италией показал, — удовлетворенно докладывал Молотов Верховному Совету 1 августа 1940 г., — что в области внешней политики у наших стран есть полная возможность обеспечить взаимное понимание». Это звено «евразийского блока», к созданию которого стороны вплотную подошли во время визита Молотова в Берлин в ноябре 1940 г., можно было считать прочным. Но история распорядилась по-иному. 21 июня 1941 г. Гитлер поставил Муссолини перед фактом: «Я решился положить конец лицемерной игре Кремля». Дуче снова не спросили…
Глава восьмая. Георгий Астахов (1897–1942): чернорабочий пакта
Обращаясь к истории советско-германского договора о ненападении 1939 г., историк Лев Безыменский назвал советского поверенного в делах в Берлине Георгия Астахова «человеком, без которого бы не было пакта». Без рассказа об Астахове история континентальной блока будет заведомо неполной, тем более что широкий читатель знает об этом человеке очень мало. Точнее, несправедливо мало. За границей его имя — главным образом, благодаря госдепартаментовской публикации 1948 г. «Нацистско-советские отношения» — известно куда больше, чем на родине. Здесь о нем предпочитали не вспоминать: сначала как о репрессированном (сталинская «благодарность»!), потом как об одном из авторов «неудобного» пакта (постсталинская «политкорректность»!).
Георгий Александрович Астахов — пожалуй, самый незнаменитый из героев нашего исследования, но отнюдь не самый незаметный или неинтересный. История его богатой событиями жизни — история целого поколения «детей страшных лет России». Начиналось все благополучно: родился в 1897 г. в Киеве, в казацкой дворянской семье, в 1915 г. окончил гимназию в Новочеркасске и поступил на романо-германское отделение историко-филологического факультета Московского университета. В 1918 г. молодой Георгий Астахов с головой ушел в революцию, вступил в большевистскую партию и успел побывать корреспондентом РОСТА в Берлине еще до Ноябрьской революции. Затем участие в гражданской войне на Кавказе, где он проявил себя толковым журналистом, редактором и пропагандистом, а также литератором — в ту пору «пролеткультовского» толка. В качестве редактора владикавказской газеты «Коммунист» участвовал в публичном диспуте о Пушкине против… Михаила Булгакова. «Пушкина он обработал на славу», — с юмором вспоминал Булгаков в «Записках на манжетах». С годами настрой Георгия Александровича стал более умеренным, но вкусы в корне не поменялись. В тридцатые годы одним из его близких друзей был Михаил Шолохов.
В 1920 г. по предложению Кирова Астахов возглавил информационное бюро РСФСР в Тифлисе — столице независимой «меньшевистской» Грузии, затем бюро печати полпредств в Турции (1922–1923), Германии (1924–1925) и Японии (1925–1928) в ранге первого секретаря. Затем Георгий Александрович от пропаганды переходит к дипломатии, получив самостоятельное назначение в Йемен, где 1 сентября 1928 г. подписал договор о дружбе и торговле — первый договор СССР с арабской страной. После недолгого пребывания в должности заместителя редактора иностранного отдела «Известий» (1929–1930) Астахов вернулся на дипломатическую службу: в ранге советника работал в Анкаре (1930–1933) и Лондоне (1934–1935), был уполномоченным НКИД в ЗСФСР[25] (1935–1936), возглавлял Отдел печати Наркоминдела (1936–1937). Опубликовал— в основном под псевдонимами Гастов и Анкарин — много статей и несколько популярных книг о Турции, Японии и Йемене, вполне ортодоксальных по тону и оценкам, но отличающихся знанием дела и умением анализировать события. К моменту назначения в 1937 г. советником в Берлин, где полпредство переживало очередную чистку, это был проверенный партиец, опытный дипломат и талантливый журналист, не замеченный ни в каких «уклонах» (1).
Воспоминаний об Астахове сохранилось очень мало — их приходится собирать по крупицам. «Он принадлежит к породе чудаков, которые встречаются иногда среди людей науки; он и был бы, вероятно, незаурядным ученым по восточным вопросам, если бы все сложилось иначе. У него ясный, светлый ум, большая внутренняя дисциплинированность и, наряду с этим, какая-то несуразность, нескладность в повседневных делах… Астахов… исключительно честный, органически неспособный ни в крупном, ни в мелочах обмануть то доверие, которое ему оказывалось…». Так писала в НКВД его жена Наталья, хлопоча за арестованного мужа (2).
Бывшему сослуживцу по токийскому полпредству Григорию Беседовскому он запомнился как «чрезвычайно нервный человек, временами стоявший на грани нормальности. Он очень интересовался Японией, изучил японский язык, хорошо знал внутреннюю японскую жизнь. В своих взглядах на советскую дальневосточную политику Астахов, как, впрочем, и Кузнецов (первый секретарь. — В.М.), полностью разделял линию Коппа и не стесняясь критиковал Карахана и Политбюро» (3).
Сообщения перебежчиков — не самый надежный источник, особенно в случае Беседовского, специализировавшегося на фальсификации советских мемуаров, включая «дневник Литвинова»[26]. Однако, когда он работал над своими «записками бывшего советского дипломата», Астахов был еще мало кому известен, самостоятельной роли в Большой Политике не играл, а потому не представлял интереса для любителей сенсаций и разоблачений. В книге Беседовского достоверная информация перемешана с сомнительной и просто неверной. Здесь, видимо, тот же случай: вопреки утверждениям автора, Георгий Александрович не происходил из «духовного звания» и не был «уроженцем Донской области», а лишь жил там; сомнительным является и указание на его приверженность «литвиновской» линии, что не подтверждается никакими другими источниками.
Поскольку нас интересует не биография Астахова сама по себе, но лишь история его участия в подготовке континентального блока, уместно начать рассказ с весны 1939 г., когда советский полпред в Берлине, бывший хладобойщик Алексей Мерекалов был отозван в Москву на доклад (21 апреля принят Сталиным) и в столицу рейха больше не вернулся, но репрессирован, в отличие от многих своих коллег, не был.
5 мая Астахов в качестве поверенного в делах встретился с Карлом Шнурре, заведующим восточноевропейской референтурой Отдела экономической политики МИД, — «человеком, имя которого мало что говорит сегодня, зато заставит оживиться любого, кто хоть мало-мальски знаком с советско-германскими отношениями 30-х годов» (4). Разговор коснулся отставки Литвинова, вызвавшей оживленные и разноречивые комментарии во всех столицах мира. Согласно записи Шнурре, Астахов «особенно подчеркивал большое значение личности Молотова, который ни в коем случае не является специалистом по внешней политике, но который, тем не менее, будет оказывать большое влияние на будущую советскую внешнюю политику». 9 мая Астахов встретился с заместителем заведующего Отделом печати МИД Брауном фон Штуммом и представил ему нового представителя ТАСС в Берлине И.Ф. Филиппова, написавшего позже «Записки о „третьем рейхе“», в которых, под толстым слоем пропагандистских штампов и «мудрости задним числом», можно обнаружить любопытные наблюдения и признания. Разговор «не в пример обычной практике» (замечание Астахова) свернул на «общеполитические темы, в частности о германо-советских отношениях». Штумм напирал на изменение тона германской прессы в отношении СССР, но Астахов, «отведя или взяв под сомнение большинство из них, отметил, что, даже условно допустив некоторые из них, мы не имеем пока никаких оснований придавать им серьезное значение, выходящее за пределы кратковременного тактического маневра». В письме заместителю наркома иностранных дел Владимиру Потемкину 12 мая он отметил, что «немцы стремятся создать впечатление о наступающем или даже уже наступившем улучшении германо-советских отношений». С выводами Астахов не спешил: «Отмечая эти моменты, мы, конечно, не можем закрывать глаза на их исключительно поверхностный, ни к чему не обязывающий характер», — но испрашивал разрешения на вступление в игру: «Я думаю поэтому, что Вы не станете возражать, что я в ответ на некоторые заигрывания со стороны немцев и близких к ним лиц отвечаю, что у нас нет пока оснований доверять серьезности этого „сдвига“, хотя мы всегда готовы идти навстречу улучшению отношений». Молотов и Потемкин, насколько можно судить, не возражали, но документы на сей счет в печати не известны.
15 (по германской записи, 17 — странное несовпадение!) мая Астахов и Шнурре снова говорили о перспективах двусторонних отношений (в записях каждый приписывает инициативу другому). Шнурре заявил, что собирается в Москву и хотел бы встретиться с Микояном, и повторял, что «Германия не имеет никаких агрессивных намерений в отношении СССР и хочет их (отношения) улучшить» (запись Астахова). Астахов же, судя по записи Шнурре, «подробно объяснил, что в вопросах международной политики у Германии и Советской России нет противоречий и поэтому нет никаких причин для трений между двумя странами», ссылаясь при этом на Рапалльский договор и советско-итальянские отношения. Снова возникает вопрос: какой записи верить? Попробуем поверить обеим. Заявления Астахова в изложении Шнурре можно объяснить в свете его письма Потемкину. Кроме того, будучи опытным дипломатом и хорошо владея немецким, он был куда свободнее в общении, нежели плохо знавший язык, неискушенный и неуверенный Мерекалов.
30 мая Астахова пригласил к себе заместитель Риббентропа Вайцзеккер, который повел беседу по привычному сценарию — от текущих вопросов к случайному зондажу «не для протокола» и «по моему личному мнению». Он сравнил германскую политику с… «лавкой», где для России есть широкий выбор товаров — от нормализации отношений до непримиримого антагонизма. «Выбор зависит от Советского правительства. Германское правительство готово к дальнейшим шагам по пути нормализации и наоборот», — резюмировал он. Поддакивая собеседнику в «совершенно неофициозном» тоне, Астахов принял к сведению эти «авансы», сделанные как минимум с санкции Риббентропа, и немедленно доложил об услышанном.